Исполненный в мраморе вестибюль покрывали красные ковровые дорожки. Вверх, меж двух колонн, убегала широкая лестница с золочеными шишечками на перилах, повсюду стояли тропические растения в кадках.

– Гм. Недурно устроился. У меня в министерстве пожиже будет, – Тирашев окинул залу взглядом и, поджав губы, вынес вердикт: – Казну не считаешь!..

Ливнев скромно потупил взор и протестовать не стал. Равно как и докладывать, что едва ли не половину всех ассигнований составляют неправительственные источники. Попутно основным изысканиям служба его занималась поиском кладов, добычей разного рода ценных древностей и иными делами, о которых Матвею Нилычу распространяться не хотелось бы.

– А сие, Александр Егорович, казна и есть. И никуда из государства она не денется. И вся только разница, что не в сундуке казна эта лежит под семью замками, а на державу работает, пользу приумножает…

– Вот и поглядим, поглядим… Как оно приумножает…

– Здесь у нас, извольте любопытствовать, научная лаборатория.

Тирашев переступил порог и от неожиданности пошатнулся. Яркий свет электрических ламп бил в глаза, шибал в нос запах каких-то химикалий. Пространство повсюду заполняло стекло, колбы, реторты, пробирки, диковинные устройства вида и назначения крайне замысловатого. Посреди всего этого буйства естественнонаучной мысли склонились над мелкоскопом двое в фартуках поверх белых халатов. У каждого увеличительное стекло размером с блюдце, закрепленное вокруг головы при помощи обруча.

– Господа!..

Господа оторвались от важных наблюдений и, прищурив в сторону незваного гостя циклопьи глаза, неуверенно кивнули.

Ливнев подхватил потерявшегося слегка министра под локоть и увлек в следующее помещение. Здесь находилась библиотека. Ряды стеллажей от пола до потолка оккупировали книги. Золоченые корешки современных изданий соседствовали с древними фолиантами, обтянутыми кожей, с пергаментными свитками, папирусными листами, глиняными табличками и просто камнями, испещренными письменами. Под толстым стеклом, бережно разложенные на черном бархате, покоились ветхие манускрипты.

– Собрание, как видите, довольно обширное. И это, без ложной скромности, одно из главных наших достояний, – рассказывал Ливнев. – Книги мы выписываем со всего мира. Некоторые есть в единственном экземпляре, только здесь. С целью убыстрения поиска ведется подробный алфавитный и тематический перечень.

– Ну, что же, ве… ве… сьма… – от книжной пыли Тирашев засопел носом и оглушительно чихнул: – недурно!

– Будьте здоровы, ваше высокопревосходительство!

– Благодарю! А что же там за стуки такие?

– Инструментальная мастерская. Соседство с библиотекой из-за шума не самое удачное. Но ничего не попишешь, недостаток в площадях, – Ливнев легко распахнул еще одну тяжелую дверь. – Прошу!

«Знаем мы ваш недостаток», думал про себя Тирашев, «Вам Зимний дворец в распоряжение предоставь – мало будет!»

В пустующей мастерской царил полумрак. Выглядела она обычно, как и надлежит выглядеть мастерской: верстаки, тиски, развешанные по стенам инструменты, кое-какие станки. Зато из соседней комнаты лился яркий свет и доносился сотрясающий здание грохот.

– Там кузница, – пояснил Ливнев, – плавильная печь и небольшой паровой молот. Будем заходить?

Министр скорчил мину и махнул рукой. Вся эта машинерия его интересовала слабо.

– Ты мне вот что скажи, друг любезный, это зачем тебе понадобилась плавильная печь?

– Многое из снаряжения приходится изготавливать самим. Пробовали размещать заказы на заводах, но выходит невозможно долго и, все одно, где-нибудь, да напортачат. Опять же, большое хозяйство требует ремонта и обновления. У нас же, знаете, паровое отопление, да-с! – Ливнев принялся загибать пальцы. – Собственная электростанция на угле, ватерклозеты… В скором времени планируем поставить водопровод, а воду качать из скважины насосом!

Тирашев округлил глаза.

– Я знаю, что вы скажете, – заверил Ливнев. – Вы скажете: роскошь!

– И скажу! – подтвердил Тирашев. – И скажу!

