Водитель такси, убедившись, что пассажир надежно скрылся в ресторане, развернул машину и медленно поехал прочь. Снежная поземка весело понеслась по дороге, но машина остановилась. Грузная фигура таксиста покинула салон, съежилась на холоде, и короткими перебежками на полусогнутых приблизилась к телефону-автомату. Повернувшись спиной к ветру, толстяк вставил монетку, набрал номер. Занято. Чертыхнувшись, нажал на рычаг, через несколько секунд повторил набор. Монетка провалилась.

– Драма в Централе! Спецобслуживание, – таксист повесил трубку и поспешил к машине…

В зале было шумно, почти все столы занимали люди артистической наружности. В вечерних нарядах и украшениях, они сопровождали полуденную трапезу оживленными беседами. Официантки носились как угорелые, мечтая поскорее отделаться от невыгодных клиентов. Драма, расположившись за угловым столиком, пропустил пару рюмок и, в ожидании горячего блюда, ковырял вилкой салат. Он иронично посматривал на собственное отражение в зеркале на боковой стене. Бледное одутловатое лицо, сбитый набок нос и круги под глазами вызывали болезненное ощущение. Если добавить залысины, бесцветные глаза и солидный живот, то нерадостная получалась картина. Никак не скажешь, что этому молодящемуся пижону в кожаном пиджаке исполнилось тридцать три года. Кого-то в эти годы к кресту прибили. Пора подводить итоги, пусть промежуточные, а у него конь не валялся. Жизнь катилась под откос и ничего хорошего не предвиделось, в стране грядут перемены, и Драма не верил, что к лучшему. Точнее, он верил в людские пороки, которые неизменны. Он усмехнулся несвойственным в обычное время мыслям и смотрел на артистов, поглощающих дешевые комплексы. Можно сказать, коллеги, сочувственно вздохнул он, и потянулся рукой к хрустальному графину, наполненному холодной водкой.

– Извините. Не помешаю?

Голос поставленный: тоже артист, кто еще. Драма поднял голову. Перед ним стоял мужчина благородной наружности, и с вежливым любопытством ждал ответа.

– Не помешаете.

Драма не собирался сегодня работать, все-таки день рождения, но привычка взяла свое. Он не просто был любопытен от природы, но в каждом незнакомом человеке видел потенциального клиента. Пока новоявленный сосед изучал меню и объяснялся с официантом, Драма получил возможность рассмотреть его подробней. Лет сорок пять или немногим больше. Крупное рубленое лицо, волевой подбородок, раскосые глаза с цепким взглядом, стриженые волосы с проволокой седины, все это говорило о крутом и решительном характере. В то же время манерность поведения, подчеркнутость жестов, расчетливо выпущенные манжеты с брильянтовыми запонками и галстук-бабочка говорили об артистической принадлежности. Крепкие короткие пальцы, золотая печатка и обручальное кольцо завершали портрет незнакомца. Драма ощутил легкий кураж.

Официант принял заказ и, высоко вскинув голову, как только что подкованный жеребец, стремительно ускакал в свои прерии. Драма выпил налитую рюмку, ткнул вилкой, символически закусил и открыто поднял глаза. Сосед рассеянно барабанил пальцами по столу и смотрел по сторонам. Убедившись, что в зале курят, вынул из кармана пиджака роскошный золотой портсигар, поймал заинтересованный взгляд Драмы, дружелюбно улыбнулся.

– Угощайтесь! – украшенная вензелями крышка открылась с мелодичным звуком. На скатерть прыгнул золотой зайчик. – Пожалуйста, прошу вас.

– Дорогая игрушка, – уважительно протянул Драма, наклонившись, заглянул в портсигар и вынул коричневую сигару с красным ободком. – Кубинские?

Вообще-то сигары он не любил, но разговор требовал взаимного расположения.

– Так точно! Кубинские, – отозвался владелец портсигара и щелкнул, опять же, золотой зажигалкой: похоже, стремился произвести впечатление, но излишняя доброжелательность портила мужественный облик и внушала подозрение. Глубоко затянувшись, Драма кашлянул, покачал головой и неожиданно признался:

– Не умею сигары курить. Николай Николаевич! У вас какое звание?

– Пауза, наполненная сизым дымком, повисла над столом, вежливые улыбки окаменели. Вопрос застал собеседника врасплох.

– Мы разве знакомы?

