9. Степанов

Местный участковый вызвался проводить Степанова. Пока они шли до дома библиотекаря, пожилой капитан Виктор Иванович рассказывал Степанову:

– Я тебе так скажу, капитан, Николая Павловича я много лет знал. Я книжки очень люблю читать, а он всегда мне подбирал что-нибудь интересное. Даже про нашу Епифань нашел. Платонов, писатель такой, у него есть повесть «Епифанские шлюзы».

– Да, знаю, читал, – закивал Степанов. – Петр Первый много чего планировал в отношении Епифани, но не вышло.

– Мы с Берсеневым часто разговаривали. Он историю хорошо знал. Вот, например, возьми наше Куликово поле, тут недалеко, километров двадцать. Не бывал там?

Степанов усмехнулся.

– Ну как же не бывал? Нас еще в школе на экскурсию возили. Колонну смотрели, церковь, которую архитектор Щусев построил.

– Он потом и мавзолей Ильича строил… А ты в курсе, что на самом деле Куликовская битва вообще не здесь была?

– Да ладно тебе, Виктор Иванович. – Степанов даже развеселился, у него сегодня получался день исторических экскурсов. – Где же ей быть, как не на Куликовом поле?

Виктор Иванович строго посмотрел на него.

– Напрасно смеешься. Все это придумал один помещик, Нечаев его фамилия. Километрах в пятидесяти отсюда его усадьба посейчас еще стоит. Он с Карамзиным дружил, почитал его «Историю государства Российского» и решил, что битва Куликовская произошла как раз на тех землях, которые ему принадлежали. И начал всех в этом уверять. Рассказывали, что он своим крестьянам клич такой кликнул, – несите мне все старинные предметы, какие найдете, оружие там или наконечники от стрел, или еще чего.

Степанов засмеялся.

– И понесли?

– А то, – подмигнул Виктор Иванович. – Чего не нести-то, если барин денежки платит хорошие. Нечаев собирал все, а потом у себя в имении открыл музей. Так и назвал его – музей Куликовской битвы. А поскольку он уже к тому времени стал обер-прокурором Синода, то дальше все само собой завертелось. Попробовал бы кто под сомнение его слова поставить.

– А на самом деле где битва была? – Степанов даже искренне заинтересовался.

Виктор Иванович развел руками.

– Да вот откуда теперь и узнаешь. Николай Павлович занимался этим вопросом, изучал все, но видишь, как получилось…

Они подошли к дому библиотекаря. Степанов сорвал бумажку с печатью и открыл замок. Тяжелая дверь со скрипом распахнулась, и они вошли в дом. После свежего весеннего воздуха Степанов сразу почувствовал затхлый запах. Он не любил старые дома, они казались ему осколками какого-то другого мира, который воспринимался как ветхий, отживший, уходящий.

Ему нравились сахарно-белые коробки современных девятиэтажек, ровные параллелепипеды, асфальт, бетон и стекло. Для него новые микрорайоны были олицетворением прогресса, символом развития, движения вперед. А вот эти особнячки скрывали в себе тайное сопротивление новому, всегда были обращены в прошлое.

Количество книг произвело на Степанова впечатление.

– Да-а, – протянул он. – Я думаю, Виктор Иванович, мне было бы интересно с вашим библиотекарем поговорить.

Участковый согласился.

– Это вне всякого сомнения. Таких людей нечасто встретишь. Я удивлялся даже, чего он в Москву не уехал, там ему нашлось бы дело поважнее его библиотеки.

Степанов изучал корешки книг. Большинство авторов были ему совершенно незнакомы, он только по названиям мог предположить, что основная подборка здесь на философско-нравственные темы. В общем-то, судя по набору книг, покойный библиотекарь не интересовался современным политическим моментом, хотя и Ленин, и Маркс присутствовали на полках.

– А ты сам не спрашивал у него, чего он к Епифани прикипел? Или он местный?

– Не, не местный. Он у нас в начале восьмидесятых появился. Я точно не помню, вроде сразу после олимпиады. Говорил, что на севере работал, но здоровье не позволяло там оставаться.

