– Это тебе, Красава, ты – самая старшая, тебе – самую большую. Это тебе, Глеб, это тебе, Неждан, это тебе, Снежана, это тебе, Мал. А это, Микула, тебе, не смотри, что самая маленькая – она вставать умеет.

Впервые на Мишкиной памяти, дети устроили в доме шум: восторженный галдеж, визг, попытки снова вложить матрешек одна в другую… А Нинея снова удивила:

– Сам придумал?

– Нет, в книге вычитал.

– А смысл понял?

– Понял! Вот: одна матрешка, по сравнению с другой, кажется большой, но и сама в еще большую помещается, а для той можно еще большую матрешку сделать, в которую и она поместится. В обе стороны: всегда можно найти что-то больше большего и меньше меньшего, и так – до бесконечности.

– Это ты не сам понял, это – книжная премудрость, философией называется.

– Ну да, а что еще-то?

– Вот смотри, – Нинея поставила на стол сложенных вместе матрешек. – Встретил ты на дороге незнакомого человека, что о нем можно с первого взгляда сказать? Мужчина или женщина, молодой или старый, конный или пеший. Потом ты начинаешь к нему присматриваться… – Нинея разъяла первую матрешку, вытащила из нее вторую. – Глядишь на одежду, на повадки, на то, что у него с собой есть. Узнаешь, бедный он или богатый, давно ли в пути, чем занимается. Потом, – Нинея извлекла третью матрешку, – он заговорил. Ты узнаешь, какого он племени, как его зовут, что-то о характере по речи узнать можно. Потом вы поехали вместе, остановились на ночлег, – на свет появилась четвертая матрешка. – Ты узнаешь, аккуратен ли он, осторожен ли, хороший ли попутчик, опытный ли путешественник, какие у него привычки и еще всякое. Потом вы подружились или поселились по соседству… – пятая матрешка. – Ты узнаешь, какая у него семья, какие друзья и недруги, как хозяйство ведет, что любит, что не любит и прочее. Но только прожив рядом много лет, – шестая матрешка, – ты узнаешь его подлинную сущность, и только она по-настоящему неизменна! – Нинея повалила Ваньку-Встаньку, тот упрямо поднялся. – Одежду можно сменить, можно разбогатеть или обеднеть, лишиться семьи и завести новую, но сущность твоя, характер, то, что управляет всеми твоими поступками, остается неизменной.

Ты можешь сказать, что человек от обстоятельств меняется: разбогатев, делается надменным, в бедствиях озлобляется, в благополучии становится беспечным… Все так, но это разные стороны одного характера. А самая суть – неизменна: умный не поглупеет, трус не станет храбрецом, честный не обманет, преданный не предаст, какие бы превратности в жизни ни случились. Ты вот пожил у меня немного, сегодня второй раз приехал, и уже что-то про меня понял. Не спеши, это – пока только первая матрешка.

– А говорят, первое впечатление самое сильное и самое верное.

– Самое сильное – да. Но часто бывает и самое обманчивое. Потому и первая матрешка – самая большая, а что у нее внутри, не узнаешь, пока не откроешь.

– А я, баба Нинея, и тебе подарок привез.

Мишка поставил на стол сверкающие свежим лаком резные подсвечники, вставил в них витые свечи, поджег лучинкой. Детишки притихли, уставившись на невиданное зрелище. На простом столе, посреди опрятной, но ничем не украшенной горницы, резные лакированные вещицы и словно светящиеся изнутри витые свечи смотрелись предметами, пришедшими из другого мира. Нинея вдруг то ли вздохнула, то ли всхлипнула, Мишке показалось, что глаза у нее увлажнились.

– О чем пригорюнилась, боярыня Гредислава?

Нинея, казалось, даже не удивилась, только усмехнулась невесело:

– Что, Мишаня, думаешь – вторую матрешку достал? Может, и достал… Только много их еще, очень много, Мишаня. Доставать тебе, не передоставать… Рассказывай!

Мишка все-таки попался: как ни старался он весь вечер не оказаться с Нинеей «глаза в глаза», старуха его все же подловила, и как раз в тот момент, когда он думал, что сам подловил ее! Как и в прошлый раз, слова полились потоком. Мишка рассказал и о разговорах с отцом Михаилом, и о своем визите к Настене, и о собственных размышлениях о том, кто к чему и зачем его готовит. Каким-то чудом удалось проскочить мимо темы православного рыцарского ордена, скорее всего, Нинее просто не пришло в голову этим поинтересоваться, а о «сбое и перезагрузке» Красавы Мишка не смог бы рассказать, если бы даже и захотел – не было в языке двенадцатого века нужных слов и понятий.