Как раз возник официант с нагруженным, как крестьянская телега, подносом. Он поставил перед Драмой блюдо с огнедышащим цыпленком, горшочек с острым соусом, перед собеседником выставил трехсотграммовый графин с коньяком, закуску ассорти, какой-то салат и предупредил:

– Говядина с грибами будет готова минут через двадцать. Приятного аппетита!

По-белогвардейски щелкнув каблуками, официант испарился. Молчание слегка затянулось. Драма чувствовал себя на грани провала, как Штирлиц в кабинете Мюллера.

– Николай Николаевич, – смущенно сказал он. – У вас на портсигаре дарственная надпись имеется. Извините, если оказался нескромен.

– А насчет звания, как понимать?

– Думаю, если вы артист, то народный. Другие звания по заграницам редко разъезжают и золотые портсигары им не дарят. Вы оперный трагик, верно?

– Допустим, – каменное лицо собеседника прояснилось. – А как догадались, что я артист?

– Того проще. Ресторан закрыт на Спецобслуживание. Следовательно, тут все артисты. Кроме меня, разумеется, я по другой части. Могу добавить, что у вас молодая красивая жена и великое множество завистников.

– Гениально! – патетически воскликнул артист. – Вероятно, вы следователь.

– Боже упаси. Разрешите представиться. Константинов! Валерий Петрович. Кандидат наук, психолог. Работаю над докторской диссертацией.

– Рад знакомству! Волошин. Остальное вы уже знаете…

Словно гроссмейстеры перед началом игры, они привстали и обменялись рукопожатием. Усевшись, оба схватились за свои графины. Разумеется, первый тост выпили за знакомство.

В течение следующего часа новоиспеченные приятели пили за удачу и успехи, рассказывали анекдоты, ругали политиков и взаимно исподтишка приглядывались. Обсудили упадок культуры, поделились музыкальными вкусами и, наконец, почувствовали себя закадычными друзьями, выпили за дружбу. Симпатия и расположение были вроде обоюдными, но чересчур натуральными. Каждый раз, поставив очередную рюмку на стол, они взаимно вскидывали глаза и убеждались, что собеседник абсолютно трезв. Игра шла втемную. Наконец, артист Волошин расслабился, и по праву старшинства предложил перейти на «ты», что послужило сигналом к более решительным действиям. Драме фамильярность была на руку, он перешел в наступление.

– Ну что, Коля-Николай. Может, по девочкам ударим?

– В смысле, – тот не понял.

– Говорю, классные «брошки» есть, высший сорт.

– Золотые? – артист Волошин, погрузнев от обеда, тупо смотрел на собеседника.

– Сам ты золотой! Я имею в виду путанок пощупать. Можно в сауну. Как у тебя с деньгами?

– Не.

– Что «не»?

– Не могу, брат. Я свою жену люблю.

Волошин демонстративно провел ребром ладони по горлу, что означало, видимо, клятву супружеской верности.

– Любовь? – Драма сморщился.

– Точно.

– Друг дружке не изменяете? Не верится.

Вместо ответа Волошин распрямил ладонь и повернул к свету, любуясь обручальным кольцом.

– Давай, брат. За любовь выпьем!

– Не, – передразнил его Драма.

– Что «не», – парировал тот.

– За любовь не пью. Все бабы шлюхи, а кто им верит – осел! Причем рогатый осел.

– Не согласен, брат. Все женщины разные, – артист был настроен миролюбиво.

– Разные! Но все шлюхи, тут они одинаковые.

– Моя не такая, – заявил Волошин, как будто этим все сказано.

Драма непринужденно рассмеялся.

– Думаешь, она у тебя лучше всех? А хочешь, такую девочку подарю, ты о жене позабудешь? На одну ночь. Это эксперимент, психологический. Я в этом деле разбираюсь?

– Не требуется, брат, – Волошин снова открыл свой шикарный портсигар с вензелями. – Извини, но лучше любимой женщины женщин нет, просто не бывает. Угощайся.

Драма вздохнул и развел руками.

– Слепой не увидит, глухой не услышит, а влюбленный муж хуже обоих! Ты Шекспира читал?

– Обижаете, гражданин начальник! – Волошин снова прикуривал. – Завтра спектакль, и называется он «Отелло». Приглашаю на премьеру. Между прочим, я в главной роли, в гриме не узнаешь.

– Спасибо за приглашение, тогда вопрос. Зачем Шекспир задушил Дездемону?