Степанов выдернул томик Маркса и наугад раскрыл. Бросилась в глаза подчеркнутая карандашом фраза: «Христианство возникло из еврейства. Оно снова превратилось в еврейство…» И еще, в другом абзаце: «Христианство есть перенесенная в заоблачные выси мысль еврейства, еврейство есть низменное утилитарное применение христианства…» Степанову сейчас не хотелось вдумываться в смысл написанного, ему более важно было, что читавший, скорее всего сам хозяин, акцентировал свое внимание на подобных вопросах.

– Виктор Иванович, а с кем дружил Берсенев?

Участковый пожал плечами.

– Да ни с кем он не дружил. Поговорить мог с любым, мы вот, например, часто общались. Но это все отвлеченные темы, он никогда про себя ничего не рассказывал.

– Не знаешь, воевал он? – Степанов сел за письменный стол и выдвинул верхний ящик. Понятно, после обыска вряд ли сохранилась последовательность бумаг, лежащих в нем, но попытаться можно. Он достал стопку листов, исписанных мелким почерком, и пробежал один по диагонали.

– Нет, капитан, никогда разговоры на тему войны даже не поднимались. Обычно он уезжал куда-то на майские. Я так и думал, что он встречается с однополчанами.

Степанов постучал пальцем по стопке листов.

– Ты смотри, о чем он писал. Рукопись Войнича. Слышал о такой когда-нибудь?

– Нет, первый раз слышу. – Участковый подошел поближе и тоже заглянул в написанное. – Что за рукопись такая?

– Недавно только про нее читал в «Совершенно секретно». Это одна из загадок последних столетий. Автор неизвестен, это понятно. Но никто не знает, на каком языке она написана и что в ней сказано.

Степанов вчитался. Скромный библиотекарь Николай Павлович Берсенев легко и непринужденно погружался в толщу веков, рассматривал возможность написания рукописи францисканским монахом Роджером Бэконом и рассуждал о ее содержании. Он был уверен, что это один из алхимических текстов, раскрывающих сущность энергии кадуцея – жезла Гермеса Трисмегиста. Берсенев шел дальше и связывал неизвестный язык с шифром на иврите.

Библиотекарь уверенно приводил аргументы, что рукопись Войнича – это практическое пособие по управлению энергией на основе древнего учения каббалы. Точнее, ее лурианского течения. Рабби Ицхак бен Шломо Ашкенази Лурия. Степанов выхватил знакомые слова – Адам Кадмон, Зоар или Сефер ха-зохар, Книга сияния и понял, что если сейчас начнет в это погружаться, то ему и недели не хватит. Но, по крайней мере, ему стал более-менее понятен образ мыслей убитого.

Он полистал другие рукописи в письменном столе и только укрепился в своем мнении. В них мелькали имена и названия, смутно знакомые Степанову – рабби Шломо Ицхаки, Раши, Танах, сефарды, ашкеназы, Трисмегист, философский камень… Насколько он мог понять, интересы Николая Павловича Берсенева лежали в области толкования различных течений иудаизма, эзотерических учений и практических изысканий в области алхимии.

– Виктор Иванович, а ты как думаешь, может, он в секте какой-то состоял? Ничего такого не замечал за ним?

Участковый засмеялся.

– Нет, капитан, вот уж точно не мог Берсенев сектантом быть. Я, конечно, впрямую не спрашивал, но, мне кажется, он вообще атеистом был.

Они открыли потайную комнату. Участковый с любопытством наблюдал, как Степанов перебирает на полках книги с руническими знаками и фашисткой символикой.

– Эх, я даже не догадывался, что тут у него комната есть, – сказал Виктор Иванович с неподдельным огорчением. – Глядишь, мог бы наконец майором стать, если бы разоблачил оборотня.

Степанов поинтересовался.

– А почему сразу оборотня-то? Может, человек исследования проводил?

