Андрей помедлил еще чуть-чуть, потом подошел, кивнул ей благодарно и сел у костра рядом с дедом Семеном. И после ужина задержался – девчонки не отпускали, а он, кажется, не без некоторого интереса наблюдал за их возней. Аринка хлопотала в стороне и изредка посматривала на них. На сердце у нее было покойно, тепло и радостно – просто от того, что он сейчас рядом. Хотелось подойти, встать около, положить руки на плечи, как когда-то с Фомой. Вспомнила мужа и сама вдруг удивилась: и тому, что сравнила его с Андреем, который совсем на Фому не похож, и тому, что впервые за все время не отозвалось это воспоминание острой тоской в сердце, а только печалью и грустью о прошедшем. Видно, новая беда старую боль притупила. Аринка отвлеклась, устраивая девчонкам постель на телеге, еще подумала, что поздно, им уже спать пора давно – маленькие же, как не заснули-то на ходу? Обернулась и застыла, поймав странно растерянный взгляд Андрея.

Сам он, боясь пошевелиться, сидел в неудобной позе, а на коленях у него, свернувшись калачиком, мирно посапывала Фенька. Стешка, уже совершенно сонная, привалилась к нему сбоку и, хотя все еще старалась таращить глазенки, но тоже явно засыпала. А Андрей смотрел на Аринку, словно о помощи просил. Как же этот взгляд ее по сердцу полоснул – столько в нем было невысказанной тоски… о чем? О семье и детях, которых у него никогда не было, о матери… возможно, о матери его нерожденных детей?

«Господи, да что же он, ребенка никогда на руках не держал? Да как же это? Неужто и такой малости у него не было? Ну не своих, так братьев или племянников… а его и этим судьба обделила… За что?»

Осторожно приняв с колен у Андрея посапывающую и причмокивающую во сне Феньку, Арина кивнула ему на Стешку:

– Придержи ее, а то упадет.

– Не сплю я, – сонно пробормотала девчонка и тут же завалилась Андрею на плечо. Он неловко приобнял ее, прижал к себе, помедлил и подхватил на руки.

Аринка отнесла младшую сестренку к телеге, уложила, обернулась, чтобы идти за Стешкой. Андрей с ребенком на руках уже стоял рядом, а она и не расслышала, как он подошел. Богатырского сложения воин неловко, но бережно держал малышку – наверное, впервые в жизни привычные к оружию руки ощущали беззащитную хрупкость детского тела. Аринка почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, непонятно, то ли от жалости к сестренкам, то ли от сочувствия к нему – обделенному столь простой человеческой радостью.

«Да ведь мы для него сейчас единственная семья… Пусть не кровные родичи, только на время, вдруг, свалились ему словно снег на голову чужие девчонки, но все-таки семья, своя… Вот отчего он и потянулся к нам…»

Она тихонечко вздохнула, закусила губу с досады.

«Ну и ладно, ну и пусть говорят, что хотят… а все равно хорошо, что я именно Андрея попросила об опеке. Что там выдумали про него – не знаю, но видно же – душа у него добрая».

Хоть и устали девчонки за день в дороге, хоть и не пожалела Арина сил, устраивая им постель в телеге поудобнее, но отдохнуть в ту ночь ей не удалось: обе сестренки спали беспокойно, вскрикивали и плакали во сне, толкались и звали матушку. У Аринки сердце кровью обливалось – и сама еще не пришла в себя после похорон, и сестренок жалко. Встала потихоньку, покопалась в том узле с обгорелой одеждой, что пристроила себе под голову, вытащила на ощупь какую-то рубаху – и не понять в темноте, чья она была. Да и неважно это, главное – родительская, и родительскую силу и любовь в себя впитала, а значит, защитит детей от беды и тревоги.

Устроившись со своим рукоделием у ближайшего костра – тот давал еще немного света, она начала отрывать от подола рубахи подходящие по размеру куски ткани. Стоявший на страже Складень заинтересовался, подошел поближе, спросил, все ли в порядке.

– Сестренки мои спят плохо, хочу по кукле-бессоннице им сделать.

Ратник покивал головой:

– Верное дело, моя баба детям тоже таких делала. Только наши-то тогда еще совсем малыми были, а твои уже выросли. Поможет ли?

