Предыстория

Во время работы над «Сталкером» большая часть съемочной группы относилась к Тарковскому с пиететом. Мы знали, что Андрей Тарковский – гений.

У меня это чувство возникло еще в юности после просмотра фильма «Иваново детство», укрепилось после «Андрея Рублева», окончательно сформировалось после «Соляриса» и «Зеркала». Я осознанно стремился работать с Тарковским. Кинематографисты, с которыми мне довелось работать до этого, – классик чешского кино комедиограф Олдржих Липский, режиссеры выдающегося таланта и высочайшей репутации Лариса Шепитько и Эльдар Рязанов – относились к Тарковскому с неизменным уважением. Подобные чувства испытывали и мы, четко осознавая, что участвуем в создании чрезвычайно неординарного фильма. Все мы страстно хотели, чтобы режиссер Андрей Тарковский реализовал свой замысел, и помогали ему всем, чем могли.

Работать с ним было невероятно интересно, но чрезвычайно трудно. Мы все его очень ценили, почти боготворили, но иногда – скажу без преувеличения – почти ненавидели. Особенно когда он неожиданно и, казалось, совершенно немотивированно менял свои творческие решения. Гигантское количество уже сделанной работы становилось бессмысленным и ненужным. Психологически это очень трудно – переснимать одни и те же объекты по пять, семь, девять, иногда и более раз, причем почти каждый раз менялся текст, часто мизансцена, оформление кадра, иногда реквизит. Не говоря о месте съемок и о свете. Каждый из нас отдал огромное количество знаний, профессиональных умений, нервов и физических сил, для того чтобы этот фильм появился на свет.

Мы далеко не всегда (особенно поначалу) понимали, чего хочет режиссер-постановщик. Андрей Арсеньевич был очень скрытным и не считал нужным объяснять съемочной группе свои приемы, соображения и мотивации. Таков был его стиль работы на «Сталкере». Это очень затрудняло работу, особенно когда он сам отказывался от уже подготовленных и отрепетированных сцен, эпизодов и неожиданно предлагал иные решения. Причин этих изменений он, к сожалению, тоже не объяснял. Постепенно, в ходе работы мы стали понимать, что эти внезапные перемены – не капризы и не самодурство, а мучительный поиск единственно точного для Тарковского кадра, решения, варианта. Мы прощали ему раздражение, мрачное настроение и недовольство. Потому что он был рядом с нами и работал гораздо больше и тяжелее – ибо он боролся и с самим собой, чтобы уйти от собственных, ставших уже привычными решений, которых от него все ожидали. Он неустанно искал свой новый путь и стиль. И мы, в меру сил и способностей, старались помочь ему.

Исходная ситуация Андрея Тарковского

В декабре 1966 года фильм «Андрей Рублев» был впервые показан в московском Доме кино. Он имел ошеломляющий успех. После него Тарковский стал самым знаменитым советским кинорежиссером, властителем дум, воплощением духовных поисков наиболее продвинутой части интеллигенции. Но именно с этого фильма начались его жесткие конфликты и серьезное противостояние с Госкино СССР, хотя «Иваново детство» также было встречено руководством достаточно сложно. «Андрей Рублев» не был выпущен в прокат и оставался запрещенным более трех лет.

Тарковский не снимал, но он постоянно работал. В 1967 году на киностудии «Молдова-фильм» Андрей Арсеньевич участвовал в доработке сценария и съемках фильма «Сергей Лазо» режиссера Александра Гордона и сыграл там яркую эпизодическую роль. В 1968‐м он с драматургом Александром Мишариным писал сценарий «Исповедь», впоследствии ставший «Белым, белым днем», а затем фильмом «Зеркало». Ему даже оплатили заявку на сценарий: запуск фильма был отложен, но деньги – две тысячи рублей (в те времена это было немало) специальным решением студии позволили не возвращать.

В 1969 году было подписано первое разрешительное удостоверение на прокат «Андрея Рублева». Фильм был принят и продан французам, которые представили его на Каннском кинофестивале, где он получил очень престижный приз ФИПРЕССИ¹¹. Но «Андрей Рублев» не был тиражирован в СССР для проката, то есть Тарковский получил урезанный авторский гонорар.

В октябре 1968 года Тарковский вместе с Фридрихом Горенштейном начинает работу над сценарием «Соляриса», в 1969 году заключен договор на сценарий этого фильма. Сценаристы тогда получали очень неплохие деньги.

