Поверь – когда в нас подлых мыслей нет,

Нам ничего не следует бояться.

Зло ближнему – вот где источник бед,

Оно и сбросит в пропасть, может статься.

Данте Алигьери. Божественная комедия

Часть первая

Глава первая. Встреча

В полупустом автобусе седой мужчина в старомодном пиджаке с тремя рядами воинских планок на груди играл на аккордеоне. Не пьяный – ну, разве что самую малость, и не попрошайка – от протягиваемых ему рублей безмолвно отказывался, покачивая головой. Не иначе, мужчина возвращался с какого-нибудь школьного мероприятия, где, как водится, ветеранам налили «фронтовые» сто грамм в столовой после их выступления на сцене. Играл он хорошо, не фальшивя – «Прощание славянки», «На сопках Маньчжурии», «День Победы». Ни с того, ни с сего, я почувствовал, что у меня затрясся подбородок и повлажнели глаза. Черт побери, с годами стал совсем уж сентиментальным.

– Воевал? – спросил аккордеонист, бросив на меня косой взгляд и не прекращая играть.

– Мимолетно.

– То есть как?

– Журналист. В прошлом.

– Ага, – неопределенно сказал мужчина. Он был моих лет, то есть тоже старый.

От спонтанных слез мне стало неловко. Я решил выйти из автобуса на три остановки раньше своей и пройтись пешком. Весна, май, славный месяц для нас, русских. Но теперь мой нечаянный катарсис вывернулся наизнанку. Я шел по улице и улыбался, ловя на себе недоуменные взгляды встречных прохожих. Наверное, со стороны это выглядело глупо. В нашей стране не принято улыбаться без веских на то причин. И с чего это вдруг пожилой седой человек идет один по тротуару с улыбкой дебила на лице? Наследство, что ли, получил? Или пьяный?

От этих взглядов мне становилось еще веселее. Нет, граждане-товарищи, никакое наследство меня не ожидает, я не пьяный и даже не клинический идиот. Просто весна, сограждане, теплый ласковый май, и у меня отличное настроение. А разве это не повод улыбаться, когда тебе почтенных шестьдесят пять лет? Еще лет пять-семь я на белом свете поживу и это прекрасно, просто великолепно, если разобраться.

На долгую, немощную и нудную, хоть и сытую старость я не рассчитывал, да она и не к чему, если хорошо подумать. Свою задачу на Земле я более-менее выполнил, вырастил детей, написал книги, а что нужно еще? К счастью – именно к счастью – у меня плохая наследственность. Дед умер от инфаркта в пятьдесят девять лет, отец-фронтовик не дотянул до семидесяти. У меня тоже уже был инфаркт семь лет назад, – звоночек, как принято говорить, – но я выкарабкался, и прекрасно себя чувствую. Вот иду и скалюсь во весь рот от хорошего настроения, как полный кретин. Но стать выжившим из ума глубоким стариком, еле передвигающим ноги? Нет, уж извольте. Лучше уж так – брык! – и на тот свет от второго инфаркта.

Деревья уже зазеленели. Мир был прекрасен. И тут…

– Извините, не найдется ли сигареты?

Вздрогнув, я обернулся. Передо мной стоял человек с недельной щетиной на лице, одетый во что-то невообразимо ветхое, возможно, с чужого плеча. Боже мой, да ведь это Володя! Меня он, похоже, не узнал.

– Привет, Володя!

Прищурившись, он посмотрел на меня и медленно произнес, не выказав никаких эмоций:

– Привет.

Я судорожно полез в карман за пачкой сигарет. Он взял одну и флегматично поблагодарил. Растерявшись от неожиданной встречи, я почувствовал: мне нужно немедленно что-то предпринять. Дать ему денег? Но ведь наверняка он их не возьмет: всегда был гордый, хотя теперь заурядный бомж. Я огляделся по сторонам. На углу была пивнушка, пользующаяся дурной репутацией. Обычная забегаловка-гадюшник.

– Может быть, накатим по стаканчику? – спросил я Володю. И быстро добавил: – Я при деньгах.

Его взгляд по-прежнему ничего не выражал. Он сумрачно сказал:

– Ну, пошли…

…Больше сорока лет назад мы с ним проучились вместе один год на первом курсе университета. А потом случилось нелепое происшествие, которое для меня закончилось лишь испугом, а для него – исключением из вуза и крушением всей жизни. Мы тогда стояли в коридоре нашего филологического факультета и курили. Курить в здании было запрещено, но кто же тогда обращал внимание на подобные мелочи? Тем более, курили мы, стоя возле урны. Комиссию профкома университета мы не заметили. Вернее, о том, что это комиссия, мы узнали уже после того, как они нас сфотографировали и потребовали студенческие билеты.

