Тем временем, новый глава полиции, которого так опасался босс преступного Синдиката, стоял возле доски почёта. Под надписью «Наши рационализаторы» имелось две фотографии: сменного мастера Тимофея Ивановича Кудышкина (не путать с мафиози Шульцем) и механика Лосева Николая Кузьмича.

– Колюня Лосев, золотая голова, – хлопнул пальцем по фотографии Лютиков, – ещё бы не пил, цены б ему не было.

Именно в этот день «золотая голова» Колюня Лосев совершил большую ошибку. Придя утром на работу, он взял на складе двести грамм чистого спирта для протирки управляющего блока маринадной линии и употребил всё по назначению, то есть внутрь себя. После чего Колюня, применил так называемую «сухую» протирку: это когда на платы Колюня дышал спиртовым перегаром и протирал их. Но первоначально Колюня планировал потратить на свои нужды только пятьдесят грамм спирта. А вон, как вышло!

Колюне стало хорошо, даже слишком. Это его состояние эйфории бросилось в глаза старшему мастеру Нельке Уваровой.

Про Нелю нужно сказать особо. Она из той породы женщин, которые, как утверждал поэт Некрасов «есть в русских селеньях». Это именно они «…коня на скаку остановят, в горящую избу войдут». Рука у Нели тяжёлая, за что Колюня Лосев прозвал её «Неля-кувалда». И сейчас эта Кувалда и обрушилась на бедного Колюню.

– Пил гад?! – схватила она за грудки несчастного механика. – Маринадный конвейер из-за тебя остановился!

– Неля Арнольдовна, да всё нормально, обычный технологичный сбой, – лепетал испуганно Колюня.

Всё дальнейшее происходило резко и грубо. Неля – кувалда, швырнула Колюню в проход между двумя конвейерными линиями. Тот пытался было требовать уважения к своему мужскому достоинству, но получил такой удар между лопаток, что перехватило дыхание. Колюня решил дальше не искушать судьбу и потрусил по проходу.

За всем происходящим наблюдал сменный мастер Тимоха Кудышкин и Колюня взглядом молил о заступничестве, но Тимоха смотрел хмуро и сосредоточенно, да и не Тимоха это был в тот момент, а Датчанин Шульц.

Было от чего хмуриться Шульцу. Копы снуют по заводу, а у него на самом виду, на складе готовой продукции лежат четыре коробки виски «Глендфиддикс». Одна надежда на пару бутлегеров, которые прорвутся через любые полицейские кордоны. Этими лихими бутлегерами были бабки Степанида и Лупаниха.

Наконец контрафактное виски были перегружены в сумки-тележки бутлегеров и шустрые бабульки заковыляли к проходной завода. Шульц в волнении наблюдал в окно, как они, семеня, приближались к полицейским, но те лишь расступились и отдали честь бабулькам.

– Проскочили, – радостно заключил Шульц, видя, как бутлегеры скрылись за проходной. Неприятности миновали Синдикат.

Зато не миновал беды Колюня Лосев. В душевой цеха происходила экзекуция. Бедный Колюня стоял в одних семейных трусах и взывал к состраданию Нели-кувалды.

– Неля Аркадьевна, умоляю, не казните! Я всё исправлю.

Но напрасны были мольбы его, ибо инквизитор лишь мило улыбалась и говорила:

– Помилуй бог Колюня, разве контрастный душ это пытка? – и поливала из шланга Колюню.

– Контрастный?! – вопил тот. У него зуб на зуб не попадал от холода, и он стонал: – Да вы меня только холодной водой поливаете!

– Все мы не без греха, – вздыхала Неля-кувалда, – ты по пьянке за конвейером не проследил, я вот забываю тёплую воду включить.

Возразить Колюня не успел, в душевую, вошёл, технолог Ласков.

– Неля Аркадиевна вот вы где, а я вас по всему цеху разыскиваю. Где думаю наш старший мастер? – улыбаясь, сказал он.

– О чём вы говорите Майер Изяславович, какой это старший мастер?! Это старший надзиратель тюрьмы «Синг-Синг»! – вопил Колюня.

– Такой душ, Колюня, полезен, для твоей, нервной системы, изрядно расшатанной алкоголем, – Неля, продолжая поливать Колюню из шланга.

– Я буду жаловаться в Европейский суд по правам человека! – орал Колюня, прикрываясь рукой от тугой струи воды.

