Глава 1
География и ландшафт

Причал на великой реке. Окно на восток и на запад. Старый город и новые города.

Города встречают путешественника по-разному. В Рыбинск нужно въезжать по воде – и тогда он приветствует гостя парадной анфиладой зданий вдоль Волги, пусть и лишенной столичного безупречного блеска, но имеющей очень убедительную сдвоенную кульминацию – Собор и Биржу.

Писатель-классик Иван Гончаров в своем очерке странствий заметил: отсюда, от Рыбинска, начинается средний плес и уже ощущается «могучее дыхание Волги. Здесь чувствуется вся красота и сила речной природы: пение птиц и сильные грозы, восходы солнца и вечерняя тишина, свежесть и зелень прибрежных лесов и рощ».

Рыбинск исстари причастен водной стихии. Город и река слиты нераздельно. Их брачный союз в истории и порождает тьму артефактов – событий, коллизий, прецедентов. Супружеская чета, скульпторы Сергей Шапошников и Вера Малашкина, создала аллегорию Волги, которая замыкает город с запада, как будто кариатидная ростра-богиня на носу огромного корабля, входящего в море. Как на ярославском гербе медведь поставлен на службу, так и тут Волга призвана, чтобы не господствовать, а служить великим, пусть несбыточным планам, про которые осталось напоминание на постаменте. Там начертаны слова: «Коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны».

Город довольно широко и небрежно разбросан на невысоких холмах по берегам рек, среди вод, полей и лесов. В черте города протекают Волга, Шексна, Черемуха (в старые времена – Черемха), а также речки Коровка, ее приток Дресвянка, Гремячевский ручей у Софийского монастыря, Уткашь (у Копаева), Крутец, Фоминский ручей (у завода гидромеханизации), ручеек Гарманица (в Веретье). Речка Заструйка, бывшая когда-то западной границей города, давно уже течет по трубе.

Остальное – частности, по крайней мере до второй половины ХХ века, когда индустриальная эпоха назначила в союз Рыбинску другую главную стихию – воздух.

В мае 1914 года мальчишкой приехал в Рыбинск Дмитрий Лихачев, ставший много лет спустя академиком. А пока что он с семьей предвоенной весной пересел здесь с поезда на пароход. Лихачев вспоминал: «Волга тогда была другая, чем сейчас. Я уже не говорю о том, что она была без «морей» и разливов, без плотин и шлюзов. На ней было множество мелких судов разных типов. Буксиры тянули канатами караваны барок. Сплавляли лес плотами. На плотах ставили шатры и даже маленькие домики для плотогонов. Вечером ярко горели костры, на которых плотогоны готовили пищу и у которых сушили выстиранную одежду. <…> Раза два-три встретились красавицы «беляны». Беляны назывались так потому, что они были некрашеные. Бель – это некрашеное дерево. Эти огромные высокие барки плыли по течению, управляясь длинными веслами. <…> Волга была наполнена звуками. Гудели, приветствуя друг друга, пароходы. Капитаны кричали в рупоры, иногда – просто чтобы передать новости. Грузчики пели.

Существовали специально волжские анекдоты, где главную роль играли голоса кричавших друг другу с больших расстояний людей, плохо и по-своему понимавших друг друга. Но были и детские байки, и звукоподражания. Помню такое «звукоподражание» перекликающимся друг с другом петухам. Первый петух кричит: «В Костроме был». Второй спрашивает: «Каково там?» Первый отвечает: «Побывай сам». Этот «диалог» довольно хорошо передавал по интонации петушиную перекличку.

А вот сцена, которую я сам наблюдал. Была она в духе Островского. Сел к нам на пароход богатый купец, не устававший хвастаться своим богатством. Встречающиеся плоты он приветствовал, приложив ко рту ладони рупором: «Чьи плоты-те?» С плотов ему непременно отвечали: «Панфилова». Тогда купчишка с гордостью оборачивался к стоявшей на палубе публике и с важностью говорил: «Плоты-те наши!» <…>

Много на Волге пели. Песни слышались и с берега. Пели и на нижней палубе, в третьем классе: пели частушки и плясали. Мать не вынесла, когда плясала беременная женщина, и ушла вместе с отцом. Вдогонку беременная плясунья спела нам частушку об инженерах (отец неизменно носил инженерскую фуражку; поэтому плясунья и узнала его профессию).