– Но это не роскошь! Отнюдь! Это экономия времени и людей! У меня на всем хозяйстве из вспомогательного персонала только восемь человек, – Ливнев выпростал пятерню и снова принялся загибать пальцы. – Одна экономка, две горничных, один дворник, он же конюх, повар со стряпухой, да механик с инженером. Все! Более лишних здесь нет. А в нашем деле это важно, как нигде!

– Гм. А сколько же у тебя, того, не лишних?

– Двадцать семь душ – все секретное отделение. Вместе с вашим покорным слугой.

– Всего? – изумился Тирашев. – И правда, не густо.

– И трое еще на излечении в госпитале.

– А что такое?

Ливнев махнул рукой.

– Приходится иметь дело с разными… С разным…

– Матвей Нилыч, извините, что спрашиваю. Случались ли, гм, летальные исходы?..

– Да, – кивнул Ливнев.

В подробности он вдаваться не хотел.

– Прошу. Тренировочный зал. Для того как раз, чтобы как можно меньше случалось летальных исходов.

В просторной комнате было свежо: оба окна, забранные металлической сеткой, открыты настежь. По гладкому паркету скользили в замысловатом танце несколько пар. Только танцевали они не вальс, не танго и не мазурку. Одни боксировали в огромных мягких перчатках, другие ломали друг друга в объятьях, третьи фехтовали деревянными саблями.

– Господа!

Тирашев удостоился формального приветствия и танцы возобновились.

– А что же, – поинтересовался министр, – из жандармерии отбираете себе сотрудников или в войсках?

– Не обязательно, – помотал головой Ливнев. – Есть у нас и циркачи, и бывшие студенты. Есть даже один школьный учитель. Да и господами, имеющими трения с законом, случается, не брезгуем. В нашем деле такого рода опыт незаменим. А стрелять, да махать шашкой – не самая премудрая премудрость, поверьте.

– А что же тогда?

– Не бояться. Боли, смерти, неизведанного. Не знаю, начальства, – Ливнев улыбнулся. – Уметь анализировать, складывать воедино кусочки разного. И преодолевать препятствия. Любые препятствия. При этом раскрыть себя, работать смело, творчески, свободно. И наипервешая моя задача создать к этому все условия. Я многое даю людям, многое и спрашиваю.

– Матвей Нилыч, голубчик, – Тирашев понизил голос. – А есть все же, гм, какие-нибудь вещественные подтверждения?.. Ну, на что можно посмотреть?.. А то мы все вокруг, да около…

Ливнев помедлил с ответом, и, наконец, кивнул.

– Есть. Пойдемте!..

Плутая длинными переходами, Ливнев привел министра на подвальный этаж, остановился перед большой дверью, толстой цельнометаллической плитой, уже не декорированной дубовыми панелями. Вскочивший со стула молодой человек натужно отворил ее, звякнув хитрыми ключами, и остановился поодаль.

– Нешто золотой запас у тебя там, – Тирашев неодобрительно покосился на молодого человека; часовой, в понимании Александра Егоровича, должен на посту стоять.

Но спросил министр так, чтобы разрядить атмосферу. Прекрасно понимая, что хранится за такой дверью не золото.

– Прошу! – Ливнев свернул в первую по коридору не то комнату, не то камеру.

Решетка, перехваченная для прочности кольцами, вырастала из бетонного пола и уходила в высокий сводчатый потолок. В нос ударил острый неприятный запах, заставивший Тирашева брезгливо уткнуться носом в платочек. В дальнем углу на куче соломы, поджав под себя ноги, сидел некто, недобро блеснувший на посетителей белками глаз. Редкие жирные пряди, сползали по большому покатому черепу, широкие ноздри настороженно подрагивали, из-под длинной холщовой рубахи выглядывали огромные волосатые ступни.

– Мы окрестили его Попрыгун, – поведал Ливнев.

– Что это за диво? Это зверь?

– Внешне существо походит на человека мужского пола, но это не человек. Благодаря строению задних конечностей, может выпрыгивать на высоту до двенадцати аршин. Изловлен нами на Дальнем Востоке. Жил в лесу, питался мелкими грызунами, хватал белок и низко пролетающих птиц. Великолепно видит в темноте. Чрезвычайно хитер. На контакт идет крайне неохотно, из одежды признал только сорочку, да и то ценой наших неимоверных трудов. Брюки же рвет в клочья. Речевой аппарат не развит, но из разговора понимает много. Больше, чем показывает…

Словно в подтверждение слов Ливнева существо, пронзительно крикнув, сорвалось с места и взвилось под потолок, обитый чем-то мягким. Приземлившись, равнодушно повернулось к посетителям спиной и принялось вычесывать в подмышке длинными пальцами с крепкими черными ногтями.

