Глава 10

Александр Петрович тоже не мог заснуть.

Сегодня к нему в Беженский комитет позвонил заместитель начальника Императорской японской военной миссии полковник Асакуса и пригласил поужинать. Звонок раздался к самому концу рабочего дня, видимых причин для отказа у Александра Петровича не было.

Закончив работу, Адельберг вышел на улицу и сразу увидел большой чёрный лимузин полковника, из него выскочил адъютант и услужливо открыл дверь.

Александр Петрович сел на заднее сиденье, они приехали на Соборную площадь и остановились около гостиницы «Нью Харбин». Она была недавно построена и светилась высокими прямоугольными окнами всех своих пяти этажей.

Адельберг жил совсем близко, практически рядом, и её строительство проходило на глазах. После японской оккупации в Харбине начался строительный бум, и всем было интересно, что предстанет перед глазами харбинцев, когда снимут строительные леса. Предстал пятиэтажный серый, по харбинским понятиям небоскрёб, лишённый чего-либо примечательного и совсем не гармонировавший с соседними домами. В центре Харбина, на Большом проспекте стояли особняки в стиле модерн: Ковальского, Остроумова, Скидельского, Джибелло-Сокко – с красивыми оградами и орнаментами оконных переплётов, ажурные Московские ряды, украшенные главками и шпилями; и в центре круглой площади – построенный брёвнышко к брёвнышку, как будто перенесённый с Русского Севера Свято-Николаевский собор.

Швейцар подбежал к машине, открыл дверцу и был удивлён, когда из неё вышел европеец.

В дальнем углу небольшого пустого зала Адельберг сразу увидел полковника Асакусу. Тот сидел за столом за деревянной, довольно симпатичной балюстрадой. Метрдотель поклонился и бодро засеменил к нему, Александр Петрович, пока шёл, успел подумать о том, что Асакуса снова не совсем обычно обставляет их встречу.

Асакуса встал поприветствовать гостя и пригласил его занять место напротив. Александр Петрович понял, что заказ уже сделан, и, пока вокруг стола ходил официант, они обменялись несколькими общими фразами.

Японец, как обычно, изъяснялся на изумительном русском языке.

Полковник Асакуса был в Харбине известной личностью, он появился в городе с первого дня оккупации, то есть в феврале 1932 года, хотя Александру Петровичу было известно, что полковник бывал в Харбине и до этого. После полковника Доихара он был главным в Маньчжурии не столько по маньчжурским, сколько по русским, а точнее сказать, по советским делам. Асакуса активно общался с политической верхушкой русской эмиграции: атаманом Семёновым, генералом Косьминым, лидером фашистов Родзаевским и многими другими. Те, кому нужна была японская помощь, стремились к нему, однако многие русские старались держаться в стороне.

Ужин был сервирован по-японски: на деревянном столе без скатерти вместо тарелок стояли деревянные лакированные ящички, в которые были уложены лакированные коробочки с едой. На маленьких деревянных фигурках в виде зверьков с прогнутыми спинами лежали тёмные бамбуковые палочки.

Официант принес сакэ и перед каждым гостем поставил сакадзуки, чуть больше напёрстка.

Гости взяли горячие и влажные махровые салфетки, протёрли ими руки, официант налил сакэ, и тут же на стол были поставлены тонко нарезанная сырая рыба и рисовые шарики.

– Первый тост у нас положено пить за наше японское Солнце, за императора, но будем считать, что у нас на двоих – три императора: у меня – мой, у вас – ваш, и есть общий – император Маньчжурии – Пу И.

За императоров выпили стоя.

– Кстати, мы ведь давно с вами не виделись! С 1935 года, если не ошибаюсь! – сказал Асакуса, усаживаясь в кресле.

Александр Петрович кивнул.

Асакуса закусил и сказал:

– Но о прошлом позже, – и без всякого перехода спросил: – Как вы считаете, Александр Петрович, что нас ждёт в будущем, не очень отдалённом, лет эдак через пару или тройку?

Вопрос был неожиданный и, как показалось Адельбергу, неглавный в их беседе, и он пожал плечами.

– А всё-таки?

– Точно ответить не могу. Уточните, где?

– Здесь! – сказал Асакуса.

– Здесь, я думаю, ничего особенного, Харбин – это ведь только часть целого! А в Маньчжурии – война.

– Почему вы так думаете?

Адельберг посмотрел на собеседника.

