26 июня

Мы играли наш первый концерт больше двух часов. Нас не отпускали. Да и мы не хотели уходить. Пока у нас с «Мгзавреби» готово и отрепетировано всего девять песен. В альбоме их будет одиннадцать. Две песни из тех, что мы сделали и исполнили 15-го, в альбом не войдут. Но альбом выйдет только в октябре. То есть мы вместе исполнили девять вещей и раза три повторили некоторые на бис. Остальное ребята играли и пели сами. Так что почти половину концерта я провёл в зрительном зале среди зрителей. Я был счастлив и на сцене, и глядя на неё. В конце концерта, отдавая дань десяти годам незабываемой совместной работы с «Бигуди», из почтения к тому, что когда-то Гиги и его друзья услышали в нашем исполнении и полюбили, и из благодарности к дивной песне моей юности, мы, почти не репетируя, исполнили «На заре». Она прозвучала совсем по-другому, чем было у нас с «Бигуди» и с Ренарсом Кауперсом: с грузинским мягким акцентом, не в таком темпе, не так мощно, но невероятно тепло и к большой радости собравшихся.

После концерта все были оглушённые, уставшие, неразговорчивые. Ребята писали эсэмэски домой… Потом мы поехали в ресторан. В Москве стояла летняя ночь, в ресторане никого не было. Не было ни сил, ни голода, ни жажды. Была усталость, удовлетворение и звон в ушах. Прекрасный звон после мощного, громкого концерта. Так продолжалось какое-то время. Но грузины всегда и везде грузины. Прозвучал один тост, другой. Негромкие, небравурные… Потом ещё кто-то что-то сказал… К нам присоединились друзья, которые были на концерте… А потом грузины, конечно, запели. Они пели грузинские песни, но среди них вдруг проскочила знакомая с детства «Мы своё призванье не забудем, смех и радость мы приносим людям». Песню бременских музыкантов они также спели по-своему, моментально разложив на голоса. Так мы и встретили рассвет.

На следующий день ребята пошли ко мне на спектакль. После спектакля были тихими, усталыми, впечатлёнными. Я повёл их ужинать и испытал серьёзный стресс. Представьте, восемь молодых грузин, для которых самый большой город, в каком они бывали, это Киев. Для них естественным ритмом жизни является ритм Тбилиси, где никуда не надо спешить, где почти все друг друга знают, а если не знают лично, то знают кого-то из родственников, знакомых или одноклассников. Где нет той скрытой агрессии и опасности, которая, как бы ни была приятна летняя Москва, особенно в выходные дни, всегда в этом огромном городе присутствует и про которую никогда нельзя забывать – хоть и очень хочется забыть. Я был как пионервожатый, который собирает своих подопечных и одного всё время не хватает. Пока находишь отсутствующего, теряются ещё два. То кто-то пошёл покурить, то кто-то с кем-то заговорил, то кто-то решил что-то сфотографировать. А нам нужно было перемещаться на трёх такси. Я совершенно не хотел их запугивать и настораживать, а они всё говорили, что они взрослые люди, сами во всём могут разобраться, и чтобы я не волновался. Но стоило мне чуть-чуть потерять бдительность, как сволочной таксист, которому я всё объяснил и дал денег, завёз троих чёрт-те куда и, ничего не объяснив, высадил из машины и уехал. Про то, как мы нашлись, не буду говорить. Но как же приятно было смотреть на этих красивых, весёлых, очень разных, открытых и дружелюбных людей на Тверской улице и чувствовать, слышать, видеть, из какого они другого, маленького, уютного и пока ещё живущего по иным правилам и традициям мира.

До их возвращения в Грузию мы успели сыграть два крошечных концерта на телевидении «Дождь» и на канале «Москва 24». Надо было видеть, какое оживление царило на студиях с их появлением и с того момента, как они начинали даже не играть, а просто настраивать инструменты и распеваться. Из этого всего становилось ясно, что все соскучились по грузинам, даже если их толком никогда не видели и не знали. Многие, кто их слышал, даже и не догадывались, что на самом деле скучали по ним.

Самый приятный эфир был на радио «Серебряный дождь» в программе «Что-то хорошее» у Алекса Дубаса. Алекс прямо в эфире, не говоря радиослушателям, открыл бутылку вина. Моментально возникла удивительная атмосфера то ли «квартирника», то ли посиделок на даче у старинного друга. Мы что-то исполнили. Алекс принимал эсэмэс-сообщения от слушателей. Девушка из Твери написала, что счастлива нас слышать, что когда-то в детстве жила в Кахетии, в Телави, и с детства запомнила из песенки несколько грузинских слов. Она написала эти слова, Алекс, как смог, их прочёл, а ребята, не сговариваясь, подхватили и спели эту песню. Это было чудо. Чудо живой встречи. Берусь только догадываться, как была счастлива та девушка в Твери. А потом я вспомнил эпизод из фильма «Мимино», когда герой из Западного Берлина пытается сначала позвонить в Дилижан, но это оказывается невозможно, а потом просит соединить его с Телави, но его соединяют с Тель-Авивом, где он попадает на земляка, и они вместе поют. Я напомнил этот фрагмент, и ребята тут же спели ту самую песню.