В начале 1970‐го «Солярис» запущен в производство. Тарковский стал получать зарплату и как режиссер. Ставка его была на уровне лучших кинематографистов, но почти все полученное им на «Солярисе» ушло на погашение долгов. Он также зарабатывал написанием сценариев¹², художественным руководством, лекциями и поездками с показом своих фильмов на встречах со зрителями. Кроме того, режиссерам частично оплачивались простои между картинами. Так что версия о перманентной и многолетней нищете великого режиссера (активно развивавшаяся и Андреем Арсеньевичем) нуждается в некоторой коррекции. Но, конечно, его заработки не позволяли вести образ жизни, который режиссер и его семья считали естественным для уровня его известности и таланта.

До завершения «Андрея Рублева» Андрей Арсеньевич был успешным советским кинорежиссером, веселым, общительным и компанейским человеком. Он и его друзья были завсегдатаями элитных московских ресторанов Дома кино, Дома литераторов и Дома композиторов, легендарных кафе «Националь» и ресторана «Арагви». Растущие расходы его семьи (особенно новой) постоянно превышали доходы. Тарковскому не удавалось выбраться из этой унизительной ситуации долгие годы.

Руководство Госкино СССР и идеологическое начальство относились к нему с подозрением, считали его высокомерным упрямцем, не желающим прислушиваться к «руководящим указаниям». Когда «Андрея Рублева» «положили на полку»¹³, Тарковский был оскорблен до глубины души. Он посчитал, что ему отказали в патриотизме и демонстративно унизили.

Проблемы со сдачей фильмов возникали у него после каждой картины. Конечно, это сказывалось на характере Тарковского. Он стал недоверчивым, обостренно и нервно реагировал на любую информацию или действия, связанные с его именем и работой. Андрей Арсеньевич в своем интеллектуальном и творческом развитии ушел далеко вперед по сравнению с примитивно мыслящими чиновниками от кино. Он постоянно предлагал новые проекты и сценарии, но они не встречали понимания в Госкино СССР и отвергались.

Тарковский все чаще оставался в творческом и человеческом одиночестве. И хотя он делал все, чтобы приблизить работу над следующим фильмом, внутренне он все более отстранялся от киномира, от друзей и коллег. Это отстранение активно поддерживала в нем вторая жена, Лариса. Пользуясь растущим влиянием на Андрея Арсеньевича, она стремилась ликвидировать его контакты с прежними друзьями и коллегами.

Работа над «Зеркалом» стала переломным моментом в биографии Тарковского. Он уходил от традиционного понимания кинематографа, даже от тех постулатов, которые прежде провозглашал сам. Его стиль кардинально менялся. Бытует мнение, что после «Зеркала», Тарковский хотел снимать «Сталкер», упорно «пробивал» его и боролся за эту возможность. На самом деле все обстояло совсем не так.

После «Зеркала», законченного в 1974 году, Тарковский очень долго не мог сдать фильм и полтора года не снимал. Отечественные критики, высоко ценившие его творчество, за редким исключением не имели возможности публиковать рецензии и статьи о нем и его фильмах. Его картины вызывали восторг и высочайшие оценки кинокритиков по всему миру, они продавались за рубежом, принося высокие валютные прибыли, но на родине Андрей Арсеньевич (как и другие режиссеры) не получал за эти продажи ни копейки. Официозная кинокритика преуменьшала его творческие заслуги и обвиняла в русофобии. Провинциальная же критика истолковывала его фильмы примитивно, превратно и оскорбительно. Такое отношение травмировало режиссера и вызывало острое чувство несправедливости.

Тарковского волновали сущностные проблемы человеческого бытия, ответственности человека перед миром, перед самим собой и, прежде всего, перед Богом. События внешнего мира отдалялись от его внутреннего взора. «Успехи строительства коммунизма», «руководящая роль Коммунистической партии» были вне его интереса. Естественно, такая позиция не укладывалась в «магистральный путь развития советского кинематографа». И хотя Тарковский не любил слово «поиск», в каждом своем фильме он отстаивал право на собственный путь. Каждым кадром, их протяженностью и медитативностью он открывал новые формы и средства выражения в кино, приглашал к серьезному размышлению о непреходящем. Это было последовательное и героическое противостояние развлекательному кино, очень важное для него и, по убеждению многих, для всего мирового кинематографа. Средоточием интересов Тарковского стали авторы, в творчестве которых ставились важнейшие экзистенциальные проблемы человеческого бытия. Уильям Шекспир, Томас Манн, Иван Бунин, Лев Толстой, его сложная, противоречивая судьба и особенно – произведения и жизнь Федора Михайловича Достоевского. Еще в 1970 году, в первой же записи в «Мартирологе», Тарковский говорит о своем желании делать фильм о Достоевском¹⁴. Это желание не покидало его всю жизнь.

