Осень, 138

Фрол родился в октябре и умер там же. В крематорий ходит сто тридцать восьмой. Кондуктор серьезен, как в театре, его маршрут похоронный. Все с гвоздиками, завернутыми в газету. № 138 – для тех, кому не хватает на такси, на могилу, на цветы нормальные.

 
там над лесом туча мух
это умер винни-пух
видно меду перебрал
дознячка не рассчитал
 

Фрол был поэт. На колонне висел прейскурант ритуальных услуг и расписание. Жгли человека со смешной фамилией Хабло. И всяких других. Тетка из крематория, кажется, приторговывала цветочками с могил. Уважаемые родные и близкие безвременно усопшего (пауза, по бумажке) Фрола Жукова. Пожалуйста, пройдите в зал для прощания.

 
теперь он просто тушка
он больше не медведь
его больную душку
подлечит доктор смерть
 

Кто-то грустный, яростный, усатый, из лесопарков и подворотен, где мы орали от боли и красоты и не умирали в общем и целом. Какой-то такой человек. Разве я ему родной и близкий? Кто я, чтобы прощаться? Вместе пили разок, пели чуток. Я его и не помню толком, усопшего-то.

 
ду-ду-ду ду-ду-ду горшок пустой ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой
ду-ду-ду ду-ду-ду горшок пустой ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой
 

Ту, которая его любила, я встретил через пять лет. Расскажи, говорю, о Фроле. А она:

– Черноволосый, черноглазый, с отпечатком черной ладони на спине. Нянечка в роддоме крестилась и убегала, отказываясь взять его на руки. В семье его потом была легенда, что это мама беременная едва не упала с лестницы, а папа ее поддержал. Покончил с собой на исходе октября. Не знаю точной даты, мы послезавтра наутро узнали. Вскрыл вены, вышел на лестничную клетку и звонил соседям. А они ему не открыли. Из-за того, что передумал и пытался, самоубийцей не считается.

Спасибо, говорю. Расскажи еще что-нибудь. А она:

– А еще он был весел, безумен, бесстрашен и бесстыден, в юности аскал и трахался на площади: «Бросьте монетку молодым, которым некуда пойти!»

Спасибо, говорю. Но я так и не понял, почему я просыпался с его именем. И почему той осенью все пытался его разглядеть. Но из третьего ряда видел только черные блестящие острые туфли, которые он вообще-то не носил, потому что черные блестящие острые туфли носят подонки. Из гроба торчали эти туфли и нос горбом.

 
громко плачет пятачок
что ж ты винни дурачок
ни ворчалок ни сопилок
только ком гнилых опилок
 

Закончили прощание. Мужчины, крышечку давайте. Завинчиваем, так. Фрола бросили в прямоугольную дыру, все подошли и туда заглянули. Тетке с бумажкой сунули денег, она подняла брови.

 
отброшены копыта
откинуты коньки
печально смотрят в небо
стеклянные зрачки
 

Труба плюнула черным облаком – Фрол полетел. А я все хотел прибить полку, на которой не стояла неизданная книга его стихов, а полка все не прибивалась. Я воздел молоток в одном городе и ударил по пальцу в другом. Все как-то скукожилось и безвременно усопло, ага-ага. Вот, например, раньше был зуб снизу слева. А теперь там снизу слева пустота, и в нее влезает палец – болит, если промахнуться молотком. Вот так и Фрол.

 
ду-ду-ду ду-ду-ду горшок пустой ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой
ду-ду-ду ду-ду-ду горшок пустой ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой
 

Осень – это когда другие. А ты сидишь с пальцем во рту. И вспоминаешь нос горбом, отпечаток ладони.

 
винни умер в эфире только зуммер…
винни умер в эфире только зуммер…
 

Сто тридцать восьмой обратно – не то что сто тридцать восьмой туда. Обратно все уже выпили за здоровье своих мертвецов. Всем бы уже тепла и дальше жить. Один все кричал, что вот она, судьба, и обнимал чужую бабу, у которой умер кто-то не очень важный. Целовал ее в шапку, в пальто и просил у меня карандаш, записать телефончик. Но в карманах были только бумажный мусор и немного мелочи. 19 октября 1971 – 29 октября 2009. Бросьте монетку молодым, которым некуда пойти.

Стереометрия

– Купи куб мышей, – сказала мама, – Пиня голодный.

