– Я лично тоже в этом убеждён. Я тоже думаю, что это недоразумение, – продолжал Трояновский. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что у японского правительства не может быть каких-либо захватнических планов, но и само существование таких планов могло бы иметь очень тяжёлые последствия и для нас, и в не меньшей степени для Японии. Существование таких планов омрачило бы наши взаимоотношения, создало бы тяжёлую атмосферу для всякого рода переговоров. Я не думаю, чтобы это было выгодно для Японии. А существование таких планов привело бы к борьбе не на жизнь, а на смерть, ибо при всей силе и мощи японского народа, в особенности его армии, всякий знает, что мы тоже умеем за себя постоять и в обиду себя не дадим.

– Я думаю, что на эту тему много не стоит говорить. Вопрос совершенно ясен. Я уже сказал, что на этот счёт советское правительство и господин посол могут быть совершенно спокойны и выкинуть из головы всякие мысли о каких-либо агрессивных планах со стороны Японии» (2).

«Язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли» – это основное правило дипломатии отставной генерал усвоил очень хорошо, хотя и кичился солдатской прямотой и откровенностью. Его задачей было убедить полпреда, что северному соседу ничего не угрожает, что в Москве могут быть спокойны и заниматься своими европейскими делами без оглядки на дальневосточные границы Союза. Что при этом чёрное выдаётся за белое, а агрессивные планы, изложенные в меморандуме, за миролюбивую политику, премьера нисколько не смущало. В дипломатии такие понятия, как открытость, честность, верность своему слову, стоили очень немного. Главное – высшие интересы своей страны. Этим и руководствовался Танака во время беседы с полпредом.

В беседе с японским премьером советский полпред был дипломатичным, хотя и достаточно откровенным. В миролюбие отставного генерала верилось слабо, и поэтому предупреждение любителям военных авантюр было высказано Трояновским вполне определённо. Но тогда шёл только 1928 г., японские войска ещё не стояли у дальневосточных границ нашей страны, не было ещё ни нарушений границ, ни провокаций. Всё это было в будущем…

* * *

В разведывательном управлении генштаба империи разрабатывались подробные, рассчитанные на долгие годы, планы разведывательной, подрывной и диверсионной деятельности против СССР. Такая деятельность в конце 20-х и в 30-х гг. была одним из важнейших элементов подготовки к захвату советских дальневосточных территорий. Тайная война против нашей страны велась непрерывно, настойчиво, не ослабевая ни на один год. Она не знала перемирий. Задолго до того, как в мае 1939 г. первые залпы необъявленной войны нарушили предрассветную тишину на Халхин-Голе, сражения на этом тайном фронте были в полном разгаре.

В 1925 г. дипломатические представители СССР и Японии подписали в Пекине конвенцию, определявшую основные принципы мирных взаимоотношений между двумя странами. Япония приняла на себя обязательства не поддерживать ни прямо, ни косвенно никаких организаций и группировок, деятельность которых была бы направлена против СССР. Был подтверждён Портсмутский мирный договор, заключённый между Россией и Японией после русско-японской войны. По этому договору Япония была обязана не проводить никаких военных приготовлений в Маньчжурии и Корее и не использовать принадлежащую ей Южно-Маньчжурскую железную дорогу в военных целях. Между двумя странами были установлены нормальные дипломатические отношения, и казалось, ничего не должно было омрачить добрососедских отношений между двумя странами. Но в действительности всё было иначе.

В апреле 1925 г. в штаб Квантунской армии, расположенный в Порт-Артуре, прибыл из Токио майор Канда Масатанэ. Офицер имел рекомендации начальника разведывательного управления генштаба, что уже говорило о многом, и направлялся в Харбинскую военную миссию, где он должен был заниматься вместе с сотрудниками миссии сбором стратегически важных сведений о северной Маньчжурии и СССР.

Скромный майор, в течение года проработавший до этого в разведывательном управлении генштаба, оказался ревностным служакой. По собственной инициативе, разумеется, испросив разрешения своего разведывательного начальства, которым подобные инициативы всячески поощрялись, он решил заняться разработкой плана основных мероприятий подрывной деятельности против СССР.