За прощальным ужином я спросил Гиги и ребят: «Ну что, братцы, сейчас вернётесь в Тбилиси и увидите, какой он маленький, уютный, тихий и весь родной? Увидите город, в котором знаком каждый дом, балкон, переулок… Город, в котором вы помните, какая была булочная или хинкальная на месте сегодняшнего бутика или кафе, где Кура течёт, как выясняется, совсем неторопливо…» Они заулыбались и молча покивали в ответ. Мы выпили и расстались до следующего концерта, который состоится в Москве 20 июля.

Вспоминаю концерт, эфиры, нашу студийную работу в Тбилиси, наши репетиции, наши ужины, нашу совместную усталость и совместную радость. Улыбаюсь.

30 июня

Производство новых декораций удалось запустить, сбор средств идёт вполне успешно, несмотря на лето и уже начавшиеся отпуска и разъезды. С остальными деталями пока определяемся. Поступает много писем поддержки и предложений разнообразной помощи. Это приятно, чертовски приятно.

А в Калининграде прошли дождики, зелень достигла пика буйства и мощи. Деревья ещё не устали и не согнулись под тяжестью листвы. Лето движется к своему пику и апогею. Жаль, я не совпал в этом году с этим летним ритмом. В саду расцвела гортензия. Она, можно сказать, не расцвела, а бабахнула, как мощная яркая хлопушка, а хлопки бутонов так и замерли. Вон они, я вижу их в окно. Чудо какое-то! Этой гортензии даже хочется сказать: «Простите, можно слегка поскромнее? Что ж вы так-то?! Это даже чересчур». Этим летом многое чересчур…

Вспоминаю последние гастроли этого сезона по Ярославлю, Иваново, Владимиру, Липецку, Рязани и Воронежу. В первый раз я был в этих городах в такую по-настоящему летнюю и щедрую пору. Раньше, если бывал осенью – это уже было начало холодов, если весной или в начале лета – попадал в дожди и грозы. В этот же раз я увидел Ярославль в настоящем блеске. Блестело всё: купола, свежая листва, река, улицы после мощного наводнения, окна после недавней майской помывки, ещё совсем белые, незагорелые тела на пляже тоже блестели после первого купания. В первый раз исходили весь город вдоль и поперёк с вечера до рассвета. Под утро счастливые, усталые ели в каком-то заведении селёдку под шубой и запивали квасом. Вот сейчас вспомнил и почувствовал усиленное слюноотделение. Меньше трёхсот километров от Москвы – и на́ тебе – Ярославль! Красиво, спокойно, вкусно. Город местами удивительно и изощрённо красив. Он мне всегда нравился, но в первый раз я его увидел в зелени, летней неге и радости.

Я часто упоминал, что средняя полоса России, Мещёрский край, Золотое кольцо, Поволжье, все места, описанные Тургеневы, Буниным, Паустовским, Пришвиным, мне с детства были неведомы и незнакомы. Тот самый знаменитый литературный пейзаж мне всегда казался слишком литературным и слишком сочным. Мой пейзаж – это сибирские чуть холмистые дали с полями, лесополосами и островами березняков. А ещё извилистая быстрая тёмная река, часто с одним крутым берегом. Нынче же летом я увидел то, о чём так блистательно писали многие и многие.

Во Владимире в этом году было хоть и красиво, но случилось экстремальное количество комаров и мелких, кусучих мошек. К такому их количеству, наверное, привыкли нефтяники в тундре в самый разгар короткого северного лета, да таёжники. Но у тех хоть защитные сетки от кровососущего гнуса, во Владимире же на фоне церквей и старинных стен попадать в тучу кровопийц было странно. Я никогда не видел, чтобы люди так отчаянно отмахивались в центре города от комаров и мошек сломанными тут же в сквере ветками, чтобы укрывали детей чем только можно и в панике бежали с остановок в любой проходящий транспорт или домой. Бедные модницы, надевшие долгожданные короткие юбки и платья, недолго могли гордо идти по улице. Они очень скоро начинали поджимать ноги, потом отмахиваться, а потом переходили с быстрого шага на бег и бегство. Мне сказали, что такого злосчастья не было на памяти тех, кому лет столько же, сколько мне. В этом году что-то неладное случилось в природе. В Иванове тоже сильно кусали комары, их, по словам местных жителей, было больше, чем всегда в это время, однако во Владимире было нечто… Разве только жители Ханты-Мансийска или Сургута могут лучше остальных представить себе то, что творилось во владимирском городском воздухе. Может быть, именно поэтому спектакль во Владимире прошёл с какой-то особой теплотой.