– Господин полковник, – сказал он, разведя руками, – вы уж меня извините, но… не экзамен ли я тут держу?

– Нет! – усмехнулся Асакуса. – Однако интересно! Вы умный человек, стараетесь держаться подальше от политики… что вы думаете о перспективах развития обстановки здесь, на северо-востоке Китая?

Адельберг не торопился с ответом; он достал папиросу и стал её разминать.

– Опять-таки – война!

Асакуса протянул ему зажжённую спичку.

– Благодарю! – Александр Петрович затянулся. – Европа хочет, чтобы Гитлер расплачивался по Версальскому договору, отдаёт себя по частям, чего не очень хочет, и пододвигает к Сталину, чтобы они воевали друг с другом. Разве вы, японцы, пропустите этот момент или вы пойдёте на Америку? Думаю, – нет! Вы базируете Квантунскую группировку здесь, а не на Алеутских островах.

Асакуса внимательно смотрел на Адельберга.

– Хорошо! – сказал он. – Это задача для вольноопределяющихся из студентов-менделеевцев или ботаников. Вы по делам Беженского комитета бываете по всей границе, и на Амуре, и на Уссури, или, как вы говорите, – по всему кордону, всё видите и всё понимаете…

Адельберг, в свою очередь, смотрел на Асакусу, тот, не договорив, шумно, со свистом выдохнул, выпил сакэ и взял палочками ломтик рыбы. «Интересная нация эти японцы, – подумал Александр Петрович. – Едят никакую рыбу, сырую и даже несолёную, и пьют никакую водку, а всё вместе получается вкусно. По крайней мере, забавно!» Он тоже взял кусочек рыбы, обмакнул её в остром васаби, разведённом в соевом соусе, выпил сакэ и закусил.

– Понимаю, господин полковник…

Асакуса одобрительно хмыкнул:

– Александр Петрович, вы так ловко пользуетесь палочками! Называйте меня просто Асакуса-сан!

– Как вам будет угодно, Асакуса-сан. Я благодарен вам за приглашение, но оно немного необычно. После тридцать второго года вы могли просто вызвать меня к себе в кабинет или в жандармерию к Номуре, на крайний случай – в Бюро по делам эмиграции. Поэтому, если позволите, я хочу вас спросить – зачем этот разговор? Уже второй!

– Ну что же, на откровенный вопрос – откровенный ответ! Если то, о чём вы говорите, начнётся, что вы будете делать?

– За всех я ответить не могу…

– А я за всех и не спрашиваю. Что будете делать вы, барон фон Адельберг, полковник, офицер гвардии его императорского величества, заместитель разведки Верховного? Конкретно вы?

– Я об этом не думал! – без паузы ответил Адельберг. – А приставку «фон» отменил ещё император Александр Третий!

Асакуса сделал вид, что не услышал этого замечания:

– Вы не собираетесь отсюда уехать? Как Николай Васильевич Устрялов, ваш приятель, или другие! Если не в СССР, то в Шанхай, или в одну из Америк, или Австралию?

– Ну как Устрялов, конечно, нет! Там со мной будет то же, что и с ним, а в другие перечисленные вами места… для этого нужны средства. Поэтому пока не собираюсь.

– Насчёт средств вы лукавите, средства у вас должны быть, хотя живёте вы скромно! Что правда, то правда!

– Какие средства вы имеете в виду?

– Ну вы же всё-таки охраняли последний эшелон с «золотым запасом»? Разве…

– Господин полковник, – Адельберг откинулся на спинку кресла, – сейчас не те времена, но за такой намёк…

– Понимаю, понимаю! – С широкой улыбкой Асакуса тоже откинулся на спинку кресла и широко положил на столе руки. – «К ответу! Требую сатисфакции!» Мы же оба из гвардии… но, Александр Петрович, боюсь, сейчас это действительно невозможно! – Его голос звучал насмешливо и внушительно. – Не удивляйтесь! Я служил в 1-м пехотном гвардейском полку, и квартировали мы, как и вы, в столице, рядом с императором. Понятия чести у нас и у вас мало чем отличаются, поэтому не обижайтесь. И мои коллеги, если вы меня убьёте, вас не поймут… Сейчас не о средствах. Об этом мы, может быть, ещё поговорим.

Александр Петрович несколько остыл, и ему стало понятно, что эта тема тоже неглавная, а Асакуса из тактических соображений меняет направление и ритм разговора, делая его то спокойным, то нервозным.