Мы оглядели группу, которая к нам подошла. У троих были на пиджаках комсомольские значки – верный признак их принадлежности к активу комитета ВЛКСМ университета, ведь остальные студенты в те годы значки уже не носили. Четвертый человек в группе был старше, лет тридцати с виду, и походил на аспиранта. Он-то и затребовал у нас студенческие билеты. Стало ясно, что мы влипли в неприятную историю. То, что нас сфотографировали курящими в здании, наверняка означало, что через пару дней нашу фотографию поместят на какой-нибудь доске позора. Неприятно, хотя пережить можно…

Но если бы мы знали, чем это грозит… Володя ни с того, ни с чего взбеленился:

– Ты кто такой? – нагло спросил он старшего в группе, хотя тот и не походил на студента.

– Не тыкайте мне, – возмутился мужчина в отличном пошитом костюме. – Я профессор геометрии механико-математического факультета.

Мы с Володей засмеялись. Действительно, это казалось очень смешным. Во-первых, у нас на филологическом факультете все профессора были не моложе пятидесяти лет, а этот выглядел аспирантом. Во-вторых, «профессор геометрии». Но разве есть в наш век профессора геометрии? Геометрия – это что-то очень простое, школьное. Что можно придумать в геометрии после Эвклида и Лобачевского? Так нам казалось…

И тут Володя сказал хамскую фразу, которая его окончательно сгубила:

– Какой ты профессор? Ты – водовоз.

Причем здесь «водовоз»? Но заткнуть рот Володьке я не успел. Последствия для него оказались самыми трагическими. Увы, этот молодой человек действительно был профессором и мало того – редкостной скотиной по жизни. Через неделю он добился, чтобы Володю исключили из университета. За оскорбление преподавательского состава. А для меня тогда все обошлось выговором за курение в неположенном месте. Даже не повесили фотографию на доску позора. Я ведь не сравнивал профессора с водовозом.

Володя же мгновенно сломался после исключения из вуза. К тому времени, когда я сам этот вуз окончил, он уже полностью деградировал как личность. Не знаю почему, но он не делал попыток в нем восстановиться – работал грузчиком, сторожем все остальную жизнь. Или вообще не работал. Но когда я изредка встречал его в городе, то всегда чувствовал неловкость. Ведь мы в тот роковой день были вместе…

…В забегаловке я взял нам по стакану водки и бутерброды. Володя залпом выпил весь стакан, а я, сославшись на инфаркт, храбро отхлебнул лишь половину.

Нужно было продолжать. По всему выходило, что теперь я обязан споить своего старинного приятеля-бомжа, что говорится, до синих соплей.

– Еще? – спросил я Володю.

Он пожал плечами. Я пошел к стойке бара за вторым стаканом для него и новыми бутербродами. Ведь Володя явно ничего не ел с утра. Но по дороге у меня вдруг закружилась голова, и я …упал на грязный пол забегаловки, с ужасом понимая, что водка в этом заведении оказалась паленая. Больше я уже ничего не помнил…

…Мне показалось, что я пролетел в какой-то непроглядно черной пустоте целую вечность, прежде чем мрак вокруг меня стал рассеиваться. Но сразу определить, куда я попал, не удалось. Мутная пелена застилала глаза. Потребовалось большое усилие, чтобы сфокусировать взгляд. Пустота вокруг меня стала приобретать приятный голубовато-зеленый оттенок, но по-прежнему не на чем было остановить взгляд. Просто пустота. Было странное ощущение, что я лежу под открытым небом, хотя эта пустота надо мной ничуть не походила на привычную тусклую серость отравленного бензином городского неба.

Где я и что со мной произошло? Надо полагать, у меня случился второй инфаркт, на этот раз обширный, приведший к мгновенной потере сознания. И это вокруг меня – не что иное, как помещение какой-то сверхдорогой частной лечебницы, рядом с которой я по случайности оказался во время инфаркта. Забавно: на какой день они меня вежливо попросят отсюда и переведут в обычную неотложку? А ведь надо же – как великолепно выглядит потолок в этой больнице! Полная иллюзия бесконечности пространства. И воздух-то какой здесь приятный!

Мне стало стыдно. Ведь от меня, наверное, разит спиртным. Надо же угораздило – второй инфаркт случился в дешевой забегаловке. Что обо мне подумают врачи? И каково будет жене объяснять им, что муж уже практически не пьет после первого инфаркта?

Я глубоко вздохнул и – о, ужас! – понял, что не слышу собственного дыхания. Боже мой, неужели всё так трагично?! Выходит, что я подключен к аппарату искусственной вентиляции легких и уже так основательно напичкан обезболивающими средствами, что совершенно не чувствую себя. Сделав еще усилие, я ощупал себя. Удивительно, но никакие шланги на мне не были закреплены.

– С прибытием! – сказал скрипучий голос слева.

Повернув голову влево, я увидел возле себя мужчину неопределенного возраста с высоким лбом, запавшими глазами и окладистой бородой. На голове у него был какой-то неширокий светящийся обруч и, когда он наклонился ко мне, мое лицо залил яркий свет.

Хмыкнув на всякий случай, я недовольно сказал:

– Ну, знаете ли, это издевательство – поздравлять человека с тем, что он перенес инфаркт и попал в больницу.

– Инфаркт? Больница? Милейший, вы ничего не поняли. Только не волнуйтесь. ВЫ …УМЕРЛИ. В земном, конечно, смысле.