Жарко в эти дни было очень. Мы умирали от духоты и кровопийц во Владимире, а из Рязани нам говорили, что у них страшный ливень, всё залило и дождь не прекращается. От Владимира до Рязани не так уж далеко, но поверить в то, что где-то неподалёку не ливень, а даже дождик, было сложно. Выехали из Владимира в Рязань не рано, приехали туда к вечеру. Ехали, думали, ну где же дождь? Вот проехали знак, что до Рязани пятьдесят километров. Дорога и обочины были сухие, и давно. Тридцать километров – никаких признаков дождя. Двадцать – жара и яркий солнечный вечер. За десять километров до Рязани мы увидели впереди мрачные, тёмные и густые тучи. А за три километра до Рязани въехали в дождь. В самой Рязани было видно, что дождь здесь идёт уже сутки, и невозможно себе представить, что где-то может быть солнце и сухо. В Рязани мы обнаружили почти предпотопное состояние; загнанные под тенты, навесы и в душные помещения свадьбы, невест и женихов с кислыми физиономиями, которые пытались в последних солнечных лучах хоть под зонтиками, но сфотографироваться возле обязательных для рязанских свадеб мест. Дождь словно завис над городом, как душ.

Впервые играл в Рязани в драмтеатре. Прежде всегда работал в филармонии. Два года здесь не был и на спектакле радостно чувствовал, как мы с публикой друг по другу соскучились. Не знаю почему, но рязанская публика как-то особенно мне дорога. В Ярославле здорово, в Иванове отлично, во Владимире тепло, а вот в Рязани всегда бывает какая-то особенная атмосфера и случаются импровизации, которые остаются в спектаклях надолго. А ещё в Рязани столкнулся с удивительным проявлением гостеприимства. Меня пригласили в новое модное рязанское заведение под названием «Балкон». Заведение новое, народу модного было много. Руководство «Балкона» преподнесло мне и небольшой компании, с которой я был, бутылку водки в ведёрке со льдом. Однако рюмок и ничего больше не принесли. Когда лёд растаял, бутылку забрали. Вот такой неожиданный вид гостеприимства.

В Липецке жил в гостинице, в которой хозяин, армянин, достиг предельных на сегодняшний день вершин воплощения армянской мечты о красоте. То, что намешено в интерьерах, если это можно назвать интерьерами, словом эклектика определить невозможно. Это либо безумие, либо, и скорее всего, бессовестная жадность и желание изобразить шик. Армянские зодчие когда-нибудь доканают наши города и изнасилуют всё, что можно назвать здравым смыслом.

В Липецке, в вечер приезда, имел два замечательных наблюдения. Во-первых, прямо возле гостиницы я повстречался и коротко пообщался с уникальным бомжом. Таких я не видывал, хотя встречал много разных. В начале одиннадцатого вечера я вышел из гостиницы, и меня тут же окликнул сидящий неподалёку на скамеечке человек. Я услышал вежливый и жалобный возглас: «Пожалуйста, вы не могли бы мне помочь!» Я оглянулся, увидел сидящего довольно тучного и совсем не старого человека, с какими-то физическими проблемами. В руке у него была клюка, да и рука, держащая клюку, тоже была не вполне нормальной. Я оглядел человека, пошарил по карманам и нашёл 50 рублей. Он же, увидев деньги, тут же вежливо сказал замечательную фразу: «Простите! Мне нужны не деньги, мне нужна помощь». Услышав это, я удивился и поинтересовался, чем могу помочь. Тогда он достал из какой-то своей авосечки стеклянную бутылку пива и сказал: «Будьте добры, откройте мне бутылку, пожалуйста». Я был в восторге! А буквально через пятнадцать минут я наблюдал, как по вечерней улице очень пьяный крупный мужчина, одетый в одни застиранные, но давно не стиранные трусы, не шорты, не плавки, а именно трусы… Пьяный, толстый, со свисающим на трусы пузом шёл, шлёпая домашними тапочками, не видя никого вокруг и перед собой. Он тащил за собой на длинном поводке крошечную собачку, довольно облезлую, среднюю между малюсенькой болонкой и крупным йоркширским терьером. Собачонка явно была старенькая. Она, бедная, всеми четырьмя лапами упиралась, сворачивала голову в стороны, стараясь заглянуть в глаза всем прохожим и проезжающим мимо в автомобилях людям. Она не скулила, не просила о помощи, но внятно стремилась показать своим взглядом, мол, я не с ним и не имею к нему никакого отношения, я совсем не такая, он не мой, я не его… мне очень стыдно.

В Липецке у меня уже почти совсем не было голоса. Но спектакль прошёл прекрасно, хоть в зале было очень душно. Однако никто за время спектакля зал не покинул, и на телефонные звонки также пожаловаться не могу.