– Отелло задушил, и совершенно напрасно! Она была верна.

– Вот, – победно воскликнул Драма, словно объявлял противнику шах. – Единственный способ добиться верности: вовремя задушить свою возлюбленную. Шекспир не дурак был, знал, что делает. Потому и рыдаем, что умерла непорочной. Осталась бы жить, таких дел наворотила! Вместо трагедии, комедию смотрели.

– Не обязательно, – артист сидел с непробиваемым видом, как скала на берегу моря, возле подножия которой волны разбиваются пенными брызгами. – Полно счастливых браков! Живут люди и радуются семейной жизни. Что плохого?

– Плохо то, что одни изменяют да посмеиваются, а другие глаза закрывают, предпочитая не видеть, не слышать, не знать!

– Мужчина, не доверяющий своей избраннице, сам себя обкрадывает, – артист с сожалением и даже сочувствием смотрел на Драму, не желающего понимать очевидных истин. – Лично я, например, жене не изменяю, и не вижу причин сомневаться в ней. Логично?

– Женщины логике не подчиняются. Неверность – их сущность, природа. В верной жене есть что-то монашеское, унылое, как запах ладана. Ее и любить-то не хочется!

Волошин снисходительно улыбнулся, располагаясь в кресле поудобней.

– Я бы так не сказал.

– Ты собственник, сразу видно. И это само по себе причина для измены, вот женская логика. Обман у них песней зовется, блуд праздником, а измена доблестью. Ввести награды за постельные подвиги, бабы с ног до головы в орденах ходить будут, грамоты над кроватью развешивать, дипломы почетные. Как им верить? Лучшая из них – змея.

– Ошибаешься! В любом случае, если изменит, я первым узнаю.

– С чего ты взял? – Драма искренне опешил.

– Она сама расскажет, мы так договорились.

– И ты поверил!? – Драма всплеснул руками. – Простота хуже воровства. Напрасно ждать будешь! Мужиков она на себя перетаскает, знакомых и незнакомых, а вот рассказать забудет. Наивная твоя душа! Извини за прямоту, такой уж я человек. Мужья последними узнают! Весь мир шептаться будет, кулисы рвать, животики надрывать. И жены смеются громче всех!

– Моя не такая. – Волошин достал платок и промокнул вспотевший лоб, было душно. Глянув по сторонам, он отцепил «бабочку» и спрятал в карман. – Стала бы она со мной по гастролям мотаться? Если бы не любила. Ни одного спектакля не пропускает, я на сцену, она в зал. Измена времени требует. Когда? Мы не расстаемся.

– Предлагаю тост за твою жену. Ей богу! Даже завидно.

– Святая женщина, – Волошин отнюдь не шутил. – Коньяк кончился, я пас.

Драма привстал, налил водку в обе рюмки вровень с краями.

– За святых женщин!

Они выпили… Волошин закусывать не стал, партия переходила в эндшпиль. Драма не унывал, даже наоборот, он поймал кураж, и готовил решающую атаку.

– Смотрю на вас, артистов, и удивляюсь! – Драма запланировал торжественную паузу, чтобы вызвать повышенное внимание, но икнул. – Пардон… Смотрю на вас, и удивляюсь. На сцене вы можете все! Трагически любить и величественно ревновать, стреляться на дуэлях и душить возлюбленных. Вы умны и бесстрашны, вы красивы даже в уродстве. И мы, публика, восхищаемся вами, готовы носить на руках, потому что вы человечны! Но эффект имеет место, пока вы на сцене, когда вместе со светом рампы на вас падает отблеск гения, его сияние. Но стоит столкнуться лицом к лицу? И полное разочарование. Ваши истинные чувства мелки, и напоминают картонную бутафорию. Кто сказал, что слава – синоним счастья? Кто сказал, что деньги гарант верности и любви? Не сомневайтесь, вы рогаты давно и навсегда. Скажи, что согласен, и кончим с этим. Аминь!

– Зачем ты так, – укоризненно сказал Волошин: раскосые глаза округлились от столь откровенной тирады. Черты лица утратили монументальность, кадык прыгнул и застыл. Казалось, артист готов встать и уйти, но тем самым докажет правоту собеседника. А Драма уже мотал головой, собираясь препарировать душу клиента, вскрыть язву до печени.

– Жалко смотреть, как ты лапшу хаваешь, нахвалиться не можешь.

– Лапшу?