– Да ведь тут не в возрасте дело: столько на них за последние дни свалилось, неудивительно, что спать не могут. А успокоить их да утешить… сам знаешь – матушки нашей больше нету, – Аринка судорожно вздохнула и ненадолго умолкла. – Только любовь-то родительская жива – вот она и поможет. Куклы же эти всегда при девчонках будут – и напоминанием, и оберегом от напастей.

– Тебе света-то хватит? Погоди, сейчас еще дровец подкину, – ратник отошел к куче запасенных для утренней готовки дров и добавил в затухающий костер пару поленьев. – Ну вот, теперь тебе все видно будет.

Аринка уверенно рвала и складывала ткань, скручивая ее нитками, вытащенными с краев лоскутьев.

– Эк ты ловко-то как! – Складень одобрительно крякнул.

– Так дело-то несложное, – пожала плечами Аринка, аккуратно свернула остатки рубахи – потом еще пригодится, последнее дело тканью разбрасываться, поблагодарила ратника за помощь и вернулась к сестрам. Девчонки в очередной раз разметались во сне, пришлось опять укладывать каждую на свое место и укутывать – ночь выдалась прохладная. Тщательно подоткнув со всех сторон одеяла, она вложила в руки Стешки и Феньки по кукле и устроилась между ними, еле слышно приговаривая:

 
Сонница – бессонница,
Не играй моей сестренкой,
А играй этой куколкой.
 

Девчонки, видимо, почувствовали тепло ее тела, потянулись к ней, но уже не плакали, а тихо сопели, обняв кукол и привалившись к старшей сестре. Куклы ли помогли, детские ли души легче переносили боль, или просто они уже начали привыкать к изменениям, Аринка не знала, но все остальные ночи прошли спокойно.

В дороге Арина изо всех сил старалась не доставлять ратнинцам излишнего беспокойства. Она не хотела оказаться в тягость своим покровителям, но сама чувствовала, что вписаться в четкий воинский порядок им с семейством не удавалось. Одно только появление женщин в устоявшемся мужском сообществе, даже в таком жестко связанном дисциплиной, как воинский лагерь, невольно нарушало привычный уклад. Сложности и недоразумения возникали порой там, где их и ждать-то было неоткуда.

На первой же стоянке им отвели самое безопасное место в воинском стане – в середине, и никто даже не задумался, насколько неловко женщинам будет оказаться в сплошном мужском окружении. Аринка уже прикидывала, как и кому это объяснить, да так, чтобы просьбу не приняли за пустую блажь, когда неожиданно подсобил молодой старшина. То, что не приходило в голову взрослым, вдруг оказалось совершенно понятным этому удивительному парню. Окинув взглядом их телеги, без лишних объяснений и разговоров Михайла приказал отрокам переместить семейный обоз Арины на край воинского стана, к густым кустам.

– Здесь вам будет удобнее, но невдалеке дозор поставлен, так что не пугайтесь.

Сказал это и отъехал, как будто сделал что-то совершенно для себя привычное, никакого особого значения не имеющее, а Аринка сразу вздохнула с облегчением, да и Ульяна проводила необычного мальчишку долгим задумчивым взглядом. И на всех последующих стоянках подобный порядок повторялся неукоснительно: женщин охраняли, но в то же время они располагались слегка наособицу.

На одном из привалов Арина отошла за кусты немного дальше, чем собиралась, и неожиданно услышала громкий мальчишеский голос, доносящийся с той стороны, где располагался десяток отроков. Прислушалась и поняла, что урядник Петр отчитывает кого-то из своих подчиненных. Кабы это были взрослые ратники, Арина скорее всего не решилась бы подслушивать, но тут… Да и братья где-то там должны были быть, вот она и подкралась поближе – больно уж любопытно стало, что там произойти-то могло: за время поездки ей стало интересно все, что касалось воинских порядков – очень сильно отличались они от привычного уклада, а жить-то ей теперь предстояло именно среди воинов.

Она осторожно раздвинула кусты, за которыми хоронилась, и чуть не вскрикнула. Петька с перекошенным от ярости лицом пинал ногами лежащего на земле мальчишку – одного из своих подчиненных. Причем делал это урядник купеческого десятка напоказ: тут же в строю, не решаясь пошевелиться, замерли и остальные отроки. Избиваемый даже не пытался сопротивляться, только голову руками закрывал, дергаясь от ударов и поскуливая, а Петр ритмично, в такт пинкам, громко выговаривал:

– Ты, гнида! Смел! Языком молоть! – голос у Петьки был злющим. – Она там вас спасала! Показывала, что одна! Что мужей нет! Чтоб они про все забыли! И под выстрелы вышли! И сама под болты шла! И сколько тех, не знала! И одного топором! Ты свой болт из поленницы выковыривал! А она даже бровью не дрогнула! А ты, гнида!..