На пристанях грузчики («крючники») помогали своему тяжелому труду возгласами и пением. Помню, ночью тащили из трюма (пароход был грузо-пассажирский) какую-то тяжелую вещь; грузчики дружно в такт кричали: «А вот пойдет, а вот пойдет!» Когда вещь сдвинулась, дружно кричали: «А вот пошла, а вот пошла, пошла, пошла!» <…>

Волга производила впечатление своей песенностью: огромное пространство реки было полно всем, что плавает, гудит, поет, выкрикивает. В городах пахло рыбой, разного рода снедью, лошадьми, даже пыль пахла почему-то ванилью. Люди ходили, громко разговаривая или перебраниваясь, торговцы выкликали свои товары, заманивали покупателей. Мальчишки – продавцы газет выкликали их названия, а иногда и заголовки статей, сообщения о происшествиях. На рынках встречались персы, кавказцы, татары, калмыки, чуваши, мордвины – все одетые по-своему, говорившие на своих языках…».

Сухопутные связи Рыбинска неоднозначны. Посмотрим на карту. 80 километров до Ярославля, 360 километров до Москвы и вдвое больше – до Петербурга.

Как второй презентабельный фасад Рыбинска в начале ХХ века задуман был в помпезно-живописном вкусе железнодорожный вокзал, связавший город с Петербургом, потом Ярославлем и Москвой. Питерские матросы приехали сюда в 1918 году и произвели революционный захват города. Здесь и теперь железнодорожная станция Рыбинск-пассажирский, принимающая дальние и пригородные поезда.

Силой традиций Петербург кажется многим рыбинцам ближе и даже, кажется, роднее Москвы. Почти как старший брат. Как и Петербург, Рыбинск обращен на запад, и волжский мост здесь – это очевидный аналог Троицкого моста в Питере: как с того открывается лучшая в России городская панорама на запад солнца, так и здесь вечерний вид с моста дает сильные ландшафтные впечатления.

Однако в ХХ веке сухопутная Москва победительно распространила свое влияние повсеместно, и Рыбинск сдался ей. Впрочем, на свой манер.

Имея привычную связь с обеими российскими столицами, Рыбинск в то же время заглядывает на восток и юго-восток – в щедрое Поволжье, на Урал и в богатый ресурсами западносибирский и печорский края. Это его восточная периферия, богатые страны сумеречной Азии, откуда приходит в Рыбинск ночь.

И еще одно понятно с самого начала: Рыбинск – не просто локальный центр местной округи, уезда или района, а хоть бы и губернии, как абсолютное большинство других российских городов, ближних и дальних. Это и центр, и провинция, и нечто третье. Характерно, что при создании здесь автовокзала репрезентативная задача даже и не ставилась: контакты города с прилегающей округой никогда не рассматривались здесь как приоритетные, а потому и здание получилось совсем уж неэффектное.

Рыбинск не разделил с Россией проблему замкнутости регионов на себя. «Территория РФ – совокупность почти замкнутых ячеек. Пространство несплошно. Стыки ячеек – глушь и запустение», – замечает современный географ Владимир Каганский. А в 1836 году министр внутренних дел России Дмитрий Блудов сокрушенно писал: «Большая часть наших уездных городов служит только центральным пунктом для управления. Они избраны были по соображениям лишь удобств в сем отношении и, не находясь при судоходных реках, больших дорогах, не имея никаких торговых выгод, служат единственно для помещения мест управления, и вся промышленность их ограничивается удовлетворением потребностей уездных чиновников, уступая иногда торговле какого-либо вблизи лежащего селения». Города складывались как проводники государственной политики и за счет ресурсов, накопленных государством, имели обычно характер военно-административных центров, предназначенных для защиты территории и дальнейшей колонизации. А вот суть и роль Рыбинска, его миссия и вклад – абсолютно иные.

Администрация и оборона становились часто уделом Ярославля, а Рыбинск извечно – центр коммуникаций, неизбежный полюс притяжения на живых торгово-обменных путях с востока на запад, с севера на юг – и в пространстве культурных контактов, если только политические обстоятельства тому благоприятствовали. Он имеет богатый опыт гражданской активности горожан, склонных к предпринимательству, к самоуправлению, к участию в рыночных процессах, к творческой самореализации в жизненных перипетиях и развитию социальной среды.

Заметим еще, что на региональном уровне пара Рыбинск – Ярославль отчасти воспроизводит давнее культурное противостояние Петербурга и Москвы. В Рыбинске часто хотят видеть восточный Петербург, «местный Петербург» в паре с Ярославлем, как «местной Москвой». Невозможно вообразить Рыбинск просто филиалом, городом-спутником Ярославля. Они полярно сопоставлены, и энергетическая дуга между ними искрит. Это соперничество и содружество имеет энергетический заряд, пусть и не самый сильный, но вполне продуктивный.

