Цитаты из книг автора «Евгений Клевцов»

– Вот видишь, сбылась мечта твоя. – Сбылась. Да только в мечте моей про стертые до мяса ладони ничего не было. Про то, что цепи к рукам примерзают. Про то что кожа на лице лопается, когда под ветром бревна от коры чистишь. Я за первую неделю тысячу раз сам себя проклял. Каждый вечер слово себе давал, что вот завтра же пойду к Стогальду, и – провались оно все сквозь эти сугробы – буду проситься домой. А к утру отдохну, мозоли затянутся более-менее, позавтракаю со всеми – и уже запала такого как вечером нет. Перемотаешь руки бинтами, рукавицы сверху натянешь, выйдешь на работу, посмотришь, как другие трудятся – и аж зло берет! Думаешь «Что я, хуже мальчишек местных?!» И снова до темноты, до кровавых мозолей, так что бинты вечером с мясом от рук отстают. Я даже бриться перестал – не мог бритву в руках держать. Стогальд тогда меня и начал «Бородатым» называть. «Не устал, Бородатый?» – спрашивает. Я зубы сожму и что-нибудь ему в ответ вякну. Он посмеется да отойдет. Потом однажды вечерком зашел ко мне и говорит: «Все вижу, молодец. Север слабых не любит, но у кого характер железный – тех Гедрэ уважает. Завтра на работу не выходи, отдыхай, вот увидишь, к вечеру все пройдет. А послезавтра поедешь со мной на вырубку. Теперь вижу, что можно тебя к настоящей работе допускать.» Не поверишь – к утру руки и лицо болеть перестали, а к вечеру – как ничего не бывало. – Вот видишь. – Только не хочу я, чтобы наша с тобой единственная дочка-красавица также как я к мечте своей шла – через кровь, через боль, через слезы втихомолку. Не скажу ничего про Академию, но что в гарнизоне за высокими стенами и красивыми воротами происходит, я знаю – доводилось видеть. Исполнится ей восемнадцать, поедет сама – тут мы ей мешать не станем. Глядишь, изменится у них что-то, или она сама передумает. Но собственными руками ее туда отправить… уж прости, не могу я. Понимаешь меня, родная?

Уничтожив Гармонию, Эн теперь считал их главной опасностью для себя и пытался обнаружить, но не мог, так как Энрос скрыл себя и Энлиан в темноте. – Всегда говорил: укрой девушку одеялком – и все будет хорошо, – усмехнулся Девирг.

– Научись относиться к деньгам бережно, – сказал он ей, вручая подарок. – Они – это результат чьего-то труда. А к честному труду всегда нужно относиться с уважением. Отдавая монету кондитеру, ты благодаришь его за то, что он стоял у печи, чтобы приготовить для тебя сладости. Он же отдаст ее пекарю, отблагодарив за теплый хлеб, а пекарь расплатится с возчиком, который привезет ему домой дрова или горючий камень. Когда ты хранишь свои деньги аккуратно – ты показываешь человеку, что не просто отдаешь ему положенную плату, а оказываешь уважение. Представь, если бы продавец дал бы тебе растаявшую, липнущую к рукам конфету? Или на рынке крестьянин сунул бы нам в сумку грязные, червивые овощи.

Все ее существо заполнило ни с чем несравнимое чувство бесконечного одиночества. Она чувствовала себя осколком стекла, грубо отломанным могучей рукой, выброшенным неосязаемой крупинкой в необъятную мертвую и холодную пустоту, и затерявшимся в ней навеки. От этого ощущения сердце рвалось надвое, и, казалось, покрывалось режущей коркой льда. Хотелось даже не плакать – выть, как северные гольвы, молотить кулаками в стены, в пол, кричать, до хрипа, до немоты, что угодно – только чтобы вырваться из этого состояния.

Сейчас я чувствую, будто все это время погружалась в мутную воду. Знаешь, когда водоросли как веревки опутывают все тело. И ил засасывает, поднимается облаками, солнце закрывает… Мэй Си меня как будто встряхнула, заставила открыть глаза, оттолкнуться от этого дна. Но сейчас мне нужно выбираться наверх. Долго выбираться. И пока, если честно, я не знаю, хватит ли у меня на это сил. Но я попытаюсь. И если ты простил меня – дай мне руку, потому что, я чувствую – самой мне не выбраться.

каждую из этих восьмидесяти ступенек, он ненавидел персонально. Когда каждый шаг дается тебе с трудом – можно себе это позволить.

Если уж я обречен ходить в ошейнике, то нужно хотя бы выбирать тот, который мягче.

– Знаешь, – сказала она наконец, – в Академии ведь, и правда, гораздо тяжелее, чем в гарнизоне. В там хоть и муштра от рассвета до заката, но вот в голову при этом никто не лезет. А когда твой разум перекраивают, заставляют рыться в нем, вырывать, вытаскивать из глубины все, что в нем заложено – это все равно, как с тела кожу содрать и в кипяток его окунуть. Мне тогда ведь едва шестнадцать исполнилось. Первое время до того тяжело было иногда – казалось, умереть проще. В жизни не ревела, а тут бывало, едва не ползком до кровати доберусь, упаду на нее, подушку зубами сожму и ничего с собой поделать не могу – плачу, маму сквозь слезы шепотом зову. И ведь знаю, что не ответит, а вроде пожалуюсь ей немного – и легче становится, успокоюсь, усну.

Знаешь, о чем ты меня просишь? «Отец, – спрашиваешь ты – Я так хочу пожить среди здоровых мужиков, от которых несет потом, как от скота после работы на пашне! Я мечтаю постоянно терпеть их ругань, плевки и попытки хватать меня за разные места. А еще – я мечтаю о том, чтобы какой-нибудь, нажравшийся на обед маринованного лука с бобами цвард, орал мне в лицо, что сейчас он будет пинать меня сапогами в живот, если я сию же секунду не поднимусь с земли, случись мне упасть без сил, когда я буду бежать, истекая потом и кровью на стертых сапогами ногах. Дашь ли ты мне свое разрешение на это?»

Политики смотрят на мир иначе, командир. И для них лояльность и верность – разные понятия. И если Аверд сочтет, что ваша лояльность недостаточна, то, готов спорить, дальше вы будете демонстрировать свою верность в другом месте. Например – в какой-нибудь пограничной крепости. На Севере. Там она тоже необходима.