«Известный способ, надо поддаться, но не сразу», – решил Александр Петрович.

– А всё-таки о каких средствах вы говорите? Ведь это же вы тогда весь эшелон забрали, вы же не могли рассчитывать на то, что вас будет не отличить от чехов. Помните? На станции… между Зимой и Иркутском! Это вы стояли за спинами у чехов! Только были моложе!

– Тогда все были моложе…

Адельберг не дал ему договорить:

– И цвет лица у всех тогда был менее землистый!

При этих словах рука Асакусы, несмотря на то что он был в гражданском платье, невольно потянулась к левому бедру, туда, где японские офицеры носили свои самурайские мечи. Он, правда, вовремя опомнился, но на секунду его взгляд стал недобрым.

«Заело! Не забыл, как его… живым в землю закопали!»

Асакуса сглотнул и, не шевеля губами, произнес:

– Ваш эшелон красные взорвали, и он упал в Байкал, но вам бы это золото, господин полковник, один чёрт, извините, не помогло. Вы были проигравшей стороной, а сейчас мы его вам возвращаем. Понемногу.

Он выпил без тоста и стал есть. Адельберг тоже взялся за палочки, однако новость о том, что эшелон, который он сопровождал, был уничтожен красными партизанами, создала в его в душе холодную пустоту. «Ладно, – подумал он, – этот факт надо будет обдумать, но – позже».

– Хорошо, господин Адельберг. – Голос Асакусы был сухой и официальный. – Тогда давайте поговорим вот о чём! Все, с кем я общаюсь, из ваших, так или иначе ангажированы какой-нибудь идеей. А это, как известно, делает человека несвободным. Вы не примкнули ни к каким партиям и движениям, поэтому, надо полагать, вы можете беспристрастно оценивать обстановку, и в том числе и эти партии и движения, точнее, то, что от них осталось. Что вы думаете о них?

– Конкретно, если можно!

– Для начала – что вы думаете о Белом движении вообще?

«Издалека начинает! Но это, видимо, уже ближе к теме!» – подумал Адельберг и так же сухо, в тон японцу, ответил:

– Белого движения нет. Здесь! А впрочем, и везде. Оно кончилось. Есть много людей, русских и нерусских, которые мечтают о своей прежней родине. О России! Но России уже тоже нет. Той! И не будет. Есть новая Россия – Советский Союз, который от нас отбился с оружием в руках, отвоевал пространство и на нём стоит. И строит там свою, новую жизнь. Хорошо ли, плохо ли – не нам судить. Но это так. Мы там не нужны. Слишком остервенелой была ненависть русского крестьянина к барину, то есть к нам – господам; поэтому в революцию и в Гражданскую пролились моря крови. Она нас разделила навсегда.

Адельберг разминал палочками кусочек не растворившегося в соевом соусе васаби.

– Сейчас всё успокоилось! Мы тут грызёмся, а они там пашут землю, строят заводы. Ну и заодно колошматят – свои своих…

– Это как? – сделал удивлённый вид Асакуса.

– Вам-то не знать! – с ухмылкой сказал Адельберг. – Сталин уничтожил почти всех, с кем он во главе с господами Ульяновым и Троцким совершили Октябрьский переворот. Это ведь не новость – когда тот, кто приходит к власти, уничтожает тех, кто его к этой власти привёл. Но… это их дело, господин Асакуса. Страна большая, народу много, всех не перебьёшь, а уничтоженным всегда найдётся замена.

– А как вы думаете, почему Сталин их уничтожает?

«Это уже скучно, господин самурай! Вы же в разведке, а не я! Неужели ради этого меня позвали?» – мысленно простонал Адельберг, но вслух ответил в прежнем тоне:

– Это просто! Те, кто шёл с ним на баррикады, могли себе позволить собственное мнение, то есть несогласие с мнением вождя, разные высказывания, оппозицию и так далее. Сталину это, естественно, ни к чему. А новые, которых он поставил на место тех, кого ликвидировал, будут ему по гроб жизни благодарны и служить будут верой и правдой, потом он и их уничтожит и приведёт на их места других, ещё более преданных. И так будет длиться много лет, может быть, сорок, а может, и более. Моисею, кстати сказать, понадобилось именно сорок лет и множество испытаний, чтобы в племенах Израилевых ушли в мир иной все, кто помнил жизнь в Египте.