– Опять твой поп все напутал! Святая троица, Святая троица – все под свою веру подстроить норовит! Не так все на самом деле!

– А как?

– Хочешь знать? А как же скорбь от приумножения знаний?

– Дураком быть – тоже невесело.

– Земного не познавши, небесное постичь хочешь? Слыхал такую пословицу?

– Земное небесным управляется, если не знаешь причин – не поймешь и смысла.

– Интересно с тобой, отрок, давно у меня такого собеседника не случалось. Ну, слушай, если желание есть. Сварог действительно Вседержитель, Отец Творения, создавший первоначальное бытие. Это – верно, а вот насчет Даждьбога поп твой соврал… Ну, может, не соврал – ошибся. Он, хоть и умен, и наукам обучен, а пошел по стопам людей простых, умствованиями себя не обременяющих: раз солнечный бог, то, значит, он сам и есть солнце. А на самом деле… ты такие имена слыхал: Хорс, Ярило?

– Слыхал.

– И что они значат?

– Солнце.

– Что, три разных имени?

– У разных народов солнечный бог по-разному назывался: у египтян – Ра, у древних греков Гелиос…

– То – у разных, а мы-то – один народ. Так вот: Даждьбог, Хорс и Ярило – не три названия одного, а три сына Свароговых, которые солнце по небу водят, но каждый в свое время. Хорс – от зимнего солнцеворота до весеннего равноденствия, Ярила – от весеннего равноденствия до летнего солнцеворота, а Даждьбог – от летнего солнцеворота до осеннего равноденствия. Вот так-то!

– А осенью?

– А осенью природа умирает, день на убыль идет. Солнце в осень водят опять три брата: Перун, Троян и Яровит. Ну, и где здесь Святая троица?

– Но, все равно похоже!

– Похоже. Как первых людей звали?

– Адам и Ева.

– А по-нашему: Одинец и Дева. Почти одно и то же. В одном твой поп прав – есть где-то в глубине времен общие корни, есть, но слишком много времени прошло, слишком далеко мы разошлись. И, – Нинея тяжело вздохнула, – продолжаем расходиться. Сам видел, как Настена от Велесовой мудрости шарахается, страшней она ей кажется, чем христианство, хотя от нас она зла не видела, а христиане ее семью убили.

Вот поп тебе говорил, что германцы нас давят, а почему? Да потому, что лютичи и бодричи между собой резались яростнее, чем с германцами. Если изредка мирились, так от германцев только брызги летели, а потом – опять за свое… Рюрик-то ведь бодричем был, ушел от междоусобиц. Сюда пришел, чтобы единый народ в единую державу собрать, а потомки его – Рюриковичи – опять землю делят да между собой режутся.

– Да что же, на нас проклятие какое-то лежит, что ли?

– Глупости! Нет никакого проклятия! Воля нужна и сила в одном кулаке! Карать тех, кто разлад вносит, без жалости!

«Ни хрена себе! А бабка-то – государственница! Дай ей силу, она такого шороху наведет, такую великую державу построит от моря до моря… Императрица! Екатерина Великая, не меньше! Только вот бодливой корове, как говорится, бог рог не дает. А может, есть рога или выращиваются?»

Нинея, похоже, сама смутилась собственной откровенности.

– Не ожидал?

– Да нет, баба Нинея, что-то такое и должно быть. Рюриковичи и вправду слабеют, единство теряют, между собой грызутся. Если от прежних времен что-то осталось, есть соблазн воспользоваться…

– Вот именно: «если осталось»… Ну, а если бы случилось, ты на чью сторону встал бы?

– Даже и думать о таком не хочу – крови-то сколько прольется! Да и не дадут нам между собой разобраться. Степь, булгары, ляхи, нурманы, угры, Царьград… Всех и не перечислишь. Обязательно попользуются, не устоим.

– А без крови как? Знаешь способ?

– Не знаю! Что ты от меня хочешь услышать? Чего вы все от меня хотите: ты, дед, Настена, отец Михаил?

«Клюнет или нет? Я же искренен, меня действительно это волнует, должна она это почувствовать!»

