Цитаты из книги «Театр отчаяния. Отчаянный театр»

Он умёл всё. Это был мой первый счастливый день в Берлине. Я за целый день ни разу не подумал о будущем.

Я почувствовал себя и радостно, и щемяще печально. Так бывает, когда неожиданно слышишь песенку, которую любил в детстве, под которую был счастлив и беззаботен. Был ребёнком. Когда слышишь, видишь, встречаешься с тем, что напоминает о счастье, обычно становится печально. Воспоминания о радости грустны.

Я просто понял, что не смогу написать родителям так, чтобы им стало понятно, куда я попал и что за люди вокруг меня.

Он поздоровался и заговорил со мной по-немецки, я ответил ему по-английски, тогда он сразу перешёл на русский.

чернокожие великаны и вкрадчивые, хитрые и ловкие остроносые ребята с бронзового цвета кожей и с недобрыми медовыми глазами…

всем остальным, что обиженных евреев надо направлять к обиженным евреям, а не к гордым афганским героям. Я хотел сообщить, что евреям, если это неизвестно правозащитникам, никто не рад, кроме евреев.

– А ты скажи, что еврей, и обиженный. Кто там будет проверять?

этаже. Постирочная там… А я сейчас кое-что узнаю. У меня есть знакомый, который всё знает про еврейские ходы. С этим сложнее, чем с немецкой темой… Зато евреем можно и не быть… А просто сказать… Сейчас самое время. Кого только нет сейчас в Берлине! Каких только организаций не понаехало… Надо цепляться! Не возвращаться же! А потом и родителей сюда…

Мне показалось, что то, что вокруг меня, – это такой мир, к которому я не могу прикоснуться. Я ощутил себя в скафандре. То есть я мог в том мире находиться, всё видеть, даже брать в руки, но своей живой кожей коснуться ничего не мог, как не мог из кинозала войти в экран. У меня закружилась голова. Мне страшно захотелось пить.

– Тем хуже для него! – бодро ответил Ковальский. – У него типичный взгляд и почерк… От наших эскизов повеет дикой сибирской новизной…