Глава 2

Катя.

«Чужая душа потемки. Чужая семья потемки еще более густые. За видимым уровнем отношений есть мир невидимый, тайный и преисполненный определенного смысла, понятного только двоим. Решается ли там судьба семьи? Из чего складывается это решение? Из нежности или жестокости, из равнодушия или чуткости, из смирения или властности, из сострадания или насилия… Кто знает?»

Я вот точно не знаю.

И вообще не понимаю, что мне делать.

Поэтому так и продолжаю стоять на проходе между спальней и ванной и не смею даже дышать, со стороны наблюдая, как дверь напротив распахивается, и, сломанной куклой, мне в ноги на пол летит она – моя точная копия. Словно в замедленной съемке, будто покадрово, медленно поднимает голову, откидывая мокрые пряди волос с лица, и глядит на меня. Не стискивает от пережитого унижения зубы, а просто откровенно улыбается, так, как будто только что записала очко в счет своих будущих побед.

Она замечает, что я смотрю на нее, и, неожиданно, подмигивает.

А я банально не знаю, как себя вести и что говорить, поэтому просто продолжаю стоять, точно вернулись былые времена, как виноватая воспитанница на ковре перед директрисой детского дома, краснею, сцепив слегка дрожащие пальцы рук за своей спиной.

– Всё хорошо?

– Более чем!

Хочу ответить, но… не нахожу слов. Да и на что отвечать? Решаю просто улыбнуться.

– Ладно, – тихо смеется Даша, шевелится в поисках нужного положения, инстинктивно приподнимается на колени, и почти сразу встает на ноги, – не обращай внимания. Это была прелюдия.

Первое, что я испытываю, – жгучий, кошмарный стыд. Не раздражение, ревность, или обиду, а именно стыд.

Прелюдия!

Невольно создается ощущение, словно я подглядываю за чужими тайнами интимной жизни со стороны, и от неловкости за себя или от услышанного, я краснею еще больше. Хочется закрыть лицо руками, спрятаться, а лучше вообще «провалиться сквозь землю», лишь бы не смотреть ей в глаза…, но я тяжело вздыхаю, и, впервые, не отрываясь, гляжу на нее словно в зеркало.

И мне хочется бить зеркала.

Столько слабости – до отвращения!

Я, правда, не думала, что будет так больно. Нет, я даже не знала, что бывает настолько больно!

Я не хотела верить, что моя неожиданная увлеченность достаточно быстро переросла в чувства. И пыталась убедить себя, что призрачная иллюзия вокруг меня, все это – было простым незначительным приятным мгновением. Но теперь я убеждена, что в этом мгновении и есть вся моя жизнь.

С каждой прожитой минутой становится только больнее…

Почему моё сердце тоскует по чужому мужчине? Да потому он – мой чужой мужчина!

«Чужой» – страшное слово, если оно неожиданно характеризует любимого человека.

– Знаешь, – обращается ко мне Даша, после долгих минут протяжной тишины, – здесь все осталось по-прежнему. Точно так, как я люблю. Цвета, бренды – все в изобилии, развешанные по моему предпочтению.

Она придирчиво рассматривает содержимое шкафа, ничуть не стесняясь своей наготы. На мгновение мне кажется, что она наденет то платье в котором пришла, но она равнодушно выбирает Кристиан Диор и, отрывая бирку, вскользь бросает ее на пол.

Невыносимо. Словно взяли моё! И вот это чувство – оно ужасное. Неприятно становится до тошноты, потому что не новые вещи жалко, а обидно, что вот так как-то, легко…

В груди больно защемило, и мне вдруг захотелось так сильно расплакаться. Но только не здесь.

И снова молчание. Стыдное. Неприятное.

Прямо передо мной, казалось на расстоянии вытянутой руки, стоит моя сестра-близнец, с которой мы никогда не виделись, и нам нечего сказать друг другу. Но мне кажется, что она и без того знает, о чем я думаю. А еще мне кажется, что она все про меня знает, будто следит за моей жизнью.

– Я не краду его у тебя! – говорит она негромко. Подается вперед и почти шепчет, улыбаясь, словно собирается рассказать мне какую-то страшную тайну, непристойный секрет. – Я. Забираю. Свое!

Отвожу взгляд, пытаюсь подобрать слова, чтобы ответить ей, но их нет… Она права.

* * *

Все честно, мы друг другу не обязаны.

Разворачиваюсь и молча выхожу из гардеробной, а следом, покидаю и хозяйскую спальню, захлопнув за собой дверь.

Я позволяю себе остановиться и отдышаться, лишь будучи подальше от них двоих, в одном из длиннющих, похожих друг на друга коридоров второго этажа. Смотрю перед собой в упор, даже не моргаю, а коленки дрожат предательски, и на то есть причина. Приваливаюсь к стене и сползаю на пол, ощущая щемящую грусть от удушающего одиночества.