В конце 1927 г. Канда Масатанэ закончил разработку подробного и обстоятельного доклада, где каждое положение было взвешено и тщательно продумано. Документ занимал 50 страниц убористого текста и был озаглавлен: «Материалы по изучению подрывной деятельности против России» и был направлен с соответствующими грифами секретности в штаб Квантунской армии и генеральный штаб. Доклад произвёл соответствующее впечатление, скромный майор был замечен, и это позволило ему сделать в дальнейшем блестящую карьеру. К концу Второй мировой войны он был уже генерал-лейтенантом и увешен почти всеми орденами островной империи.

Доклад был программой разведывательных, диверсионных и подрывных мероприятий против СССР, причём эта программа предназначалась как для мирного, так и для военного времени. Первый раздел документа назывался «общие принципы подрывной деятельности против России». Автор доклада рекомендовал принять меры к обострению национальной, идеологической и классовой борьбы внутри нашей страны. Предлагалось подстрекать государства, лежащие на западных и южных границах Союза. Угрожать ему таким образом, чтобы не дать возможности перебросить на Дальний Восток большую армию. При помощи экономической блокады мешать ввозу в Союз материальных средств и, в частности, предметов военного снаряжения. Рекомендовалось также разрушать транспортные сооружения, телеграфную связь, задерживать мобилизацию и концентрацию армии. Главная ставка при этом делалась на сибирские железные дороги.

Второй раздел доклада был посвящён разработке важнейших мероприятий по подрывной деятельности на территории Восточной Сибири. Здесь предусматривалось ведение антисоветской агитации и пропаганды, засылка на советскую территорию антисоветских групп, чтобы мешать в военное время действиям частей Красной Армии. Предлагалось «в связи с развитием общего военного положения создать на русской территории антисоветское правительство и побудить свергнуть советскую власть одновременно в Сибири и на Кавказе». Предусматривалось сделать Внешнюю Монголию антисоветской, то есть свергнуть правительство Монгольской народной республики.

В приложении к докладу были разработаны «Важнейшие мероприятия мирного времени на Дальнем Востоке в связи с подрывной деятельностью против России». Среди этих мероприятий предусматривалось создание за границей белоэмигрантских организаций для враждебной деятельности против Советского Союза.

Доклад Масатанэ можно было бы выдать за личную инициативу офицера разведки и не принимать его всерьёз, если бы подобные документы не подкреплялись официальной секретной документацией, проходившей через МИД Японии. Ещё до того, как доклад Масатанэ был отправлен в Токио и Порт-Артур, японский военный атташе в Советском Союзе Мицутаро Камацубара, будущий генерал и командир 23-й пехотной дивизии, разгромленной на Халхин-Голе, получил из Токио инструкцию генштаба № 908, датированную: октябрь 1927 г. В ней военному атташе, возглавлявшему резидентуру японской разведки в СССР, предписывалось заняться изучением организаций, обществ и отдельных лиц, которых можно было бы использовать для получения разведывательной информации, проведения антисоветской пропаганды и подрывной деятельности и давались практические указания по организации подрывной работы в СССР. Документ был подписан помощником начальника генштаба Минами Дзиро.

Этот документ, будучи официальным, естественно, привлёк к себе внимание обвинения на Токийском процессе. При допросе на вопрос обвинителя: «Не было ли обычной практикой инструктировать военных атташе, что они должны заниматься шпионажем и подрывной деятельностью?», – подсудимый Минами, подписавший эту инструкцию, ответил: «Такими глупыми делами я никогда не занимался». Когда же он был уличён фотокопией этого документа, то ему ничего не оставалось как признать, что в действительности он очень даже занимался этими «глупыми делами», и добавить: «Я думаю, что было послано много таких писем».

Разведывательный отдел генштаба начал практическую разработку мероприятий подрывной и диверсионной деятельности против СССР стремясь, как это и было предусмотрено в докладе Масатанэ, распространить сферу применения этих мероприятий на весь мир. В инспекционную поездку по европейским странам отправился начальник разведывательного отдела генштаба генерал-лейтенант Мацуи Иванэ, занявший в 1946 г., так же как и Минами, место на скамье подсудимых Токийского трибунала.