– Откуда же это… Оно… Взялось?..

Ливнев развел руками.

– Может, продукт мутации. Может, неизвестный науке вид живого существа… А может, перед нами грех человеческой самки и зверя…

– Тьфу, ты! – Тирашев перекрестился. – Прости Господи…

– Никак не реагирует ни на святое распятие, ни на образа и равнодушен к святой воде. Наш следующий… э-э… гость. Прошу!..

В помещении царил полумрак, крохотное оконце забрано плотной шторкой. От пятерки толстых свечей в подсвечнике по углам метались тени. Стол, кровать с тумбочкой, зеркало и кресло с высокой спинкой: обычная меблированная комната, если бы не все та же вмурованная в стены решетка с толстыми прутьями. В кресле сидел молодой человек, пергаментно бледный, с заострившимися скулами, он уставился на вошедших немигающим взглядом. В черных, неестественно больших зрачках его плясали, отражаясь, огоньки пламени, и от этого Александру Егоровичу сделалось не по себе.

– Здравствуй, Йохан.

Молодой человек не ответил, лишь вздохнул, от чего колыхнулись темные, ниспадающие до плеч волосы.

– Что ты читал сегодня?

– Все то же, – Йохан разлепил тонкие бескровные губы. – «Фауста», – он отбросил на кровать пухлый томик, раскрытый на середине. – Что еще может читать вампир?

Слова выходили у него с каким-то шелестящим присвистом, словно змеиная кожа скользила по камню.

– Вампир?! – Тирашев отшатнулся.

– Чесночные котлеты, – парировал Йохан, брезгливо подернув щекой.

– Он боится чеснока! – министр вцепился Ливневу в рукав.

– Не боюсь, – прошептали тонкие губы. – Противно…

– Йохан, прошу, повежливее.

– А что ты мне сделаешь, Ливнев? – Йохан вскочил, приблизился одним кошачьим прыжком и склонил голову на бок. – Убьешь? Сделай милость!.. Что может быть хуже такой жизни? Я гнию здесь заживо, я подыхаю! За что?! – Йохан вцепился в прутья так, что те скрипнули. – Меня таким сотворил Бог! Бог!! Бог!!!

Ливнев остался спокоен.

Йохан сложил руки на груди и демонстративно отвернулся.

– Я голоден, – произнес он.

– Я знаю, – Ливнев кивнул и крикнул он в приоткрытую дверь: – Вортош!

– Харчи вурдалаку! – прозвучала команда где-то в глубине коридора.

Появилось трое молодых людей, вооруженных револьверами, выжидающе остановились.

– Йохан, порядок тебе знаком, – проговорил Ливнев.

Вампир послушно просунул в отверстия решетки запястья, на которых тотчас сомкнулись толстые стальные обручи. Наружная дверь камеры закрылась, в лицо Йохану уставились два револьвера и только после этого за решетку, отперев несколько замков, шагнул человек с подносом в руках. Поставил на стол графин, на треть наполненный густой темно-красной жидкостью, тонкостенный бокал, положил рядом белоснежную салфетку и удалился.

– Человеческая, – шевельнув тонкими ноздрями, прошептал Йохан.

– Кровь донора, – пояснил Ливнев потерявшему дар речи Тирашеву. – Если туго с человеческой, потчуем свиной или говяжьей.

– Отпусти меня, Ливнев, – прошелестел Йохан. – Отпусти. Клянусь, ты никогда меня не увидишь!

– Я сожалею, Йохан, – Ливнев опустил глаза и вышел.

Следом выкатился Тирашев, промакивая взопревшую лысину платочком.

– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал он. – Такой симпатичный юноша… Жаль же его, право, жаль!.. Неужели он и в правду?.. Вампир?..

– Ну, а как прикажете называть человека, предпочитающего обычной пище кровь? Его желудок отвергает привычную нам еду. Йохан не переносит солнечного света и серебра. При всем прочем, ловок, силен, образован, изыскан. Окончил медицинский факультет Сорбонны, знает пять языков. Многое отдал бы, чтобы люди были такими… Верите? – помолчав, продолжил Ливнев. – Я отпустил бы бедолагу на все четыре стороны. Какое мне, в сущности, дело до его аномалий? Я не стремлюсь насадить в мир справедливость. Нет! Справедливость у каждого своя… В надежде найти крупицы истины мы перерываем горы пустой породы, горы!..