– Смотри-ка, захотел свое место в мире узнать! А не рано? Тебе же всего тринадцать.

– Меня к чему-то готовят, и я хочу знать: к чему? С дедом все понятно, с Настеной вроде бы тоже, а отец Михаил, а ты?

– Мишаня, Мишаня… дите ты еще, хотя и умное. Ничего-то тебе непонятно, даже с дедом, а уж про остальных…

– Это как?

– А так. Чего, ты думаешь, дед боится?

– Что сотню добьют. Туровский князь не знает, на чью сторону мы встанем, если он от Киева отложиться вздумает. Ему легче нас угробить, чем постоянно оглядываться.

– И какой выход?

– Я думал, может, под руку епископа отдаться? Церкви, чтоб на князей влиять, сила нужна.

– Это ты так думаешь, а дед?

– Не знаю.

– Он от ран оправился?

– Вроде бы получше стал, но нога-то новая не вырастет.

– Но в седле прочно держится?

– Да.

– А равноценная замена ему есть?

– Нет, даже и близко никого… Так ты думаешь, что он хочет на службу вернуться?

– Да! И вернуть его может только князь! Корней хочет тебя с братьями князю показать, чтоб тому понравилось, чтоб внимание обратил. Тогда можно намекнуть, что Киев далеко, а князь Вячеслав Владимирович Туровский близко, и верный человек во главе сотни ему будет полезен. Если бы Ярослав Святополчич был жив, то было бы проще – он твоего деда знал и ценил. Или если бы сын его Туровский стол унаследовал бы. Он твоего деда тоже помнит. А нынешнего туровского князя – сына Владимира Мономаха – надо чем-то привлечь, удивить. Вот тебя с братьями и заставят разные диковинки показывать: смотри, мол, чему сотник Корней даже детей выучить способен! Понял теперь?

– Это что ж, я вроде ручного медведя у скоморохов получаюсь?

– А тебе жалко родному деду помочь?

– Да, нет, но обидно как-то… Хоть бы объяснил.

– А он и сам еще не знает.

– Как это не знает? Ты же сама только что сказала…

– А как он к князю попадет? Думаешь, так просто его допустят?

– Может быть, у него при княжьем дворе какие-то старые знакомые остались?

– И он до сих пор не воспользовался?

– Ну… Случай не представился или еще что-то.

– За четыре-то года?

– Не за четыре – он всего год-полтора, как по-настоящему оправился.

– Не к кому твоему деду обращаться. Около князя – все чужие.

– Ну, хорошо, с дедом ты мне объяснила, а с остальными?

– Настена, думается, тебе правду сказала. Если что – ты Людмиле помочь должен. Ко мне ее приводить не бойся, я не хуже Настены знаю, что с лекарками против их воли ничего делать нельзя. При случае так и передай: Нинея только добра желает, ущерба Людмиле от меня никакого не будет, Светлые боги мне в том свидетели.

– Передам, да будет ли толк?

– Скорее всего, не будет, но все равно передай. А насчет этих… Как ты их назвал?

– Есть такая наука – евгеника. Ее адепты думают, что человеческую породу улучшить можно… Как бы это сказать? Ну, как со скотиной: слабым и дурным потомство производить не дают, а от сильных и… Не знаю я, как объяснить.

– Не тужься, поняла я. Глупость это.

– Но Юлька же…

– И все! Дальше нельзя! Ты слово «гармония» знаешь?

– Да, знаю, а причем здесь…

– А слепых видел когда-нибудь?

– Видел.

– Чем они от зрячих отличаются, кроме зрения?

– Пальцы у них чувствительные, слух острее, обоняние…

– Вот! Слепота – плата за улучшение других качеств. Даром ничего не бывает! Можно улучшать что-то одно, но от этого будет ухудшаться что-нибудь другое. Если понемногу, то не страшно, а если сильно… Не бывает таких людей – не выживают они. Если ты так уж древних философов любишь, то вот тебе: не дано человекам божественную гармонию нарушить, наказание за это – смерть или безумие. Ты за Людмилой ничего такого странного не замечал?

– Нет, вроде бы, хотя… Знаешь, злая она, даже с матерью все время собачится, но больных это не касается, если она хочет, то может быть и ласковой и доброй. А в обычной жизни, чуть что, или язвит, или злится.

– Вот видишь, кроме своего дела, ей вся остальная жизнь не мила. Это по-твоему как – хорошо?