Бодрый, энергичный, деятельный, организованный Рыбинск, город деловой суеты, – и нередко флегматичный, часто небрежный и рассеянный Ярославль с его медитативным городским центром… Характерно же, что три последних ярославских губернатора – выходцы из Рыбинска?..

Однако в Ярославле тоже немало питерского, и наша антитеза в полном объеме работает далее на восток, в сторону еще недавно полусонной Костромы и дремотной Кинешмы, пока не иссякнет в преддверии Нижнего Новгорода – восточного города-эха русской Европы: Новгорода, Пскова, Петербурга. А в вершинных художественных выраженьях иногда даже происходит ярославско-рыбинская рокировка.

Водораздел проходит там, где в Ростове, Угличе и других старых ярославских городах – столицах полусуверенных княжеств – дает о себе знать древняя память о государственной независимости или полузависимости, где говорит мощный культурно-религиозный пласт. Рыбинск же – город преимущественно новый, открытый скорей будущему, чем прошлому. Не город-музей, а креативный центр, (потенциально) проективное ядро региона, полигон для творческих экспериментов.

Размах этой деятельности в современном открытом мире может быть сколь угодно глобальным.

Рыбинск – внутренний порт, волжский причал

Здесь сливаются воды Волги, Шексны и Черемхи. Волга – главная улица. И она уже широка здесь, от полукилометра до почти километра в разных местах. С того, что город всем обязан рекам Волге и Шексне, начинал свой рассказ о городе протоиерей Матвей Гомилевский. Солидарен в этом с ним другой основоположник регионального краеведения, Константин Головщиков, особо подчеркивавший значение Волги-Матушки. Тут нельзя быть оригинальным.

Само имя Рыбинска выдает прямую и откровенную связь города с водной стихией. Да и общий характер места определяется именно отношением к Волге; мы говорим: Поволжье, Заволжье, Верхневолжье…

Великие реки вынянчили древние цивилизации. Им многим обязаны народы и племена, проживающие на берегах. Река в аграрно-промысловой цивилизации – источник жизни. Важны реки на Русской равнине и в связи с ее хроническим бездорожьем и регулярной распутицей. По реке можно было передвигаться на дальние расстояния, налаживать торговые связи.

Веками человек был вписан прежде всего в природные циклы, связанные с жизнью реки. Здесь «люди как реки». Сезонная цикличность жизни реки определяет цикличность и человеческой жизни. Волга тут замерзала обычно в середине ноября, а трогался лед около самых последних чисел марта по старому стилю, причем ледоход длился неделю, а то и больше. Навигация, по сведеньям из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, длилась дней 200 в году.

В краю, где нет больших гор, река являла людям наиболее очевидный образ непостижимого величия, бесконечности, неисчерпаемости бытия. Плавание по Волге – одно из главных переживаний, центральный опыт судьбы. Но с ней связаны и немалые опасности.

С другой стороны, исторические перипетии придали образу реки особый колорит. Волга по сию пору считается главной русской рекой, одним из главных национальных символов, она – место, где происходят некоторые ключевые события фольклорной памяти, но и сама персонаж художественных произведений. Реку Волгу поминает под этим именем уже Повесть временных лет, древнейшая русская летопись.

Живущие ниже по течению булгары, татары, мордва и другие народы называли реку иначе. Возможно, в I тысячелетии нашей эры великую реку меряне звали здесь Юл. А имя Волга восходит, скорее всего, к финскому корню valkea – «белый, светлый» (возможно, отсюда и Вологда – северный Белгород на одноименной реке; вспомним и про реку Волхов, на которой стоит Великий Новгород, и про тайноведствующих волхвов). Слова «большой», «великий» имеют в своей основе те же согласные Б (В) – Л – К. Издревле Волга несла свои светлые воды, в которых отражались бледные северные небеса.

Кстати, иной раз реку Москву связывают, напротив, с финским словом musta – «черная».

А некоторые – и, возможно, не без оснований – видят в имени Волги индоевропейский корень со значением «волглый, влажный».

Добавлю здесь, что, хотя сопровождающие Волгу возвышенности часто переходят с одного берега на другой, но вообще правый берег обычно выше левого. Вследствие этого правый берег обыкновенно называют нагорным, а левый – луговым. Левобережные низменности Волга затопляла во время разливов.

Рыбинск – обернутый образ Санкт-Петербурга: как зеркальное отражение в туманной дали. Это не просто, как принято говорить, Петербурга уголок. Да, во многих сферах жизни, от экономики, планирования, архитектурного образа до бытового уклада, Рыбинск ориентировался на Петербург. Но важно и то, что Рыбинском Петербург раскрылся на восток.