– А я пожалуюсь на твои пьянки Клаве, – парировала Неля, – посмотрим, кому быстрее прилетит, мне из Европы или тебе от Клавы.

Это было серьёзным заявлением. Жена у Колюни была женщиной суровой, и тот боялся её как огня.

– Неля Арнольдовна, да что вы сегодня какая?! – фальцетом заверещал Колюня. – Никаких шуток не понимаете.

– Ладно, шутник, иди, оботрись и что б вмиг исправил все, где напортачил, – Неля выключила воду и Колюня тут же испарился.

– Что у вас Майер Изяславович? – спросила Неля технолога

– Принёс новый техпроцесс на маринованные грузди, – ответил тот.

Жизнь в Чуваках шла своим чередом. Женька Штерн выбрав свободную минутку, навестил своего друга Ваньку Уварова, который в спортзале тренировал команду боксёров из поселковых школьников. В полутяжёлом весе, тренировался в этой команде сынишка Женьки, двенадцатилетний Дамирка Штерн. Слово «сынишка» как-то не вяжется с Дамиркой. В свои двенадцать лет, он рослый, восьмидесятикилограммовый мальчишка, больше походил на взрослого парня. В эту зиму, Дамирку возили на чемпионат области по боксу среди юношей. Потребовалась справка от психиатра, которого в нашей поликлинике не было. Дамирку повезли в город, там врач, взглянув на него, потребовала паспорт. Когда ей объяснили, что мальчику всего двенадцать лет, и паспорта у него пока нет, психиатр направила Дамирку к наркологу, заявив, что такой здоровый парень, наверняка наркоман. Впрочем, эпизод этот вспомнился без всякой цели. Сейчас же Дамирка увлечённо лупил боксёрскую грушу.

Кивнув другу, Ванька крикнул своему младшему сынишке, который тренировался тут же:

– Эмиль, не сачкуй! Прыгай через скакалку, а не топчись на месте.

– Ну как мой сынишка? – спросил Женька.

– Талантливый мальчишка, не в пример папаше, – ответил Уваров.

– Не нарывайся юноша, – заметил Женька и тут же добавил, – сегодня новый начальник полиции приходил знакомиться.

– Ну и как он тебе?

– Что тебе сказать Иван, – пожал плечами Штерн. Посмотрев на друга, он улыбнулся и продолжил: – Всё логично, у Чуваков, полицейским должен быть Лошак.

– Понятно, – кивнул Ванька, – увидим чего он стоит. Жизнь всё покажет. Как говориться: «Жизнь как депеша, коротка и полна ошибок».

– Всё-то ты шутишь, – вздохнул Женька, – завидую я тебе.

– Ты мне?! – удивился Уваров.

– Как-то у тебя всё ладно в жизни, – пояснил свою мысль Женька Штерн.

– А у тебя, что не так? – искренне удивился Ванька. – Деньги есть, жена красавица.

– Сейчас-то мне грех жаловаться, – согласился Женька. Помолчав, он продолжил: – Я когда из «зоны» освободился. Приехал домой и первым делом на могилку к матери пошёл. Ты же знаешь, она умерла, когда я на «зоне» чалился. Сижу так у могилы матери о жизни думаю: «Вот суетился всё бабла побольше загрести хотел. А в оконцовке что? Жена ушла, мать чужие люди похоронили».

– И что надумал?

– Знаешь Иван, как на кладбище хорошо о жизни думается? – улыбнулся Женька. – Решил я тогда в Чуваках остаться, дома-то всё лучше. И жизнь наладилась! В то лето я с Виолеттой и познакомился. Вернее знал её и раньше, как-никак на соседней улице жила, но девчонкой ещё была и я внимания на неё не обращал. А тут вскоре и ты, старый друг в Чуваки вернулся.

Копание в собственной душе, вещь заразная как гонконгский грипп, и Ванька, подхватив настроение друга, сказал:

– Я в отличие от тебя на кладбище не размышлял, но мысли похожие и в моей башке родились. Как тебе известно, я поездил на чемпионаты мира и Европы, но всё как-то мимо пьедестала. Когда со спортом завязал, помыкался в обеих столицах и решил домой на родину вернуться. Приехал и гляжу, соседская Нелька из угловатой девчонки в такую королеву превратилась. « Ну, – думаю, – надо жениться, иначе уведут», – рассмеялся Ванька, – интересно получилось, рыскал в дальних краях в поисках счастья, а нашёл его дома. Верно, говориться: «В жизни всякое бывает, да не каждому достаётся».