– Трудоголик.

– Что?

– Просто слово такое, означает, что человеку ничего, кроме его дела, не интересно.

– Теперь понимаешь, что дальше продолжать нельзя? Следующий шаг – безумие, а если ее ребенок светлый разум сохранит, то телесно уродом может оказаться. А какой из урода лекарь?

– Баба Нинея, шестое поколение, это значит, что Юлькину родословную ведут уже больше ста лет. Ты знаешь, кто этим занимается?

– Конечно, чего ж тут не знать-то?

– Как их остановить?

– Никак.

– Что, такие сильные или далеко запрятались? На силу всегда другая сила найдется, а куда один человек добраться смог, туда и другой сможет! Баба Нинея, ну чего ты молчишь-то? Где они, кто? Время еще есть, Юльке еще не скоро пора рожать придет, я придумаю что-нибудь.

– Дите ты еще, Михайла. Сказок наслушался, злодея тебе подавай, которого найти и убить можно. А нет злодея! Про то, как персидский царь море велел плетьми выпороть, слыхал? Вот и ты так же.

– Не понимаю я, объясни. Баба Нинея, ну чего ты смеешься? Тот царь вовсе не дураком был, ему надо было подданным показать, что кара постигнет любого, кто ему противится, пусть даже это будет слепая стихия. Он потом еще и казнил тех, кто над ним смеялся, потому что дураками как раз они-то и были, а не царь. Я зарок дал Юльку защищать! Ты же древнего рода, не тупая крестьянка, для тебя это не пустые слова, боярыня Гредислава!

– Не смеюсь я, Мишаня, не смеюсь, просто подумала: был бы у меня в свое время такой защитник, как ты у Людмилы, может, и обернулось бы все иначе. Не смеюсь я – завидую. А объяснить не трудно. Почему близким родственникам жениться нельзя, знаешь?

– Уроды рождаться будут.

– Да не дуйся ты, не смеюсь я над тобой! Ишь, какой, слова ему поперек не скажи. А еще про Людмилу говоришь – злая, на родного деда-то кто с ножом кидался? Два сапога – пара.

– Я и не дуюсь. Родственникам и правда жениться нельзя из-за детей.

– А кто следит за этим?

– В церкви записи есть!

– А раньше, когда церквей не было?

– Да не тяни, баба Нинея, я уже забыл, с чего мы начали.

– Вот-вот, так и родство забывают, за много лет.

– Ну, и кто же помнит?

– Женщины, Мишаня, женщины, каждая – свой круг родства, а все вместе – все обо всех.

– И причем же здесь Юлька?

– А притом! Нет никаких злодеев, которых найти и убить можно, лекарки сами счет родства ведут, сами связи выбирают. Каждая сама знает, кого от кого родила, а все вместе – все про всех. Настена знает, какая пара Людмиле нужна, чтобы ее способности еще усилить, спросит у знакомых лекарок, где такой мужчина есть. Если они не знают, то спросят у других. Рано или поздно найдут. Ну что, пойдешь воевать против всех лекарок сразу?

– Что ж делать-то?

– С Настеной – ничего, только убить. Но и это не поможет, потому, что Людмила сама хочет, чтобы в ее потомстве лекарские способности усилились. Сам же говоришь, что ее ничего кроме дела не радует.

– Они что, не понимают, чем это все кончиться может? Они же лекарки!

– Понимают. Но они – лекарки. Надеются справиться. Это же их дело – лечить.

– И никакого средства нет?

– Есть, только рано еще им пользоваться, подождать надо, хотя бы годика два или три.

– Баба Нинея!

– И не проси, не скажу. Но когда пора будет, все узнаешь. Обещаю. Не проси, мое слово твердое! Или сомневаешься?

– Нет, не сомневаюсь.

– Вот и ладно. Про деда ты узнал, про Настену тоже, про кого еще хотел?

– Про отца Михаила.

– Ну, с попом твоим ничего сложного нет. Он тебя просто любит.

– И все?

– Думаешь – мало? Он вообще детей любит, а своих нет, нельзя монаху. Ты же ему особенно по душе пришелся. Вот и все. И ничего он от тебя не хочет, просто повезло тебе: хороший человек на жизненном пути встретился.

– Хороший человек? Ты же его чуть не убила! И вообще христиан… как бы это сказать?..

– Никак не говори. Хорошие люди тоже зло творят, если считают, что поступают правильно.