Сколько еще продолжалось бы это избиение, неизвестно, но тут на полянку выехал Михайла в сопровождении Андрея.

– Десятник Петр! Что тут у вас происходит? – похоже, ужаснувшая Аринку сцена избиения не сильно его удивила.

– Да вот, Минь, – Петька брезгливо пнул парня последний раз. – Языком своим поганым треплет. Про то, как вы тогда татей постреляли, разговор зашел. Ну, это-то ладно, но ведь он не столько про то поминал, сколько про тетку Арину. Ну, как она тогда… – Петька зло сплюнул, точно попав прямо в лицо валявшегося на земле парня. – И надо же! Куда стрелять, так он не видел! Чуть ее же и не подстрелил, а что не надо, так все в подробностях разглядел, паскуда! А главное, понимаешь, сказал охальник, что с такой сестрой Гринька, коли с умом, в Турове за год серебра с охочих людей соберет поболе того, что имел. Насилу я его у братьев отнял, чтоб не убили, сам вот занялся.

– Это ты правильно, – начал было Мишка и потянулся к поясу, где у него висел боевой кнут, но неожиданно вмешался Андрей. Придержал его руку, соскочил с коня, не спеша подошел к резко, до синевы побледневшему отроку. Взял его за подбородок, сжал так, что у парня рот открылся, вытащил язык, сколько смог, и полоснул невесть как оказавшимся у него в руках ножом – только кровь брызнула ему на руку и на траву. Аринке на какой-то миг показалось, что сейчас и язык упадет, но нет, Андрей только слегка кровь пустил, для науки.

Хоть перед этим и вспыхнули у нее щеки от того, что услышала, и от обиды на глаза навернулись злые слезы, но от такого чуть в голос не охнула.

«Это ж он за меня… Но зачем же так мальчишку-то?»

Тем временем Андрей обвел строй тяжелым взглядом – никто из отроков даже не шелохнулся, но видно было, как изменились лица у ребят – испугались-то не на шутку, видать, кое-кто и раньше говорил что-нибудь про нее. Похоже, теперь сами себе языки скорее откусят…

«Вот он каким, оказывается, может быть! То-то Гринька говорил, что его боятся. Не зря боятся, выходит».

И тут Андрей вздрогнул, как от удара – встретился с ней взглядом. Напрягся, закаменел лицом, на миг в его глазах промелькнули растерянность и боль, почти оглушив ее тоской и безысходностью, но тут же сменились непроглядной тьмой – будто полог упал, погружая все вокруг во мрак… И так полоснул ее яростным взглядом, что у Аринки земля из-под ног начала уходить. Если бы не бабкина наука, она, наверное, тут же и сомлела бы, да вспомнила в последний момент, как учила ее когда-то старая ворожея видеть не то, что хотят показать, а то, что в душе на самом деле таится. Вот она и защитилась этим умением, пропустила тот ужас мимо себя, заглянула глубже, в самую суть, на донышко… Лучше бы уж удар на себя приняла – то, что увидела, принять было не легче…

За два года она отвыкла смотреть на мужей женским взглядом, никого рядом с собой после Фомы видеть не хотела, думала уже – навсегда это с ней теперь. А тут вдруг глаза Андреевы. И такие нежность и боль, скрытые даже от него самого, там увиделись… Утонула, пропала в единый миг и поняла: не сможет уже его забыть.

«Господи! Да зачем же я вылезла тогда с этим опекунством?.. Ведь как брата старшего о помощи просила, а разве теперь смогу на него как на брата смотреть?»

Неожиданно рядом раздался топот копыт, и с высоты седла прозвучал голос Михайлы:

– Заплутала? Стан в той стороне. Тебя проводить?

Аринка в ответ мотнула головой, дескать, не надо, повернулась и побрела в ту сторону, в которую указал Михайла.