Недавно, вот, случился курьез… Кладбище в одном уездном городишке пользовалось дурной славой. Такой дурной, что просто дурнее некуда. Дескать, и вопли оттуда душу леденящие, и покойники по ночам бродят… Такого наслушались – кровь в жилах стынет. Приезжаем, и правда, место зловещее, не то, что затемно, днем не по себе. Первую ночь, как будто все тихо было, а на вторую – полезли голубчики из склепов, мычат, воют…

– Ох! – Тирашев схватился за сердце. – Неужто правда?.. И что же дальше?

– Правда! – заверил Ливнев. – Истинная правда!.. Дальше?.. А что дальше? У меня ребята простые, мертвяки, так мертвяки. Повязали их всех за милую душеньку вмиг… Помяли немного… Оказались разбойнички. Пьяные в стельку, лыка не вязали. Добро свое прятали на кладбище…

Ливнев вздохнул.

– И иногда мне кажется, что все впустую, что мы ловим ситом воздух, небылицы, пьяные бредни, бабушкины россказни. Тогда я спускаюсь в подвал и смотрю на то, чего нет. И играю с Йоханом в шахматы. Я не выиграл у него ни разу. Несколько ничьих были, скорее, данью моему упорству… Однако, довольно подземелий!

Ливнев повел министра на второй этаж, где подобно гостиничным номерам располагались жилые комнаты.

– Сейчас представлю вам еще одного нашего гостя. Модест Порфирьевич Козявкин, прошу знакомиться!

С измятой постели вскочил пожилой человек, полный, с плешью через всю голову, в изжеванном костюме поверх несвежей сорочки. Осмотрелся невидящими, дикими со сна глазами и сел обратно. Здесь никакой решетки не было, но Тирашев на всякий случай остался стоять поближе ко входной двери.

– Александр Егорович, – представил министра Ливнев, намеренно опустив его фамилию и звание. – Наш отец и благодетель.

Модест Порфирьевич промычал что-то невразумительное и болезненно сморщился, всем своим видом давая понять, что не в состоянии изобразить надлежащее случаю подобострастие.

– Голубчик, как вы себя чувствуете? Вы отдохнули?

– Матвей Нилыч, отправьте меня домой, – Модест Порфирьевич соорудил такую кислую мину, будто разжевал лимон, и зарядил длинную жалобу. – Меня ждет супружница моя, детишки. В конторе уже третий месяц не показывался. Меня и уволили давно поди. А как сейчас непросто сыскать место, знали б вы! Смилуйтесь, Христа ради! Я старый больной человек! Помру я здесь…

– Ну-ну-ну! – перебил Ливнев. – Будет вам! Во-первых, вы не на отдыхе, а на государственной службе, выполняете задание чрезвычайной важности! А во-вторых, позволю себе напомнить, вам назначена денежная премия в размере годового жалования. Так что бросьте хандрить! Кто вы сейчас? Провинциальный секретарь! Вернетесь коллежским, с Анной в петлице! Ну, же!

Модест Порфирьевич возвел очи ко лбу. Он ощущал себя мучеником.

– Да! Я же к вам не просто так, а с оказией! – Ливнев вытащил из нагрудного кармана конверт, помахал в воздухе. – Пляшите, вам весточка от супруги!

Конверт лег на стол. Модест Порфирьевич подобрался, но остался сидеть, воззрившись на письмо, как на божий лик.

– Что же вы? Прошу вас!.. – Ливнев отступил назад.

Тирашев почувствовал, как на затылке у него зашевелились волосы: конверт дернулся и сам собой пополз, свалился со стола, протащился по полу и прыгнул в руки к Модесту Порфирьевичу.

– Это что за фокусы? – от неожиданности Тирашев возвысил голос на фальцет, невольно заставив Модеста Порфирьевича, едва не выронившего письмо с испугу, непонимающе захлопать глазами.

– А никаких фокусов, Александр Егорович, – Ливнев позволил себе улыбнуться уголком рта. – Никаких ниток, магнитов и зеркал. Все по-честному. Модест Порфирьевич, вы уж ради меня постарайтесь…

С этими словами Ливнев положил на столешницу спичечный коробок.

Модест Порфирьевич быстро кивнул, собрал складки на переносице и… коробок перевернулся и встал «на попа». По лицу без пяти минут корабельного секретаря сползла капля пота. Коробок приоткрылся, потом еще, еще, до тех пор, пока спички не высыпались наружу.