– Капитан, «Совершенно секретно» и я иногда читаю. И про Аненербе в курсе, как фашисты искали возможность тайные энергии себе на службу поставить. Вот откуда у человека такие книжечки могут быть? В нашей библиотеке их точно нет, и в магазине не купишь.

Степанов задумчиво сказал:

– Ты знаешь, у меня потихоньку начинает складываться впечатление об этом человеке. Безусловно, второе дно у него есть. Но вряд ли это связано с фашистами. В данном случае книги – это всего лишь книги. Но, естественно, все будем проверять.

– Ну что, будем закругляться на сегодня?

– Да, пожалуй. Уже вечереет. Завтра приду, покопаюсь в рукописях. Интересно, конечно – целый дом бумаг и книг. Кстати, гостиница у вас хорошая хоть?

– А то, – приосанился участковый. – К нам же туристы едут со всех сторон, из Москвы особенно.

Степанов еще раз осмотрел комнату, запоминая все и составляя себе план на завтра. Потом вышел вслед за капитаном, закрыл дверь и наклеил на замок бумагу с синей печатью.

10. Джем

Джема постепенно накрывал сон. Пустая ночная трасса, редкие встречные машины, негромкая музыка – ему уже хотелось съехать куда-нибудь в лес и провалиться в забытье на несколько часов. В багажнике лежала бензиновая горелка, можно было остановиться, сварить кофе, немного взбодриться, но он уже дошел до такого состояния, когда все лень и хочется только спать.

Иван Иванович спросил:

– Спать хочешь?

Джем вяло кивнул.

– Угу. Я уже задеревенел, как Буратино.

Иван Иванович улыбнулся.

– Сравнение не очень точное. Как раз Буратино был самым настоящим человеком…

Джем искоса взглянул на собеседника.

– Вы это про сказку? Или про питерского авторитета?

Иван Иванович по-доброму рассмеялся.

– Нет, с авторитетом Буратино я не знаком. Я про другого персонажа.

Джем выключил музыку.

– Интересно. Я думал, Буратино – это сказочный герой, деревянный мальчик…

– Да, все так. Но только отчасти. Ты, наверное, знаешь, что в нашей стране более популярна версия, которую рассказал для детей «красный граф» Алексей Толстой. А на самом деле, это итальянская сказка.

Джем согласился.

– Да, слышал. Только там персонажа звали Пиноккио.

Иван Иванович поудобнее расположился на сиденье.

– Да, Пиноккио. Эту детскую сказку написал Карло Коллоди. И настоящая его фамилия – Лоренцини. Что примечательно, детей он терпеть не мог. Кстати, по-итальянски burattino означает марионетка. И настоящий Буратино, точнее, прототип сказочного героя, был евреем из Флоренции.

Джем рассмеялся.

– Вот я даже не удивлен почему-то. Евреи кругом. Я даже сам иногда себя евреем ощущаю. А что там за история?

– Довольно занятная. В конце восемнадцатого века в Тоскане жил некий Пиноккио Санчес. Лилипут. Очень маленького роста, примерно метр двадцать. Едва ему исполнилось восемнадцать, он пошел на войну и служил полковым барабанщиком. Пятнадцать лет, можешь себе представить. Вернулся домой инвалидом, без обеих ног, взрывом оторвало. И еще часть носа. Сам понимаешь, участь его ждала незавидная. Но тут ему повезло. Он познакомился с доктором Карло Бестульджи, который ему сделал деревянные протезы. И даже деревянный нос. Вот тебе и папа Карло. Представь себе – лилипут с деревянными ногами и носом. Ему самая дорога в балаган. И, действительно, Пиноккио стал знаменитым – публика его обожала. Он ездил по всей Тоскане, выступал на ярмарках и дожил до сорока четырех лет. Погиб во время какого-то невероятного трюка, сорвался с высоты.

Джем покачал головой.

– Надо же. Действительно интересно. Я что-то не слышал про это. А как узналось-то?