– Макароны флотские. Это ты думаешь, что она в зале сидит, глаз не сводит, а на самом деле в гостинице тазобедренным суставом работает. Жену твою не знаю, говорю про жен и мужей в целом. А после спектакля встретит, расцелует и клюкву развесит. Сегодня ты был великолепен! Я не могла сдержать слез. Особенно удался финальный акт. А сама хохочет про себя, птичкой заливается. Да ее тошнит от Оперы, она же не артистка. На измену время требуется? Хочешь, расскажу, как моя бывшая женушка в обеденный перерыв со своим начальником успевала? Все сотрудники в кафе отправлялись, а они в кабинете закрывались, любовью обедали. И никто не знал, думаешь? Вся контора хохотала. Как я узнал? Подруга ее рассказала, когда по пьянке трахнул, можно сказать, нечаянно. Она хвасталась, понимаешь? Перед подругой своей хвалилась, как успевает в рабочее время мужу рога наставить. Доблесть, хитрость, отвага женская. А мне каково? Противно вспоминать, как боготворил, на руках носил. Одно утешение, сам не безгрешен. Если бы не та подруга, до пенсии рогами стучал: моя не такая, моя не такая! Еще хватало наглости сцены мне закатывать, если хотя бы на полчаса с работы задержусь. Нет у них логики!

Рассказ Драмы, похоже, произвел на артиста Волошина сильное впечатление. Он было задумался, но потом, словно стряхивая наваждение, произнес как заклинание.

– Нет, не может быть!

– Как хочешь.

– Но, если женщина любит, она не будет изменять!

– Да кто тебе сказал? Заладил свое, любит не любит. Без разницы…

Прискакал усталый официант, выложил счета тому и другому.

– Просим извинить, господа, начинается санитарный час.

Артист Волошин, все еще пребывая под впечатлением, механически взял счет и начал изучать. Зал опустел, только несколько официанток сервировали столы, готовясь к вечернему наплыву посетителей. Драма, не притрагиваясь к счету, вынул две 50-рублевые купюры, протянул официанту.

– Бутылку водки, пару салатов, и мы в расчете, за двоих.

– Позвольте! – Волошин достал объемистый бумажник. – Я рассчитаюсь отдельно.

– Николай Николаевич, сегодня я угощаю, день рождения у меня, а ты распоряжаться в следующий раз будешь. – Драма кивнул официанту.

Тот умчался, через минуту вернулся с запотевшей бутылкой водки, выставил пару салатов, и молча ушел. Артист смотрел укоризненно.

– Мы так не договаривались. Завтра премьера, надо быть в форме.

– Отоспишься! Разговор интересный, прерывать не хочется. На чем остановились? Ах да, любит не любит. Выпьем, – Драма свернул пробку.

– За несуществующего именинника?

– Жене веришь, а мне нет? Могу паспорт показать.

– Не надо, – Волошин махнул рукой.

Задел артиста разговор, еще как задел! Они выпили, символически закусили, взялись за сигары. Под ароматный дымок Драма продолжил:

– Мы их не понимаем, и женщины этим пользуются. Хочешь знать, как женщина превращается в патологическую шлюху?

Артист неуверенно кивнул.

– Тогда слушай! Представь, супруги разругались. Обиженная жена выбежала из дома в чувствах. Она рассержена, хочет излить душу, звонит из ближайшего автомата. Кому? Бывшему однокласснику. Или однокурснику, бывшему любовнику, без разницы. Да хотя бы случайному проходимцу! Зачем? Ей надо поднять самооценку, которую муж растоптал, оскорбил грубым словом. Это ей так кажется. Она идет по улице и готова отдаться первому встречному, который сделает комплимент, и заманит в гости. Там они выпивают и, чтобы ускорить процесс, проходимец предлагает руку и сердце. По пьянке все получается легко и стремительно! Чуть с кровати не падают. Да, они играют в любовь. Иллюзия страсти. Через пару часов она возвращается домой, кроткая как овечка, муж ранен в самое сердце и просит прощения. Какая тонкая психика! Ушла мегерой, вернулась рыбкой, эти женщины! Существа с другой планеты. Они легко примиряются, и она шепчет, что он у нее самый любимый, самый-самый! Он усмехается и не замечает, что «самый-самый» вовсе не означает единственный. Она поначалу раскаивается, но утешает себя словами: сам во всем виноват! Не зря же он просил прощения?..

Драма замолчал, словно сомневаясь, стоит ли продолжать.