В апреле 1929 г. Мацуи, очевидно, под другим именем и с другими документами, прибыл в столицу Веймарской республики. После его приезда японский военный атташе в Берлине развил бурную деятельность. В европейские столицы полетели шифрованные телеграммы: японские военные атташе в Европе созывались на важное совещание. Вскоре японские разведчики, снабжённые дипломатическими паспортами и пользующиеся дипломатической неприкосновенностью, приехали в Берлин из Великобритании, Франции, Польши, Австрии, Италии, Советского Союза и даже Турции.

Мацуи выступил на совещании с обстоятельным докладом о расширении шпионской и подрывной деятельности против СССР. После этого на совещании обсуждались вопросы о способах, методах и организации диверсий, которые будут проводиться из европейских государств против нашей страны во время войны. Большое внимание было уделено положению русских белоэмигрантов в Европе с учётом их возможного использования в будущем. Обсуждался и вопрос об агентурно-разведывательной работе против СССР, проводимой японскими военными атташе в Европе. В целом на совещании разрабатывалась долговременная, рассчитанная на многие годы стратегия шпионажа, диверсий и террора против Советского Союза.

Может быть, и само совещание в японском посольстве, и фамилии его участников так навсегда и остались бы одной из сокровенных тайн японской разведки, но некоторые из присутствующих делали по ходу совещания заметки. Записи одного из участников совещания удалось сфотографировать советскому агенту, и плёнка попала в Москву. Поэтому в 1946 г., когда на Токийском процессе началось представление документов по советской фазе обвинения, фотокопии заметок, сделанных в Берлине в 1929 г., были приобщены к делу. Генерал Мацуи, как профессиональный разведчик, конечно, отлично помнил и совещание, которое он провёл 17 лет тому назад, и те вопросы, которые на нём обсуждались. Но он хорошо помнил и то, что разоблачение на суде его роли как одного из организаторов подрывной деятельности против Советского Союза может только ухудшить его положение на скамье подсудимых. Поэтому при первом же упоминании о совещании во время допроса его начала «подводить» память, хотя после представления неопровержимых доказательств ему ничего не оставалось, как во всём сознаться.

* * *

Уже в следующем году после эвакуации японских войск из Приморья в Токио начались совещания военно-политического руководства под председательством императора. На совещаниях вырабатывали новую внешнеполитическую стратегию на будущее. Были определены два главных направления японской экспансии – северное и южное. Южное (морское) направление предусматривало в перспективе войну с США за господство на Тихом океане. Северное (сухопутное) направление предусматривало в будущем захваты на азиатском материке, в частности, в Китае, а в перспективе войну с Советским Союзом для захвата северного Сахалина, Камчатки и в первую очередь Приморья и Приамурья. В соответствии с рекомендациями совещания у императора Генштаб начал разработку планов новой войны.

Первый вариант нового плана был разработан уже в 1923 г. По этому варианту предусматривалось «разгромить противника на Дальнем Востоке и оккупировать важнейшие районы к востоку от озера Байкал. Основной удар нанести по северной Маньчжурии. Наступать на Приморскую область, северный Сахалин и побережье континента. В зависимости от обстановки оккупировать и Петропавловск-Камчатский». Такие были замыслы в начале 1920-х. Но для их осуществления нужны были годы упорного труда и, конечно, благоприятная обстановка внутри Японии и за её пределами.

К концу 1920-х гг. разработка этих планов в Токио и в штабе Квантунской армии на материке была в полном разгаре. Кто мог знать о них? В первую очередь командующий Квантунской армией и начальник его штаба. Под любым документом, который отправлялся в Токио из Порт-Артура, где размещался тогда штаб армии, стояли их подписи и личные печати. Ясно было и то, что для осуществления этих планов нужен был плацдарм на материке, примыкающем к советским дальневосточным границам. Ляодунского полуострова, которым владела Япония, для будущей агрессии против северного Китая и Советского Союза было явно недостаточно. Таким плацдармом могла быть только Маньчжурия. И планы захвата этого обширного района Китая, которые разрабатывались в штабе Квантунской армии, были частью плана войны против Советского Союза.