– Браво! Браво, Модест Порфирьевич! – зааплодировал Ливнев. – Вы делаете успехи!.. Засим отдыхайте. Не будем вас боле беспокоить!..

После увиденного ни обширная костюмерная, ни оружейный арсенал, в котором тоже было на что посмотреть, на Тирашева никакого впечатления не произвели.

– Дуняша, лапушка, ставь самовар!..

– Хорошо, Матвей Нилыч.

Розовощекая пышнотелая горничная одарила белозубой улыбкой и неслышно прикрыла дверь. Тирашев выглядел подавленным, от начальственной спеси не осталось и следа. Перед глазами стояли заспиртованные уродцы в банках, ветхие манускрипты, и разные диковинные предметы, именуемые Ливневым артефактами. Много порассказал Ливнев разного. Про таинственные огни в небе, про странных, не всегда обремененных телом, существ, обитающих, как в глуши, так и бок о бок с человеком. Много поведал… Но еще о большем умолчал. И от этого министру делалось худо.

– Что-то вы с лица спали, Александр Егорович! Небось, плачете уже по былому неведению?

– Как есть, жалею, – махнул рукой министр. – Мне, знаешь, одних народников предостаточно. Их бы энергию, как говорится, да в мирных целях. Страна бурлит, как паровой котел… Эх-х… Смутил ты меня, голубчик, как есть смутил. Спать теперь не буду…

– Не стоит, право!.. Суеверный страх губителен для рассудка, губителен для того, чему человек обязан своим положением в природе. Все что вы увидели – это только капля в океане, позволяющая судить, лишь, на сколько сей океан огромен. Мы возгордились, возомнили себя венцом творения, попросту отвергая то, что не укладывается в рамки привычных представлений о мире. Глупо уподобляться страусу, зарывающему голову в песок!.. Кстати, это тоже миф, крылатая фраза, не более. Если бы страус прятал голову в песок, он непременно задохнулся бы …

– А это что это у тебя? – министр увидал в углу кабинета гипсовую статую, полуприкрытую простыней. – Никак скульптурой занялся? А? Дай-ка взглянуть старику! Ну-ка…

Александр Егорович испытывал к скульптуре страсть и сам, надо сказать, на досуге ваял, порождая насмешки недоброжелателей.

– Но! Но! Не верю глазам своим! Техника потрясающая! Какая точность, э-э, деталей!.. Однако, я тяготею больше, гм, знаете… к женскому телу… И как-то странно начинать фигуру с… со спины…

Ливнев смутился, пробормотал что-то невразумительное, закрывая изваяние пологом. Подробности о том, с чего гипсовый слепок снят и откуда переправлен, он опустил.

– Ну, Матвей Нилыч, удивил, – Тирашев покровительственно похлопал Ливнева по плечу. – Удивил! А у тебя, знаешь, задатки, да! Поверь старику. Я кое-что соображаю в таких вещах. И могу тебе по-дружески дать советов, и даже кое-где поставить запятую!..

Необъяснимые явления, таинственные находки, живой вампир Йохан – все отошло на второй план. Тирашев почувствовал почву под ногами, покрылся налетом добродушной начальственности и принялся обстоятельно и подробно рассуждать о скульптуре, камне и инструментах.

Когда горничная внесла горячий самовар, Ливнев слишком уж заметно оживился, рискуя вызвать неудовольствие вошедшего в раж Александра Егоровича.

– Дуняша, не уходи, голубушка. Покажи нам, как ты умеешь.

– Ой, барин, – Дуняша прыснула в рукав, – стесняюсь я…

– Какой я тебе барин? Опять ты за свое! Ну-ка, садись! А вы, Александр Егорович, – Ливнев подал карандаш, – напишите-ка на салфетке число какое-нибудь.

– Какое? – недоуменно поднял брови Тирашев.

– Какое на ум придет, то и пишите, – прощебетала Дуняша, снова спрятав смешинки в ладошках. – От меня закройте!

– Гм… Ну, написал, – Тирашев перевернул салфетку.

– Осьмнадцать! – выкрикнула Дуняша и залилась звонким смехом.

– Верно… Подсмотрела!

– Нет! – Дуняша выставила перед собой руки и замотала головой. – Нет! Вы глянули на меня и подумали, сколько мне лет от роду, и дали осьмнадцать… А мне семнадцать еще только…