Сидевший за столом повернул голову и сквозь зубы, из которых торчала разжёванная дымившаяся папироса, процедил:

– Очень интересный материал, коллеги! Даже отрываться не хочу!

Асакуса кивнул, повернулся к Кэндзи и по-японски прошептал:

– Сейчас он предложит нам «присаживаться»!

– И присаживайтесь, коллеги! – через папиросу проскрипел сидевший за столом.

После того как повар принёс и поставил на стол поднос с хрустальным кувшином, до краёв наполненным шипящей бузой со льдом, Асакуса произнёс:

– Итак, господа, прошу знакомиться!

– Юшков! – Сидевший привстал и подал Коити руку.

– Нам предстоит нелёгкая работа! – не дав представиться Коити, произнёс Асакуса. – С февраля этого года Маньчжурия подвергается массированной обработке Советами, её ведет пока не обнаруженная нами подпольная радиостанция, которая называет себя «Отчизна»… – Он замолчал и посмотрел на Коити и Юшкова.

Водитель посигналил, ворота открылись, и машина въехала во двор миссии.

– Идите ко мне в кабинет, вот ключ, а я поднимусь через несколько минут.

Кэндзи поднялся на второй этаж, осторожно повернул ключ, отворил дверь и вошёл. Он знал, что в сорок первом и сорок втором годах Асакусы в Харбине не было, год он преподавал в разведывательной школе в Токио и ещё год работал в Европе: это было в сорок втором. Асакуса был в Германии, Венгрии, Румынии и Италии, он изучал опыт работы стран-союзниц на завоёванных территориях, может быть, даже ездил туда, может быть, и в Россию, в смысле – в СССР, но об этом Кэндзи было ничего не неизвестно.

Он впервые оказался в кабинете Асакусы один. Он огляделся и увидел, что за прошедшие годы здесь ничего не изменилось: большой дубовый стол с прямоугольником зелёного сукна стоял на месте; на нём, как и раньше, была бронзовая настольная лампа, на стене висели портреты императоров и флаг; левее стену загораживала чёрная лакированная шестистворчатая ширма с перламутровыми инкрустациями, за ней должна была быть та тайная чайная комната, в которую он заходил один раз.

«Неужели сохранилась?»

Кэндзи подошёл к ширме и попытался заглянуть: в тонкую щель между створками был виден чёрный проём, значит, комната была. Он уже поднял руку, чтобы наклонить ширму и получше разглядеть, но услышал шаги генерала. Асакуса вошёл и, не глядя на Коити, произнёс:

– Мне с вами было некогда поговорить, но я думаю, что вы уже поняли вашу задачу.

Асакуса казался Коити неожиданным: он, почти не хромая, стремительно передвигался по кабинету, отдёргивал шторы на окнах, открывал сейф, оборудованный в одном из книжных стеллажей, переносил на стол документы. Коити не успевал за ним.

– Думаю, понял, господин генерал, – мне придётся вместе с Юшковым работать с текстами передач радиостанции…

Асакуса остановился на полпути к столу со стопкой дел в руках, секунду смотрел на Коити, потом как-то странно мотнул головой, дошёл до стола и плашмя их бросил.

– Это – первое! – Он остановился и ещё раз посмотрел на Коити тем взглядом, который редко кто выдерживал. Прошедшие полтора часа они с Асакусой и Юшковым обсуждали тексты передач советской подпольной радиостанции. Он узнал в Юшкове того высокого русского, которого негласно сопровождал летом тридцать восьмого года из Харбина в Дайрен и которого тайно фотографировал Сорокин.

У Юшкова была задача попытаться по содержанию передач определить источники информации. Ещё в Мукдене, в штабе армии Коити начал получать сведения о работе этой радиостанции. Она начала вещать в феврале этого года, появилась внезапно, работала каждый день по несколько десятков минут и передавала поразительно точные сведения обо всем, что происходило в Харбине и других городах Маньчжурской империи. Передачи предназначались для русских эмигрантов, велись на русском языке и этим вечером рассказывали о том, что произошло сегодня утром, а утром рассказывали о городских событиях прошедшего дня. Героями передач были самые известные деятели эмиграции и японской администрации; передавались свежайшие сводки с фронтов на западе и на Тихом океане, о которых молчали японские радиостанции и газеты; передавался даже репертуар харбинских кинотеатров и меню ресторанов на Китайской улице. Само собой, что русские с первой передачи приникли к полузапрещённым японскими властями радиоприёмникам. Для японцев это был очень неприятный сюрприз, они не могли определить, кто с такой скоростью и оперативностью доставляет «Отчизне» самые свежие сведения. Меры жандармерии и работа агентуры ничего не давали. И тогда была поставлена задача – попытаться найти тех, кто поставляет «Отчизне» информацию.