– Краеведы местные постарались. Во Флоренции. Что самое интересное, нашли даже могилу Пиноккио. Недалеко от того места, где Коллоди похоронен. Судьба. Они даже после смерти рядом оказались. Могилу вскрыли. Там на самом деле оказались деревянные ноги и нос. Так что сказка – ложь, да в ней намек…

– Секундочку… А с чего решили, что он еврей?

– А ты слышал когда-нибудь, чтобы у итальянца была фамилия Санчес? Это сефардская фамилия. Сефарды – это евреи, которых изгнали из Испании и Португалии в конце пятнадцатого века. Они потом рассеялись по всей Европе. Больше всего, конечно, во Франции осело. Кстати, мама Д`Артаньяна тоже из сефардов была, так что и сам мушкетер тоже еврей.

Джем захохотал.

– Да ладно, не может быть… Д`Артаньяна Дюма придумал.

Иван Иванович улыбнулся.

– Джем, можешь мне поверить, настоящий Д`Артаньян вполне себе реальный человек. Во Франции до сих пор его дом есть, я даже бывал там. Есть такой городок – Лупьяк, а в его окрестностях находится замок Кастельмор. Это как раз и есть поместье, где родился мушкетер. А настоящее его имя было Шарль Ожье де Батц де Кастельмор, граф д’Артаньян.

Джем уважительно посмотрел на собеседника.

– Поражаюсь вашим познаниям, Иван Иванович.

– Да ладно тебе, это не познания. Так, байки, чтобы ты не уснул за рулем. Если я буду действительно тебе что-то серьезное рассказывать, то мы не доедем никуда… Хотя до Феодосии я тебе всю мировую историю успею рассказать.

Джем засмеялся.

– Не удивлюсь, если в ней сплошные евреи окажутся…

Иван Иванович вполне серьезно ответил.

– А вот посмотрим, как ты не удивишься. Вот, кстати, смотри, знак – через два километра будет заправка. Давай там передохнем немного. Да и поесть не помешает.

– Заодно и заправимся.

Через несколько минут они уже сворачивали на невзрачную АЗС, тускло освещенную мертвенным светом ртутных ламп.

11. Янка

Янка проснулась от леденящего холода. Замерзла так, что стучали зубы. Судорожно вытащив из-под себя куртку, она завернулась в нее и попыталась растереть руки и ноги, чтобы разогнать кровь. Солнце уже клонилось к горизонту, длинный северный день плавно перетекал в белую ночь, и Янка даже сначала не поняла, сколько она спала. Рип ван Винкль, продолжение. Только вместо Каатскильских гор – море леса. И вместо команды моряков Хендрика Гудзона – безлюдная тишина.

И вдруг Янка вздрогнула от неожиданности. Она осознала, что не одна на вершине горы. Метрах в десяти от нее, на самом краю небольшого плато, стоял высокий седой старик и смотрел на закат. Он был одет несколько необычно – черный длинный пиджак с воротником-стойкой под горло, черные узкие брюки и остроносые сапоги, как у ковбоев. То ли Уайат Эрп, то ли Брюс Ли – Янка не могла вспомнить, в каком фильме видела подобный образ, но особо и не старалась.

Ей стало немного страшно. Конечно, она понимала, что гора исполнения желаний привлекает к себе самых разных людей, но не ожидала, что кого-то действительно встретит. Она потихоньку начала собирать свой рюкзачок и уже намеревалась незаметно уйти, как старик повернулся к ней. Странно, но, увидев его глаза, Янка успокоилась и даже поздоровалась:

– Добрый вечер…

Старик не произнес ни слова. Он всего лишь медленно прикрыл веки и чуть приподнял уголки рта в полунамеке на улыбку. Мимолетное выражение лица, пробежавшая тень, проблеск доброй иронии в голубых глазах – и почему-то Янка почувствовала расположение к этому человеку. Так бывает иногда. Редко, но бывает. Когда в глазах совершенно незнакомого человека вдруг видишь отсвет какого-то другого мира, и сердце наполняется легкой печалью от осознания собственного несовершенства.

Янка застенчиво улыбнулась.

– Вот, придремала… Устала, пока сюда добиралась.