– Все? – Волошин усмехнулся.

– Нет. Вначале была трагедия. Измена, падение в пропасть, с кем не бывает. А вот ночью начинается комедия! Рогатый супруг вдруг принимается рьяно доказывать, что он супермен, и очень-очень ее любит. Неутомимо трахая супругу, доводит ее до животного состояния. Она вскрикивает, ахает и громко стонет, но никак не решается сказать, что сегодня он безнадежно опоздал. Наконец, пытка кончается, супруга откидывается на подушки: как здорово, я чуть с ума не сошла. Муж смотрит, и вдруг хватает за ногу. Она пугается, но поздно. Все повторяется! После акта жена начинает хихикать. Знаешь, почему? Пышущий страстью рогоносец имеет неотразимо глупый вид. Именно в тот момент она начинает ощущать прелесть измены. С этой минуты рога мужа будут расти не по дням, а по часам, и ни одного случая женщина не упустит! Она их будет копить на старость. В этом их секрет, вот и вся история.

– Какой секрет? – Волошин тяжело дышал.

– Жена запросто может любить, и при этом изменять, еще и ревновать, поскольку считает, что муж – ее собственность. Ты любишь свою дачу, машину? Но мечтаешь купить еще лучше. Так и женщина. Она любит мужа, но с великим удовольствием ему изменяет, при этом еще воспитывает, дрессирует. Он стал такой милый, домашний, я его еще больше люблю, никому не отдам! И она думает совершенно искренне, без угрызений совести.

Волошин перевел дух, справился с эмоциями, хмыкнул.

– Тебе откуда знать? Не повезло в жизни, вот шлюхи и мерещатся.

Сюда Драма и вел свою комбинацию.

– Рогат я был, но я развелся. А ты чему радуешься? Думаешь, миновала чаша сия.

– Представь себе, радуюсь.

– И думаешь, жена тебе верна?

– Сто процентов! Голову даю на отсечение.

– Тогда предлагаю пари. – Драма для вида разгорячился. – Мажем на сотню, что пересплю с твоей верной супругой?

Улыбка артиста стала походить на сморщенный блин.

– Перепил, брат, – глаза его недобро сверкнули.

– А чего ты плечи поднял? Ты не голову на отсечение даешь! Или для красного словца побрякал, так и скажи. Тогда извини, я думал, тебе стольник не лишний будет.

– Плевать я хотел на твой стольник.

– На тысячу спорим. Или слабо?

– Просто смешно.

Драма не унимался, дрова летели в топку страстей.

– 10 тысяч! Или ты лжешь, закрывая на измены глаза. Мне десять штук не жалко, десять косарей, только бы убедиться, что не все они такие. А ты в собственной жене усомнился, как до дела дошло. Какой Отелло? Одна бутафория. Правды боишься, так и скажи.

– Боюсь в дерьме изваляться.

– Ты в нем по уши сидишь! Знать не желаю, лишь бы любить дозволяла. А потом удивляемся, почему бабы нас не уважают, веревки вьют. Обещаю. Застукаешь жену в чужой постели, другим человеком станешь. Чувства пережить надо, измену и ревность, в реальности испытать, на сцене пригодится. Зрелище, достойное богов, не сомневайся! Это стоит 10 тысяч.

– Не может этого быть.

– Честь не трону! Только в кроватку уложу, чтобы тебе показать.

– Она не такая.

– Фирма гарантирует!

– Вы даже не знакомы.

– Вот Фома неверующий. Завтра же увидишь! Своими глазами.

– Да она с тобой разговаривать не захочет.

– Не твоя забота. Значит, проиграю пари и принесу извинения.

Волошин молчал, обдумывая дерзкое предложение. Драма мешать не стал, молча налил рюмки и стал ждать. Наконец, Волошин решился.

– Допустим. И как это устроить?

– Элементарно. Рядом с театром, за углом гастроном. Там я живу, над гастрономом, вход со двора, квартира 148. Дверь будет открыта, милости прошу. Гарантирую, самой измены не будет. Премьера, когда кончается?

– Вечером, примерно в одиннадцать.

– Чудно! Сразу дуй ко мне, тут два шага. Она будет голая, в моей постели.

Волошин тяжелым взглядом испытующе рассматривал Драму, тому стало неуютно. Кто их знает, народных артистов. Он поежился. Нет, и не надо. Развлекся, поболтали душевно.