Маме не хватало человеческого тепла, и она взяла питона. Пиня жил в прямоугольной чугунной ванной объемом сто сорок четыре литра, мылись мы у соседки, а мама ее за это стригла. У соседки тоже не было мужа, были слабоумная дочь моих лет и лысый попугай на кухне, но она еще не потеряла надежду и хотела каре. Сложно все у взрослых, я и тогда не вникал, и сейчас не буду.

– Купи куб мышей, – сказала мама. – Или я сожгу твои книги.

Я часто представлял, что Пиню засосало в трубу, а потом вообще всех, и никто уже не мешает заниматься стереометрией.

Кормили его на последние деньги. Мама продала на дрова, что было, и пошла, наконец, редактором сайта для инвалидов. Следила, чтобы они не поубивали там друг друга при знакомстве.

«Инвалид третьей группы, пока не бессрочной. В тонусе держало и держит пристрастие к игре на басу, хочу поступить в эстрадно-джазовое училище».

«Инвалид первой группы с ампутацией обеих кистей рук и правой стопы. Курю, пью редко, наркотики не употребляю и ненавижу тех, кто употребляет их. Был женат, остальное при переписке».

«Инвалид первой группы, не хожу, деревенская, простая, одинокая, не хожу».

– Почти как я! – шептала мама и дула в кулак. – Почти как я.

Я закрывал глаза и вычислял в уме объем цилиндра с диаметром основания три километра и высотой до неба.

– Купи куб мышей, – сказала мама. Я надел три свитера и пошел.

Рынок был до горизонта. Сначала птичьи и звериные, змеиные ряды. Потом скот. У самой реки люди. От мороза все молчали. На прутьях застывало дыхание. Лишь собачницы спорили, когда сойдут снега и вернется солнце. Преобладала версия, что никогда.

В самом дальнем углу квартала живых и мертвых кормов сидела старуха. Старуха шептала:

– Мышки-малышки, мороженые мышки. Мышки-малышки, мороженые мышки.

Однажды мышь укусила Пиню, он их начал бояться, и мама, плача громче обычного, повышала ему самооценку – гладила и так далее. Мы перешли на мороженых, грели их на плите и шевелили потом палкой, имитируя жизнь. Пиня страдал и стал совсем вялый.

– Каких тебе, мальчик? – спросила старуха.

Змееныши едят новорожденных. Подростки – едва обросших мехом мышат. Взрослые – взрослых. Общее правило: корм должен быть такой же окружности, как питон. Я ткнул в нужных и дал деньги.

– Мало, – сказала старуха. – Подорожали. Придется отработать. Привыкай к жизни. Сложишь из них башню – один твой.

Для ледяного куба со стороной в локоть формула расчета объема – локоть на локоть на локоть. Площадь поверхности – шесть на локоть в квадрате. Это если грани ровные и из них не торчат хвосты и лапы. Площадь поверхности ледяного октаэдра, полного мертвых мышей, – два на локоть в квадрате на квадратный корень из трех. Додэкаэдра – три на локоть в квадрате на квадратный корень из пяти скобка открывается пять плюс два на квадратный корень из пяти скобка закрывается. Икосаэдра – пять на локоть в квадрате на квадратный корень из трех.

Я вернулся к ночи. Мама стояла в центре кухни, равноудаленно от всех стен, будто с линейкой высчитывала. Бутылка в руке была пуста ровно наполовину.

– Пиня помер, – сказала мама.

Я поставил куб и пошел к учебникам.

Наутро мама привела мужчину, сказала, что это Саня с сайта, что Саня похоронит Пиню и вообще будет помогать.

У Сани не было руки, он только путался и мычал, потому что был еще и немой, как я, и всю работу делали мы с мамой, долбили твердь лопатами, пихали туда коробку с питоном, но слишком давно все промерзло. И мы просто сунули Пиню в сугроб, все равно весна не скоро, если будет вообще.

Саня, как мог, погладил маму, а я пошел делать уроки. Губы дрожали. Главное – было не улыбаться. Я был счастлив. Счастлив на счастлив на счастлив. Я был так же счастлив лишь много лет спустя, когда выучил все объемы, все формулы, выучил все и все сдал, поступил, куда хотел, и вырвался, вырвался, вырвался отсюда.

Азбука большого города

Читать ритмично

А. Ад. Тут – говорят – ад. Врут: никто не горит, не корчится. Ни миллион Александров. Ни полмиллиона Анастасий.

Б. Бар. Некоторые приходят в бар. Приходят, ну и ждут: что-то будет, может быть, но вряд ли. Чудо, драка, любовь. Что-то будет, может быть, но вряд ли. Музыка не та. Совсем. Не такая. Белла тоже любила бары: приходила, ну и ждала.