Старик улыбнулся в ответ и мягко произнес:

– Мечтаешь о кубке забвения?

Она чуть взмахнула рукой.

– Да ладно, я же не Рип… – и вдруг осеклась, осознав, что старик каким-то образом прочитал ее мысли. Она не испугалась, ей стало очень любопытно, язык прямо зачесался от множества вопросов, но она постеснялась спросить впрямую.

Старик присел на большой валун неподалеку и спокойно посмотрел на нее.

– Ты и так долго спала, тебе надо просыпаться.

Янка усмехнулась.

– Да вроде уже проснулась…

Он чуть заметно покачал головой.

– Нет. Ты только-только начинаешь приходить в сознание. Тебе еще предстоит долгий путь пробуждения.

Она иронически усмехнулась.

– Слишком пафосно звучит… Хотя место действительно располагает к таким выражениям…

Он не обиделся.

– Для этого и существуют такие места. Чтобы в них звучали такие слова. Достучаться до пустоты. И вспомнить о предназначении. Чтобы подняться на высоту Карадага, сначала надо побывать на других горах.

Янка почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Как старик мог знать, о чем она думала, когда шла сюда?

Он пожал плечами.

– Ответ слишком прост, чтобы его понять и принять. Поэтому ты все равно будешь ломать себе голову.

Гора исполнения желаний… Чего она ждала на самом деле, когда шла сюда? Какое настоящее желание осталось невысказанным? Она серьезно посмотрела в голубые глаза старика и спросила:

– Зачем я здесь?

Он тоже серьезно сказал:

– Ты все знаешь сама. Все ответы – в тебе. Если ты их не находишь, то, значит, задаешь неправильные вопросы. Начни все сначала. И все сложится так, как должно быть.

Она тихонько спросила, зная, что не услышит конкретного ответа:

– Кто вы?

Старик покачал головой.

– Твой вопрос неправильный. Сначала ответь себе – кто ты?

Янка прикрыла глаза.

– Стершийся иероглиф…

Старик не удивился.

– Тогда тебе надо вспомнить, что в этом слове иеро означает «священный». Священная надпись нуждается в реставрации… Тебе пора просыпаться…

И вдруг Янка действительно вынырнула из сна. Ее трясло от холода, зубы стучали. Она непонимающим взглядом уставилась на валун, где только что сидел седой старик, но там его уже не было. Она даже не стала пытаться понять, что произошло. Натянула на себя куртку, завернулась в одеяло, но все равно не могла согреться, ее колотило. Тогда она вскочила, начала быстро приседать, размахивать руками и делать резкие повороты. Понемногу холод отступил, и Янка решила, что нужно возвращаться домой.

Иеро… Когда-то ей попадалась книга с таким названием. «Путешествие Иеро. Романс будущего». Янка даже вспомнила несколько строк. «Пер Иеро Дистин, Священник-Заклинатель второй степени, Страж Границы и Киллмен, отбросил свои бесплодные размышления и выпрямился, оперевшись спиной о высокую луку седла». Интересно, а какие размышления должны давать плоды?.. И что это за плоды?.. Действительно, надо просыпаться, выбираться из нагромождения мыслей, образов и снов. Возвращаться к обычной жизни.

Солнце зависло над самым краем горизонта, но Янка знала, что это время белых ночей, и у нее есть еще пара часов, пока оно совсем не скроется. Но как-то так получилось, что спускаться с горы она начала в сторону противоположную той, откуда пришла. И заметила это уже достаточно поздно, пройдя километра два. Она немного заволновалась сначала, но потом рассудила, что если тропинка с этой стороны нахожена, то она куда-нибудь да выведет.

В лесу у подножия горы сразу стало темнее. В голубоватом сумраке обычные деревья приобретали мистический облик, и Янка чувствовала себя немного неуверенно. Конечно, она не придавала большого значения историям о леших и прочей нечисти, но все же испытывала некоторый дискомфорт, а когда большая птица, туго хлопая крыльями, пронеслась у нее над головой, Янка вздрогнула от страха и невольно перекрестилась.