Пока Женька с Ванькой в спортзале предавались воспоминаниям, моя двоюродная сестра Галина Головачёва у себя во дворе кормила своё семейство. Состояла семья Галины из сына Кольки, девятнадцатилетнего балбеса, мужа Петра и его младшего брата Вовки. Впрочем, вот уже сорок лет, никто Вовку по имени не звал, а величали Огурцом.

В своё время братья Головачёвы, а было их трое: Дмитрий, Пётр и Владимир, были грозой Чуваков. Все трое пьяницы и драчуны, каких свет не видывал. Впрочем, в то время у нас в Чуваках было одно развлечение, хряпнуть самогонки и подраться за клубом. Митька Головачёв и считался у нас в Чуваках первым бойцом. Парнем он был видным, вот и влюбилась в него Галька. Вся наша родня встала на дыбы против её выбора, но Галька, ни в какую, настояла на своём. Вышла она за Митьку, родила сына Кольку.

Митька, женившись, не остепенился, и закрутила беспутная жизнь братьев Головачёвых так, что все трое больше по «зонам» отирались, чем на свободе гуляли. Намыкалась Галька со своим беспутным муженьком, и по всему было видно, что сынок, когда подрастёт, по дорожке вслед за папашкой пойдёт.

После очередной отсидки, Митька освободился раньше всех из братьев. Оглянулся он кругом и пришла в его бедовую головушку мысль, что годы просвистели в ожидание очередного звонка об освобождении из «зоны». И жизни уж конец недалёк, а он всё по кривой дорожке идёт. Взялся за ум Митька, устроился слесарем на консервный завод, стал ждать освобождения сына из «малолетки», и братьев из «зоны».

Первым освободился Петюня, и дома, имел он крепкий разговор со старшим братом своим. После этого, Пётр устроился работать водителем-дальнобойщиком. Тут как раз Полина, давняя зазноба Петьки, и Галькина подруга, от очередного мужа ушла. Всё к лучшему складывалось, да возьми Митька и умри.

А вот что случилось дальше у Головачёвых, мы все никак понять не могли. Спустя какое-то время, Петр вместо Полины, женился на Галине. Зажили они тихо и мирно. Вскоре освободился Колька, а совсем недавно Огурец. Теперь все четверо и живут.

Огурец, с аппетитом хлебая суп, спросил у Галины:

– Галка, а вот Петруха помрёт, ты за меня замуж пойдёшь?

– Ты чего мелешь придурок? – Петруха хмуро посмотрел на брата.

– А что, – продолжал Огурец, – Галка была за мужем за нашим старшим братом Митькой, он умер, она за темя замуж вышла, за среднего брата, на очереди я, младший.

Галина поставила на стол кастрюлю, из которого только что наливала суп, и залепила Огурцу такую затрещину, от которой тот слетел со стула. Сидя на земле, он потёр голову и спросил испуганно:

– Ты чего Галка шуток не понимаешь?

– Раз нет мозгов, то больше помалкивай, – хмуро заключила Галка и уселась обедать.

– За такие шутки Огурец, тебе весь штакетник во рту переломать надо, – заметил Петрусь, хлебая суп, – не маленький уже, следи за базаром.

– Вот ты Огурец всегда такой, – поддержал отчима Колян, – сморозишь, чего ни будь, как в лужу пукнешь, а потом всё удивляешься, откуда круги по воде?

Огурец встал и сказал сокрушённо:

– Простите меня Христа ради, родственники дорогие!

– Оно конечно Огурец не грецкий орех, извилин не имеет, но думать иногда надо, – заключила Галка, – ладно, не чего столбом стоять, садись, ешь.

Вновь наступил мир в фамилии Головачёвых. В это самое время и подошли к их забору Лютиков с Лошаком.

– Приятного аппетита семейство Головачёвых, – поприветствовал их Лютиков.

– Спасибо, отобедайте с нами, – предложил Петруха, как глава семьи.

– Огромное спасибо, но у нас дело к вашей соседке, – ответил Лютиков, вынимая из папки кие-то листки.