В. Все. Владимир пил дома, думая, что это его спасет. Да, Владимир пил дома, он был изобретатель. Смешивал водку с водкой, выходило ничего. Собутыльники его закончились давно, он садился лицом к стене, закуривал, смешивал и говорил. «Вчера. Две. В одно лицо сделал. Одну. Сел. Выпил, скучно, мля, вторую, все».

Г. Гол. Георгий, чтоб не умереть, играл в футбол. С гаражом, как правило, пнет – а мяч обратно, пнет – обратно. Еще он перед зеркалом искал морщины, пятна, щупал живот. Тело свое любил, ничего не пил, не курил, не тратил, боялся времени. Однажды гараж снесли, и, глядя на голую землю, – «гол» сказал Георгий, Георгий сказал «гол».

Д. Дом. Хорошо, когда умирает мама. Это дом. Или папа. Тоже дом. Бабушка. Дом. Если ближний, дом вам, иначе дом не добыть. А у дальних свои потомки, и дом им. Вот здешние и ждут чужой смерти. Целую жизнь. И нездешние ждут чужой смерти. Целую жизнь. Но одна мама здесь выгодней, чем пять мам там. Дмитрий стоял у гроба и думал, как ему повезло.

Е. Еще. Егор купил метлу, совок и бритву для прыщавых щек. Чистил все вокруг, скреб, царапал, стирал, как мог, украшал среду, подозревая, что все-таки он не на «Е», а на «А». То есть в аду.

Ж. Жом. Жанна придумала есть жом. Пощупала ноги, пощупала зад, поплакала, почесала глаза. В журнале писали, что надо есть жом, похудеешь сразу. Но не написали, что он для скота вообще-то, зараза. Жанна все продала и купила жома. Тонну свекольного, гранулированного жома. Кухня вся в жоме, коридор в жоме, все вообще в нем. И теперь живут вдвоем девушка и жом. Тонна жома и толстая заплаканная девушка.

З. Зоб. А Зинаида пила из-под крана, и вырос зоб. Ела с пола, и выросло. Вот это самое выросло. Зоб. Огромный зоб. Брали врачи и прятали деньги, хихикали и не давали надежд – это был какой-то самый-самый злостный зоб. Наконец назвали сумму, чтоб резать. Но Зинаида пропала, никто не заметил куда. А потом из квартиры запахло чем-то неправильным и бесполезным. Так она и сидела на кухне, с ножом, в этом самом, в зобе, да, в зобе, да, в зобе, да, в зобе, да.

И. Ил. У Ивана были рыбы, он их любил. Тесно тут, не погуляешь тут, даже если ты человек. А рыбы удобны, с ними не надо гулять. Но ты умрешь медленно, если ты человек. А если ты рыба, то быстренько кверху пузом, и ну вонять. Иван подержал своих рыб в морозилке, хоронить повез. Ехал долго, а пригороды не кончались. А рыбы таяли: в морозилке-то не такой уж мороз. А дома остался ил. А пригороды не кончались.

Й. Йод. Помогает от зоба, и, говорят, от него встает. Йод. Надо, чтоб всюду был. И другие вещества. И йод. Надо, чтоб всюду был. И другие вещества. Человек с редким именем Йозеф ходил по магазинам, дергал ртом и спрашивал, содержится ли тут йод. Ему говорили: мужчина, вы тупой? Вы тупой, мужчина? Вот вам белки, жиры, углеводы, вот вам клетчатка и клейковина. А он такой: тварь, заглохни. Поговори еще мне тут. Заглохни. Поговори. Есть тут йод? Будет ли он у меня внутри?

К. Кот. Сначала глазки и хвостик, потом он сразу огромный и срет. В еду, одежду, технику. В только что купленную посуду. Ухмыляется, издевается, срет повсюду. Прыгает со шкафа и срет в прыжке. Жизнь зато занята. Жизнь зато сложилась. Вот Каринэ и взяла четырех котов одного за другим.

Л. Люк. А один – Леонидом звали – упал в люк. Тоже вот пошел за кошачьим кормом, в люк провалился и там застрял. Потому что ел мало йода и мало жома, лежал на боку, во рту и в заду ковырял, грустил от себя и совсем разжирел. Итак, пошел, упал, торчит он, стало быть, из люка – помогите, мол, люк, мол, люди, мол, помогите, суки. А все идут мимо, думают – ну дурак. Сутки он так проторчал. Сутки. Сверху люди, снизу мрак. Сверху люди, снизу мрак.