В июле 1928 г. штабные офицеры Квантунской армии ожидали на набережной Порт-Артура японский пароход из Токио. По трапу сошёл офицер с погонами подполковника, который представился встречавшим как Мияке Мацухара, новый начальник штаба Квантунской армии. Подполковник прослужил в этой должности до лета 1932 г. и принимал непосредственное участие в разработке планов нападения на Советский Союз и в захвате Маньчжурии. Затем он служил в Токио, а в конце войны был опять переведён в Маньчжурию, где после разгрома Квантунской армии и попал в плен уже в чине генерал-лейтенанта. В своих показаниях, принятых Токийским трибуналом в качестве документа обвинения, он заявил, что «план операций, который был должен привести к оккупации Маньчжурии, являлся одной из важнейших составных частей общего плана операций японских войск против СССР, имевшегося в японском генштабе. Впервые о существовании плана нападения на СССР я узнал, прибыв в июле 1928 г. на должность начальника штаба Квантунской армии». Признание красноречивое! В 1928 г. план нападения на Советский Союз уже лежал в сейфах генштабовских кабинетов.

Хотелось бы подчеркнуть, что это были только планы. До прямой агрессии и даже до угрозы агрессии было ещё очень далеко. Можно понять стремление японских генералов в Токио и в Порт-Артуре рассчитаться за бесславное возвращение в Японию в 1922-м после эвакуации из Приморья. Это было первое поражение японской армии, и офицерский корпус переживал его очень болезненно. Отсюда и стремление взять реванш как можно скорее хотя бы на бумаге в виде плана будущей войны. Для середины 1920-х вариант плана «ОЦУ» можно было считать наиболее оптимальным. При отсутствии плацдарма в Маньчжурии вести сухопутные операции можно было только через советско-корейскую границу, используя дивизии Корейской армии. А высадка крупного морского десанта в Приморье при полном отсутствии у Советского Союза флота и береговой обороны побережья представлялась вполне реальной операцией с хорошими шансами на успех. Разоруженная Владивостокская крепость при отсутствии необходимых запасов не могла бы долго продержаться в случае её блокады.

Стратеги из японского генштаба, разрабатывавшие этот план войны, учитывали в полной мере и международный фактор. Обстановка на западных границах Союза была тревожной. Взаимоотношения с западными соседями: Польшей, Румынией, Финляндией ухудшились, и «первая военная тревога», как называли этот период наши военные историки, была в полном разгаре. Все скудные военные ресурсы были брошены на укрепление западных границ. В случае одновременного военного конфликта на Западе и Востоке, а с таким вариантом считались в штабе РККА, Дальний Восток не мог рассчитывать на получение резервов из центральных районов страны и должен был обходиться только своими очень незначительными силами. В случае такого конфликта могла возникнуть ситуация времён Гражданской войны, когда основные военные операции проводились в центральных районах страны, а всё, что было на территории за Байкалом, было оставлено на потом.

И ещё одно обстоятельство надо было учитывать при анализе обстановки конца 1920-х гг. Военные круги и военная партия не были тогда ещё так сильны, как десять лет спустя, когда генералы, имея огромную армию и мощный маньчжурский плацдарм, становились премьерами и определяли внутреннюю и внешнюю политику империи. В те годы во главе страны стояли другие более трезвомыслящие люди, которые учитывали Пекинскую конвенцию 1925 г., вывод японских войск с северного Сахалина и установление дипломатических и добрососедских отношений со своим северным соседом. В этих условиях, с учётом международного престижа империи, ни о каком внезапном военном конфликте с Советским Союзом не могло быть и речи. И это хорошо понимали и в Токио, и в Москве. Тем более что никакого реального союзника в Европе пока ещё не было, а начинать в одиночку новую интервенцию, хорошо зная о результатах предыдущей, было боязно.

Поэтому все варианты плана «ОЦУ», во всяком случае до второй половины 1930-х, можно рассматривать как обычные штабные разработки, которые хорошо выглядят на бумаге и очень далеки от действительности. Подобными разработками в межвоенное двадцатилетие занимались все генштабы крупнейших государств мира. В тиши генштабовских кабинетов разрабатывались планы войны на все случаи жизни. И в штабе РККА в этом случае не было исключения. В Москве планировались варианты наступательной войны против государств, с которыми в то время поддерживались нормальные добрососедские отношения. Так что отношения, например, с Ираном и Афганистаном поддерживались, а планы войны на всякий случай разрабатывались. И никого в штабе РККА это не смущало, и никто не высказывал протестов. Просто командиры оперативного управления занимались своим делом и своей работой, очевидно чтобы не потерять квалификацию при разработке в будущем более серьёзных планов войны.