Генеральная коммуникация России с Западом – дело Петербурга. Петербург, как говорит современный историк, мог в политическом отношении быть окном в Европу, потому, что был с самого начала построен как столица европейской державы. Город воплощал собой архитектурно-бюрократическую утопию. Ничем другим, кроме как такой столицей, он быть не мог. Единственная другая функция, которую он был способен выполнять, была военная. Вот Пушкин и вложил в уста Петру слова о том, что «здесь будет город заложен назло надменному соседу» и «отсель грозить мы будем шведу»: Петербург закрывал устье Невы.

Нева течет на запад, а Волга на восток. Город на Волге рос на грани внутреннего и внешнего; он стал своего рода «Питером внутреннего пользования». Рыбинск – торговая столица внутренней России. Если Питер – русское окно в Европу, «выход» или «форпост» страны, внешний фронтир, то Рыбинск, напротив, – «город для страны», это фронтир, влияние которого направлено внутрь, а не вовне, как у Северной столицы, русское окно в Азию. Рыбинск связан и с Русским Севером как очагом духовного сосредоточения и ресурсным центром, и с Востоком. Волжский город-порт – посредник между мировыми и российскими центрами – и мировой и российской периферией. В каких-то важных аспектах он остался таким и сегодня.

Рыбинские связи со страной категорически невоенные. Военно-армейское начало в Рыбинске слабо. Так это, по крайней мере, виделось, когда с низовьев Волги подтягивались в Рыбинск караваны судов, когда город стал хлеботорговой базой столицы, ее внутренним портом и бурлацким исподом, соединившись с нею волго-балтийской водной артерией.

Рыбинск – место, возле которого древние волоки в последние двести лет преобразовывались в искусственные водные коммуникации. Здесь заканчивалось глубоководье Волги – и здесь, при слиянии реки Шексны с Волгой, начинается водная Мариинская система (1808). Вся длина Мариинской системы, от Рыбинска до Петербурга, – 1066 верст.

А по соседству была Тихвинская система (1811), начинавшаяся у города Мологи, при слиянии реки Мологи с Волгой. Несколько далее пролегала от Твери к Петербургу Вышневолоцкая система. И, наконец, система герцога Александра Вюртембергского – главнокомандующего ведомства путей сообщения и публичных зданий и строителя каналов – соединяла Верхневолжье с Белым морем.

После открытия движения по железной дороге город оказался напрямую связан с портами Санкт-Петербурга и Прибалтики, закрепив свой статус самого крупного торгового центра на Верхней Волге.

…Началось это издавна, когда и Питера не было. Здесь нужно говорить о региональных рифмах, и нельзя сразу не обозначить одну, восходящую к самой глубокой древности.

На современной карте Верхневолжья Рыбинску созвучно Поречье Рыбное на озере Неро, селение, которое напоминает нам о старинном Сарском (Царском) городе (в древние времена у арабов оно было известно как Арс или Арса) – средоточии торговли на Великом Волжском пути из варяг в арабы в I тысячелетии нашей эры. Тот город давно забыт и запущен, и обозначает его только станция железной дороги Деболовская, в названии которой смутно угадывается отзвук древнего мерянского ужаса. Рыбинск – новая Сара.

Считывая с карты Верхневолжья эти рифмы, остро чувствуешь, как прочны были культурные и социальные векторы в крае. (Хотя последний век здесь многое изменил.) Благодаря Великому Волжскому пути, который связывал Балтику и Беломорье с Хазарией, Персией и Багдадом, Верхневолжье уже с середины I тысячелетия оказалось включено в орбиту мировой, и западной, и восточной жизни.

Море

Середина ХХ века – это время разгулявшегося воображения. Кажется, можно приручить и поставить на службу ландшафт, среду. Не ждать милостей у природы, а взять их у нее силой. Подчинить себе не только историю, но и географию, освоить и переделать мир. «Природу научим – свободу получим».

Так в юго-восточной части Молого-Шекснинской низменности, где когда-то в ледниковый период уже было озеро, появилось рукотворное Рыбинское море. Рыбинск стал приморским городом. Или, по крайней мере, приозерным. Сооружения гидроузла перекрыли русло Волги выше устья Шексны и саму Шексну у ее устья. Рыбинское водохранилище затопило долины левых притоков Волги, Шексны и Мологи и низкое междуречье между ними.

С появлением в окрестностях города рукотворного моря-озера рифма Рыбинска с Петербургом стала еще ощутимей и наглядней. Рыбинское море уже обещает Балтику путешественнику с востока. Как если бы Финский залив продлился вдруг далеко на восход солнца.