М. Медь. Михаилу некого было любить и не на кого смотреть. Он решил завести питомца: кристалл медного купороса. Повесил нитку в стакан с раствором, прищурился и стал ждать. Сначала не было ничего, потом вырос маленький, синий. Потом пришла к нему одна, вся такая из плавных линий, но в драном лифчике. И случайно разбила стакан с питомцем. Михаил собрал осколки, выбрал покрупней – дно оказалось – и этим дном стал ковыряться в ней. Стал ковырять ей лицо и тело. Та убежала, уползла, улетела, а он сел на пол, на кровь и купорос, прищурился и стал ждать.

Н. Нож. Ножом-то поудобней, подумал Николай.

О. Ось. Маленькой Ольге сказали, что у Земли есть ось. А у меня? Ну конечно (и мама тыкала в позвонки). Потом она выросла, Ольга, и ее перестали брать на руки. Потом все совсем устали – что ты вертишься, мол, надоела, мля. И Ольга тогда ложилась на пол и представляла, что она Земля. И что вот это на ней не синяки и прыщики, а города. И что она вертится, вертится и не остановится никогда.

П. План. Главное, чтобы был план. Вот у Павла что-то такое было, он на это всегда намекал. Запасной, говорил, вариантик. Кое-что, говорил, про запас. Так подмигивал он, суетился, по пьянкам скакал. Вот пидарас, говорили. Вот пидарас. Но однажды что-то у него лопнуло в голове. И он лег на месте, город приняв за кровать. Подошли к нему – пьяный, что ли, валяется на траве? Сваливать, прошептал Павел. Сва-ли-вать.

Р. Ритм. Некоторые думают, что есть ритм. Ищут какие-то сходства, какую-то последовательность во всем, искренне думают, будто рифмуется то да се. Вот и Раиса искала ритм, даже в студию пошла танцевать, дрыгала там ногами, но что-то у нее не выходило, ну то есть вообще. Плакала каждую ночь, кособокая дура, думала, тьфу, ну и пусть. Сволочи все, шептала, тыкала в стену горячий лоб. А сердце в ушах отдавалось, и это был такой хруст, будто пьяный упал в сугроб. Будто пьяный упал в сугроб.

С. Сон. Софья тоже никак не могла уснуть и думала про патиссон. Купила, не купила? Ну, купила, ну купила. А надо или не надо? Ну, не надо, нет, не надо. А зачем тогда купила? Ну, купила, раз купила. Но, наверное, хороший. Должен быть хорошим.

Т. Тон. Тимур купил штаны и много лет искал к штанам пальто. В тон чтобы было к штанам пальто. В тон чтобы было к штанам пальто. В тон чтобы было к штанам пальто. В тон чтобы было к штанам пальто.

У. Ус. У Ульяны вырос ус. Ну не то чтобы ус, а такой огромный волос. Вырос прямо на груди у Ульяны. У нее и так не очень с мужиками было, а тут он, ус, фу, гадость, он, ус. Но она не удаляла, ничего не трогала, все боялась, вырастет что-нибудь похуже. И она тогда совсем неприятной станет. Станет ей тогда совсем невозможно жить.

Ф. Флот. У Федора дедушка был капитан, а папа пилот. А сам он вырос какой-то мелкий, какой-то тупой совсем. Работал то здесь, то там, что-то водил, воровал, ненадолго сел. Но от папы был дом, а в доме ванна. И Федор пускал в нее корабли. Сделанные из хлеба, бумаги, бутылок и всякой фигни. Это мой флот, говорил Федор. Да, это мой флот. Полный вперед, говорил Федор. Полный вперед.

Х. Хром. Можно все им украсить, чтоб было как аэродром. Вот один человек, кажется, Харитон или как-то так, заработал тем, что сидел в духоте и чужие деньги считал. Он хромированный кран купил, хромированный душ, он покрыл покрывало хромом, при помощи хрома ел еду. Звал друзей посмотреть на роскошь, но никто не шел, справедливо считая его мудаком. Да, никто не шел, Харитон тоже стал делать вид, что ни с кем незнаком. И теперь живут вдвоем Харитон и хром. Тонна хрома и обеспеченный, стареющий мужчина.

Ц. Царь. Тоже вот один ходил, говорил, что царь. Да какой ты царь, говорили ему, а он: а вот такой. А вот мое царство – и показывал царство рукой. Вот это вот все он показывал. Вот это вот все. И люди смеялись, и было похоже, будто ревет осел. А этот мужик даже имя себе сменил и стал по паспорту Царь. И глупая такая фамилия. Глупая такая фамилия.