Необходимо пояснить, что Полина Денисова, соседка Головачёвых никак не могла простить Галине Петра, от того кончилась давняя их дружба. Увидев полицейских, она подошла к общему с Головачёвыми забору.

– Я тут Сан Саныч, – возвестила она.

– Полина Рудольфовна, мы по вашему заявлению, о сломанном заборе, – обратился к ней Лютиков.

Сообразив в чём дело, Петро сказал ей:

– Полина, я же отремонтировал твой забор.

– А кто тебе давал право его ломать?! Ты что муж мне, что б заборы ломать?! – упёрла руки в бока Полина.

– Так ведь, газовую трубу никак не проведёшь к нашему дому, не задев твой забор, – ответила Галина, убирая посуду со стола.

– Это не моё дело! – махнула рукой Полина. Смерив Петруху холодным взглядом, она добавила: – Как хотите, так и ведите свою трубу, а мой забор не трогайте!

– Тут вы не правы Полина Рудольфовна, – вмешался Лошак, – в данном случае, ваша соседка воспользовалась сервитутным правом¹, проводя газовую трубу через ваш забор.

От этих слов, Полина аж задохнулась от бешенства:

– У этой проститутки и права особые есть, серветутные называются! – Полина утёрла слёзы платком и продолжила: – А для меня, честной женщины никаких правов нету, ломай, круши мой забор.

– Да я тебе же отремонтировал тебе его, – развёл руками Петруха, – лучше прежнего стал.

– Мой забор крашенный был, а этот, – Полина кивнула на новенький заборчик, – пойдут дожди сгниёт всё.

– Я сегодня его выкрашу, – пообещал Пётр.

– Ну, раз забор ваш будет выкрашен, я думаю, все ваши претензии исчерпаны Полина Рудольфовна, – Лютиков положил заявление в свою папку. Указав рукой на Лошака, он продолжил: – А наш начальник отделения, Евгений Павлович Лошак вечером зайдёт к вам и проверит, как Пётр выполнил своё обещание.

– Вы, правда, зайдёте? – Полина схватила Лошака за руку.

– Зайду, – Лошак постарался отцепиться от Полины.

Та и сама оставила его в покое. Она взяла Лютикова за локоть, отвела в сторону и спросила:

– Сан Саныч, он и вправду не женатый?

– Правда, – сообщил шёпотом Лютиков. Уже громко, продолжил: – Ну, раз вопрос решён, то мы пойдём дальше.

Отойдя далеко от дома Денисовой и Головачёвых, Лютиков сказал:

– Подумать только, в юности Галька и Полина были лучшими подругами.

– Почему же поссорились? – спросил Лошак.

– Из-за Петра Головачёва. Он после последней отсидки с Галькой сошёлся. Этого подруге Полина простить и не может.

За разговорами полицейские дошли до окраин Чуваков, как раз с той стороны, где находится склад с банями-бочками. В это время троица алкашей-интелектуалов доканчивала вторую бутылку водки. Завидев полицейских, Кац возвестил:

– Вон две личности к нам идут, прямиком из внутренних органов.

– А это кажется новый начальник полиции? – спросил Пахомыч, приложив руку козырьком ко лбу.

– Он самый, – подтвердил Репнин.

– А Сашка Лютиков, стало быть, рылом не вышел в начальники? – осведомился Кац.

– Это потому что авторитета у него нет. И откуда взяться у Сашки авторитету, если он родом из здешних мест? – возвестил Пахомыч. – Какое у меня к Сашке может быть уважение, когда он ещё пацаном в футбол на школьном поле гонял, а я уже портвешку у клуба перед танцами жрал.

Дальнейшее обсуждение авторитета Лютикова пришлось прекратить, из-за подошедших полицейских.

– Здорово, интеллигенция, – поприветствовал пьяное общество Лютиков.

– Отойди Александр, ты заслоняешь мне Солнце, – не с того, ни сего, вдруг брякнул Кац.

От такого «здрасте», сильно осерчал Лютиков.

– Ты что Кац, совсем попух?! – грозно надвинулся он на трудовика.

– Александр Александрович. Вам не за что раздражаться на этого гражданина, – вступился за Каца Лошак, – он лишь сравнил вас с Александром Македонским. Точно так же, сказал этому царю философ Диоген.

