«Без очереди» продолжает серию сборников короткой прозы современных авторов, начатую книгой «Москва: место встречи». Авторы делятся своими воспоминаниями о советской жизни, в основном, времен застоя, потому значительная часть рассказов посвящена курьезным историям про сложное устройство социалистического быта, про добывание элементарных вещей (в «Лоскутке» Л. Улицкой и «Перелицовке» А. Васильева о том, как модная одежда перешивалась из старой) и абсурдные общественные явления типа массового «таскания» с работы, которое не считалось воровством («Несуны» Т. Толстой), сдачи бутылок («Бойцовка и бутылка» Д. Драгунского) и макулатуры («Стране нужна бумага» Ш. Идиатуллина). Была и обратная сторона – у власть имущих и при социализме всего было в избытке («Десять лет при коммунизме» Н. Зимяниной). Отдельный блок рассказов посвящен путешествиям, внутреннему туризму и знакомству с деревней, ныне уже исчезнувшей совершенно, а тогда - живущей еще в своей почти нетронутой патриархальности («Письма лондонскому другу о поездке в Торжок» В. Паперного, «Планета Юшино, или Сталк по заброшкам» Е. Холмогоровой). Среди историй про контакты с иностранцами оказался единственный рассказ про КГБ («Конец века» М. Бутова).
В книге «Без очереди», как и в предыдущих сборниках серии, большая часть рассказов – это автобиографическая проза, потому даже в историях про бытовые трудности сильна лирическая интонация. «Мое представление о счастье» - так называлось сочинение на свободную тему в фильме «Доживем до понедельника» (1968). При чтении книги не раз возникало ощущение, что выросшие дети из того фильма снова собрались вместе, чтобы написать уже в зрелом и преклонном возрасте (авторы сборника в большинстве своем люди, чье детство прошло в 60-70-80 гг.) сочинение о том, каким оно было, суровое советское счастье? Не случайно на обложку книги помещена трагически нежная картина Сергея Лучишкина «Шар улетел». Красный воздушный шарик, улетающий из пустого, серого, замкнутого двора-колодца, - правильно подобранная метафора к ностальгическим переживаниям авторов. Этот красный шарик – про улетевшее детство и молодость. А чего больше всего не хватает в юности? Мальчик в фильме «Доживем до понедельника» пишет, что «счастье – это когда тебя понимают». Героям эпохи советского застоя и 80-х, как и во все времена, больше всего не хватает понимания. Может быть, поэтому они выдумывают свою собственную реальность, наивную, абсурдную, странную, такую, которую уже не сможет вообразить никто и никогда.
Герои эпохи – это, прежде всего, читающие дети, да не просто читающие – дети, обезумевшие от чтения. В рассказе Натальи Громовой «Повесть о первом коммунисте» девочка сочиняет торжественную до абсурда поэму про самопожертвование коммунистов ради вождя. Мальчик из рассказа Шамиля Идиатуллина «Стране нужна бумага» рыщет в собранной на школьном дворе макулатуре в поисках журналов с фантастикой. «Ловец» Глеба Шульпякова про неожиданное знакомство с романом Сэлинджера. Наконец, в «Лагере и походе» Алексей Сальников в своей гротескной манере рассказывает историю уральского мальчика Шибова, его странной семьи и отношений в семье. Но, как и в других произведениях Сальникова, оказывается, что самые странные в мире люди не вот эти спивающиеся мужики и одинокие суровые женщины, а читающие и пишущие: именно эти «маньяки» вызывают больше всего удивления и подозрения: как, откуда и почему они возникают? Загадочное явление природы.
Другие «герои эпохи» - это «проклятые» поэты. Собственно, в них иногда превращаются «читающие дети». Добрая половина эссе Дмитрия Быкова «Сумерки империи» посвящена поэту, барду и создателю литературного рок-кабаре Алексею Дидурову. В чем его феномен? В нем не было ни диссидентской, ни хулиганской «подпольности». Его «проклятость» была в «избыточности таланта». Несмотря на постоянно чинимые ему препятствия, он умудрялся создавать вокруг себя пространство для творчества и общения, это была другая реальность – в нее втягивались люди, уставшие от серости и нищеты действительности.
«Портвейновый век» Валерия Попова рассказывает про ленинградских «проклятых» поэтов и писателей: Олега Григорьева, Владимира Уфлянда, Виктора Голявкина. Их счастье и несчастье тоже было в «избыточности таланта». Общим местом теперь стало их жалеть за погубленную жизнь, за пропитый талант. Попов отвечает тем, кто жалеет этих «горьких пьяниц»:
«Да они столько сделали, что можно и умирать! Не жалейте их – бесперспективное дело, зря только надорветесь. Лучше позавидуйте им. Как и другие гении, они создали свой неповторимый, пусть не Серебряный – но другой, гораздо более близкий нам «портвейновый» век. Они имели силу и отчаянную решимость – выбрать свой путь и бесшабашно пройти его, несмотря ни на что, не боясь гибели…»
К этой же «бесшабашной» компании примыкает вымышленный герой из чудного рассказа Юрия Буйды «Человек с зеленым сердцем». У обычного человека сердце красное, а у вруна – зеленое, змеиное. Необыкновенный выдумщик, он тоже гений – человек, счастливый и несчастный не от действительности, а от своей вымышленной реальности, от воображения.
Эти люди, комичные и печальные – с одной стороны, порождение абсурдной эпохи социализма, с другой – совершенно свободные от нее. Впрочем, не только от нее, но и от нашей действительности, от наших приблизительных представлений. В лирическом рассказе Елены Долгопят «Печальный герой» один из гениев той эпохи Геннадий Шпаликов становится призраком. Он проходит без очереди в ресторан, подходит к разным людям, слушает их разговоры, заходит к ним в дом, едет в троллейбусе – везде он остается не только не узнан, он никем не виден, не заметен. Он же при этом видит всех и всё – каждую деталь, вещь, людей, их замкнутое, подробное существование, быт, привычки, усталость. Люди стоят в очереди в главный ресторан Москвы – «Прагу», они сосредоточенно ждут часа своего наслаждения. А поэт уже ничего не ждет, ни к чему не привязан, и потому для него открыты все двери всех домов и заведений. Он и теперь, наверное, еще ходит между нами, все также не видимый, не понимаемый никем.
Это само прошлое стало призраком, ни увидеть, ни понять мы его уже не в силах. В рассказе Александра Кабакова «Деталь интерьера» мальчик находит среди старых газет в шкафу, непонятно как оказавшемся у них дома, личную записку времен террора. Человек, который писал ее, прощается с любимой женщиной и просит отказаться от него. Автор добавляет:
«Почерк был разборчивый. Тем не менее я ничего не понял».
Так думает мальчик, нашедший записку уже в относительно спокойные времена. Так и для большинства читателей книги «Без очереди», людей постсоветских, уже непонятны ни вещи, ни явления, ни события, ни люди описанного времени. Само по себе время скрылось, растворилось в анекдотах, в очереди из вещей и событий, людей, которые, как лица на чужих фотографиях, ни о чем нам не говорят, кроме тайного указания на то, что что-то когда-то с кем-то где-то в самом деле было. Была какая-то странная жизнь, вообразить которую сейчас совершенно невозможно. Молодость, как всегда, хочет быть счастливой и требует понимания (так характерны здесь эссе Дмитрия Захарова и рассказ Евгении Некрасовой, для которых «социализм» - декорация для выражения своих взглядов на актуальное настоящее). А призрак-прошлое… не знаю, что ему нужно. Наверное, сочувствия и смирения, ведь его уже никакими силами не переделаешь, не перепишешь.