В 1966 году, закончив «Андрея Рублева», Тарковский сказал: «Я хотел бы снять „Преступление и наказание“ и „Бесов“. А „Братьев Карамазовых“ я бы не стал трогать»¹⁵. Со временем предпочтения режиссера изменились, «Бесы» отошли на периферию его интереса, а в центре внимания на многие годы оказался роман «Идиот». Иногда Андрей Арсеньевич говорил, что хотел бы снять фильм по роману «Подросток», и несколько раз собирался делать фильм о жизни Достоевского под условным названием «Голгофа».

Тарковский искал собственный киноязык, отличавший его от собратьев по профессии, искал новые образы и смыслы. То, что он делал раньше, во времена «Сталкера» его уже не удовлетворяло.

Исходная ситуация братьев Стругацких

Братья Стругацкие – одни из самых популярных писателей 1960–1980‐х годов. Они стали первыми отечественными фантастами мирового уровня. Их прозу отличают напряженный сюжет, активно действующие персонажи, хорошо прописанные, запоминающиеся характеры. Именно Стругацкие возвысили жанр, рассчитанный на подростков, до уровня высокой литературы. Они поднимали глубокие философские, социальные и нравственные вопросы, которые формулировали с редкой остротой и прозорливостью. Стругацкие видели контуры грядущего и подходили к его анализу со всей серьезностью, предупреждая об опасностях, быстро вызревавших в кажущемся стабильным и незыблемым советском обществе.

Их проза была поразительно современна, созвучна мировосприятию и мировоззрению тогдашней советской интеллигенции, особенно научно-технической. Да и гуманитарии зачитывали их книги до дыр. В течение более чем двадцати лет каждое их новое произведение с нетерпением ждали мыслящие читатели.

Слава пришла к Стругацким в начале 1960‐х годов, и до конца 1980‐х они пользовались огромной популярностью у интеллигентной части общества, студенчества и образованной молодежи. Я помню, какой бешеный спрос был в библиотеке Ростовского университета, где я учился, на повести «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», «Понедельник начинается в субботу» и особенно на запрещенные впоследствии повести Стругацких «Сказка о тройке» и «Улитка на склоне». Столь же востребованными их произведения были во всех высших учебных заведениях Советского Союза.

Книги Стругацких передавались из рук в руки. Часто их и книгами трудно было назвать: перепечатанные на машинке полуслепые копии, переснятые на сотни фотографий журнальные издания, которые носили в пухлых портфелях, в сумках и в только что появившихся полиэтиленовых пакетах, словно хлеб и сахар. Они воистину были духовной пищей. Их перепечатывали по собственной инициативе тысячи людей – мне известен случай, когда человек, не умевший печатать, в течение двух недель одним пальцем день и ночь долбил «Сказку о тройке» на расхлябанной машинке, которую он специально для этого починил.

Тексты Стругацких читали вслух, записывали на магнитофоны, распространяли на бобинах, как песни Окуджавы, Галича и Высоцкого. И это было не единичным явлением. Как пишет писатель и биограф Стругацких Антон Молчанов, работающий под псевдонимом Ант. Скаландис:

О тиражах Самиздата спорить бессмысленно – это самый объективный рейтинг за всю историю искусства. Были авторы модные, были авторы признанные и обласканные властью, были авторы полностью запрещенные и потому востребованные. А были Стругацкие и Высоцкий, тексты которых – опубликованные или нет – неважно (подчеркиваю: неважно!) – тиражировались в народе без счета всеми мыслимыми способами. Таких – больше не было, только Стругацкие и Высоцкий¹⁶.

Творческая эволюция самих писателей, от оптимистических надежд ко все более скептическим взглядам на «светлое будущее», была близка ощущениям миллионов людей. С каждым прожитым годом, с каждой новой книгой Стругацкие становились все менее «советскими» писателями. Они были настоящими кумирами читателей, родившихся после войны. Их стали переводить и за рубежом. Это не спасало от цензурного произвола и репрессий. Их издателей увольняли с работы, их книги запрещали, а в середине 70‐х годов вообще почти перестали печатать.

Тарковский и Стругацкие воспитывались на классической литературе. Они еще застали учителей, окончивших дореволюционные гимназии, хорошо усвоивших традиции русской литературы и ее нравственные основы. Профессионализм этих педагогов был очень высок. Достаточно сказать, что в школьном драмкружке в одно время с Тарковским занимались такие неординарные ученики, как будущий поэт Андрей Вознесенский, будущий театральный режиссер Марк Захаров и будущий теолог и богослов Александр Мень.

Отец Андрея Тарковского – Арсений Александрович – один из лучших поэтов ХХ века. Его имя стоит рядом с именами Пастернака, Мандельштама, Ахматовой и Цветаевой. Но стихи его публиковались чрезвычайно редко. Первая книга вышла, когда Арсению Александровичу было уже за пятьдесят лет. Чтобы выжить, он многие годы занимался переводами с подстрочников среднеазиатских и кавказских эпосов и поэм.