«Что это со мной? Совсем я ума лишилась, что ли? Андрей… не ко времени ведь совсем… но уже не изменить ничего, не в моей власти… Что же он за человек-то? Душа трепетная, а с мальчишкой так… Ну, подумаешь, языком чесал. Да и со мной… То вроде бы вступился, а потом вдруг как глянул-то! Или осерчал, что я подглядывала? Воины… Не поймешь их, все у них по-своему».

Вечером Андрей был, как всегда, спокоен, осторожен с девчонками, вежлив с Ариной, как будто ничего не произошло, а вот она теперь только о нем думала. Наконец, и от себя перестала скрывать: случилось то, чего уже не ждала. Может, потому и случилось, что не ждала? После всех бед и потерь спасением и опорой стала для нее эта нежданная нежность, растопившая заледеневшую два года назад душу, открывая ее для новой любви, давая надежду на будущее. И заглушая тот страх, который она ощутила, когда увидела, как Андрей заносит нож над лежащим отроком.

Впрочем, долго мучиться этими мыслями Арине не позволил старшина Михаил. В тот же вечер после ужина он подошел к их костру, вежливо попросил разрешения присесть, одарил Стешку и Феньку маленьким туеском с медом, вопросительно глянул на Андрея, а потом обратился к Арине:

– Ты сегодня случайно, – Михаил выделил голосом слово «случайно», – увидела то, что тебе не понравилось и даже напугало. Ну, это и любого человека, незнакомого с нашими обычаями, напугало бы. Однако, если бы ты смотрела внимательно, многое бы тебе увиделось по-иному… – Михаил прервался так, что Арине стало понятно – он ждет от нее вопроса.

– Внимательно? А что я должна была увидеть?

– Ну, во-первых, ты могла заметить, что Андрей этому трепачу по языку не боевым оружием чиркнул, а обыденным ножом. То, что порезал он ему язык совсем не глубоко, ты, конечно, издалека не разобрала бы, но уж хозяйственный нож от засапожника с такого расстояния отличить можно. Еще совершенно ясно видно было то, что наказуемый был в доспехе, а значит, Петькины пинки для него обидны, но не очень болезненны и уж совсем не опасны для здоровья. Ведь так? – Михаил почему-то задал этот вопрос Арине, а не Андрею, который мог бы подтвердить сказанное со знанием дела. Арина в ответ утвердительно склонила голову.

«Так-то оно так, но… После твоего объяснения я это ясно вижу, а вот чтобы самой заметить такие мелочи, надо в вашем воинском поселении вырасти. Или просто долго жить. Хотя для вас это вовсе и не мелочи».

– Ну, и третье. Правда, чтоб это понять, надо помнить, что наказывали-то учеников, а воин Андрей у них наставником. Он единым махом прекратил наказание, но так, что все всем стало понятно и на будущее расхотелось злословием грешить.

Только сейчас почему-то подумалось, хоть и знала уже об этом со слов Гриньки:

«Андрей – наставник? Как же он их учит, безгласный-то? Да вот так и учит, на вид страшно, а на самом деле…»

Но в нее словно бес вселился – тот самый, что вечно баб за язык не ко времени дергает. Тем более, что разговаривала с отроком, не со взрослым воином, вот и не смогла удержаться, чтобы не проговорить вслух все сомнения.

– А если бы не рассчитал и резанул чуть сильнее, чем надо? Или рука дрогнула бы? Или у парня от испуга сердце зашлось – ведь отрок еще?

– Это у воина-то рука дрогнула? – Михаил глянул на Аринку так, будто она сморозила невесть какую глупость. – Ты, когда прядешь, мимо веретена рукой промахиваешься? А когда лук режешь, по пальцам себе ножом часто попадаешь? А ведь от твоей ловкости, что в прядении, что на кухне, жизнь твоя не зависит. У воина же от мгновения, от расстояния в толщину волоса зависит именно жизнь! Так что силу соизмерять… да об этом даже и задумываться странно. Если от кого-то из воинов услышишь, что он мухе на лету может ноги отрубить, то не думай, что хвастается. Скорее всего, так и делал. Искусство воина во всяких, порой самых неожиданных делах проявляется. Ну, а насчет «сердце бы зашлось»… ты что, думаешь, мы здоровье учеников своих не проверяем? Хлипких в воинское учение не берут.

Михаил немного помолчал, а потом заговорил о другом, вроде бы к предыдущему разговору отношения не имеющем.