– А какая вторая?

– Вторая?

Асакуса дошёл до сейфа и вытащил оттуда ещё несколько папок.

– Вторая! – задумчиво произнёс он. – Вторую получите позже, а пока будете работать с ним каждый день с утра до вечера. Лучше, если вы будете и ночевать там. Вы женаты?

– Нет!

– Ну тогда ночевать можете… – Асакуса продолжал ходить по кабинету, – можете где хотите, раз вы не женаты. Мужчина должен быть женат, хотя бы временно. Начнёте завтра, сегодня можете быть свободны!

* * *

О встрече Енисея с каким-то японцем было доложено капитану Соловьёву, при этом было упомянуто, что после высадки Енисея из такси около его конторы машина повезла японского пассажира дальше; японец вышел на углу Китайской и Биржевой и вошёл в неприметную гостиницу недалеко от набережной Сунгари. Отследить этого человека, знакомого Енисея, Степан отправился сам: через полтора часа за японцем приехала машина, отвезла его из гостиницы в Новый город и въехала в ворота японской военной миссии на Больничной улице.

– Выходит! – выдавил Ванятка и сменил свою шпанскую позу: плечом к стене дома, нога за ногу и руки на груди.

– Давай за ним! Стой! – Степан схватил Ванятку за руку. – Он, кажись, движется в нашу сторону! Растворяемся!

Ванятка отошёл метров на пять, снова прислонился к стене и достал пачку папирос «Лапото».

«Когда я тебя отучу дымить? И стоит опять как шпана!»

Степан дождался, когда японец от ворот миссии дошёл до Николаевского переулка и повернул на него. Короткий, всего несколько десятков метров Николаевский переулок соединял Больничную улицу и Соборную площадь. Японец шёл к Соборной. Степан тронулся с места и, проходя мимо Ванятки, сказал:

– Быстро сгоняй к нашим и узнай, Енисей на работе или нет? Наблюдение за ним не снимать до вечера, до самого его дома, встретимся на базе. Если что, я здесь поставлю метку.

Ванятка кивнул, и его шляпа, к которой он так и не привык, клюнула ему на нос.

«Ну, Саньгэ, конечно, тебе спасибо, но, если человек никогда не носил шляпы, нашёл бы ему хотя бы кэпку!» – подумал Степан, глядя на Ванятку, который всего лишь несколько месяцев назад сменил солдатский бушлат и пилотку на пиджак и шляпу, которых за свою короткую жизнь никогда не носил.

Японец медленно прошёл переулок, вышел на тротуар Соборной площади и остановился.

«Проверяется!» – подумал Степан.

Ему шляпа тоже мешала. До этого он носил шляпу в сорок втором году в Германии, когда выходил на визуальный контроль и контрнаблюдение в городе Эберсвальдэ.

Он смотрел. Японец стоял. Степан пошёл по параллельному тротуару и тоже вышел на Соборную. Японец стоял и смотрел на площадь. Степан тоже остановился, и, пока японец не двигался, он мог несколько минут оглядеться. Он уже знал эту площадь как свои пять пальцев, она ему очень нравилась, в центре её был красивый деревянный, как игрушечный, собор, где он провёл опознавательную явку с Енисеем. Город вообще показался ему совсем русским, как и говорил Саньгэ; в нём не было ничего китайского, многие дома были похожи на хабаровские, даже ленинградские, такие же красивые. За годы с сорок первого Харбин был его вторым городом, кроме Москвы, конечно. В сорок втором был немецкий город Эберсвальдэ, но там было не до обозрений. Как-то он проходил мимо одного красивого особняка, потом у старшего группы спросил, а что это, и неожиданно тот сказал, что это особняк Геринга.