Сказав это, Евгений Павлович не только разрядил инцидент, но и подтвердил репутацию очень образованного человека, которая сложилась за новым начальником полиции в Чуваках.

– Однако граждане философы, распитие спиртных напитков в общественном месте, считается административным правонарушением, – закончил Лошак, а Лютиков присовокупил:

– Я вот скажу, Семён твоей жене, чем ты тут занимаешься.

– Граждане полицейские, не нужно делать никаких оргвыводов из нашего маленького фуршета, а мы здесь мигом всё приберём, – предложил компромисс Пахомыч.

– Думаю Александр Александрович, нам стоит принять это мудрое решение, – согласился Лошак, полностью исчерпав инцидент.

Домой Семён Кац возвращался, анализируя варианты предлогов, позволяющие избежать сегодня визит к тёще. На беду свою, повстречал он Паисия Селиванова. Персонаж этот в нашей истории совсем уж второстепенный, но с него-то она и началась. Нужно сказать, что в семействе Селивановых, по мужской линии передаётся огромная любовь к пчёлам. Не миновала сия участь и Паисия с его взрослыми сыновьями, которых у него трое.

Пасека подразумевает уединение и пчёл, а жена Паисия не любит жизни без общества, потому живёт в Чуваках. К тому же очень она боится этих полосатых насекомых. Впрочем, речь не о ней, а о Паисие. Была у него ещё одна страсть, выискивал он везде, где только мог рецепты хмельных напитков из мёда, после чего потчевал ими своих приятелей. Однажды, таким образом, угостил он меня медовухой. Сей янтарный напиток очень крепок и приятен на вкус. В силу этих обстоятельств, выпить его можно много, совсем не ощутив крепости.

Со мной это сыграло злую шутку. Саданув три ковша медовухи, я отправился домой и попал в «чёрную дыру» забвения. Что со мной происходило, и сколько я находился в этой самой «чёрной дыре», сказать не могу, но очнулся я в сортире. И благо бы в своём нужнике, так ведь нет, в соседском. Хозяин этого сортира, Мишка Колотозов, великан с кулакми-гирями, славится у нас в Чуваках как большой ревнивец. К счастью в тот день он был на рыбалке. Обнаружь он меня, что было бы?! К тому же Зинка, супруга моя, женщина сурового нрава и рука у неё тяжёлая. В моменты праведного гнева, бьёт она тем, что под руку попадётся. Как назло, под ругой у неё в те моменты, оказывается то скалка, то утюг или сковорода. В общем, избежал я тогда скандала и переломов исключительно по своему врождённому везению и раннему времени суток. Но пить медовуху Паисия с той поры зарёкся. Однако эта история не про меня.

Брёл себе Семён Кац домой, пока не повстречал Паисия.

– Здравствуй Семён Моисеевич. Давненько мы с тобой не виделись, – поприветствовал его пчеловод.

– День добрый Паисий Иссидорович. Как же это ты решился бросить свою пасеку? – остановился возле забора Паисия Кац.

– Оставил своих пчёлушек на попечение сыновей, а сам решил, в баньке попарится, – сообщил Паисий, – ты вот что Семён Моисеевич, зайди ко мне во двор на минутку

Когда Семён вошёл во двор к Паисию, то сообщил:

– Я ведь нашёл рецепт древнего славянского медового напитка, под названием «сурина» и сварил его, – Паисий налил из трёхлитровой банки полный ковш янтарной жидкости, – будь ласков, оцени.

– Давай выступлю в роли эксперта, – согласился Кац, принимая ковш. Осушив его, он заключил: – Хороша сурина. Налей-ка ещё.

– Тебе не хватит?– с сомнением спросил Паисий. – Она ведь только пьётся легко, а по голове бьет почище кувалды.

– Наливай! – скомандовал Кац. – У меня голова крепкая.

Выпив этак три ковша сурины, Семён попрощался с Паисием, и отправился домой, а пасечник в баню. Но не прошёл Семён и пяти шагов, как рухнул в бурьян, словно сражённый палицей ².

По всей вероятности голова у Семёна действительно оказалась крепкой, потому как пролежал он в траве меньше часа. Открыв глаза, увидел он морду козла Афанасия. Наблюдать козла, Семёну не доставило удовольствия, он повернулся на другой бок и уткнулся в пятачок свиньи Милашки. Вся эта живность принадлежала семье Паисия.