От неожиданности вздрагиваю, когда чувствую холодные маленькие детские ладошки на своих щеках.

Света. Совсем не слышала, как она подошла.

– Что ты здесь делаешь? – тоненький, но бодрый голосок младшей сестренки дрожит от беспокойства.

– …

– И куда ты шла?

Не дождавшись моего ответа, слезы брызнули из детских глаз. Такие большие, солёные слезы одна за другой скатываются по щёчкам, дрожащему подбородку и капают на аккуратное новенькое платьице, оставляя потемневшие кружочки, словно крупные горошины.

Эту боль я чувствую, как свою собственную. Боль, переполняющую, наполняющую и выходящую за пределы ее крохотного тела.

Пытаюсь успокоить ее, найти какие-то ободряющие слова, но тщетно…

– Меня никто не любит, – неожиданно тихо произносит она дрожащим голосом, а в глазах нарастают слезы.

– Ну что ты, родная, – обхватываю сестренку руками, а она, обмякнув, утыкается мне в колени. – Разве тебя можно не любить? – беру детское лицо в свои руки и аккуратно вытираю слезы с щёк. – Будь у меня возможность, я бы всегда была рядом с тобой и любила сильно-сильно, – говорю твёрдо и уверено, но глубоко в себе сомневаюсь, что когда-нибудь у меня такая возможность появится.

– Насколько сильно?

– Вот как от земли до самого неба и даже ещё выше!

– Так высоко? – помогает мне маленькими ручками вытереть слезы со своего лица.

– Конечно.

– Тогда, почему ты хочешь уйти? Потому что Марк не любит тебя? – её вопрос бьет ножом в сердце своей точностью.

* * *

Всё, происходящее дальше, словно в дешевом телевизионном сериале, со всеми известными пошлыми штампами и клише: муж, жена, любовница…

В просторной гостиной-столовой, куда меня пригласили на семейный ужин повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь монотонным тиканьем больших старинных напольных часов. Или это секунды стучат по венам?

Так тихо, будто я вот-вот услышу треск этой самой плохой киноленты… И все оборвется.

«Когда тебе кажется, что ты летишь вниз и падаешь на самое дно, будь уверен – снизу тебя ждёт новая, более глубокая, яма.»

Так со мной и случалось. Каждый раз падая и думая, что хуже быть не может, подо мной образовалась дыра, и я летела ещё ниже.

Закрываю глаза. Может, чем крепче зажмуриться, тем быстрее все закончится?

Но я открываю их и обнаруживаю, что всё по-прежнему, все мы на своих местах: четыре человека на противоположных сторонах большого прямоугольного обеденного стола.

Марк и Даша сидят друг против друга тяжело и неподвижно, как мраморные статуи: безучастный, с виду совершенно спокойный Беркутов, все также идеально сложен и потрясающе выглядит в своем стильном «повседневном» костюме «Brioni», и его пока еще законная жена, статная, с великолепной царственной осанкой и гордой посадкой головы; она нисколько не походит на несчастную жертву, преследуемую своим влиятельным мужем.

Неприятно. Но пока мне везет – та никак комментирует мое присутствие. Что еще более неприятно – за спиной своей законной хозяйки под личиной услужливости и готовности, смело заложив руки за спину, словно только сейчас все встало на свои места, замерла безликая экономка – Елена.

Помимо нас троих, за столом, ковыряясь вилкой в тарелке с непривычным для нее модным равиоли, присутствует Света, с которой мы коротко переглядываемся.

Новая перемена блюд, и я позволяю придомовой обслуге забрать у себя тарелку с так и нетронутой едой. Все они, унизительно вежливо пряча глаза, делают вид, будто не замечают, что их хозяин заменил супругу ее точной копией. Что все происходящее их совершенно не интересует, но я-то знаю, что не будь в договоре о приеме на работу дополнительного, но не менее важного пункта о неразглашении, так охотно бы перемыли всем нам косточки, где-нибудь на страницах дешёвой бульварной прессы.

Почему я до сих пор здесь? Зачем?

Сейчас мне кажется, что своим присутствием я просто удовлетворяю чье-то личное любопытство.

Марк. Я снова оборачиваюсь к нему, и разглядываю из-под опущенных ресниц его отстраненный профиль: он сидит, не смотря меня, далёкий, точно так же, как я была далека от него еще вчера, когда не желала замечать все его старания сблизиться, которые я так по-свински игнорировала.

Мне ужасно захотелось все вернуть, все переиграть, исправить. Вернуть на то короткое мгновение, когда казалось, что всё было хорошо. Вернуть все то, что между нами тогда было – наши прикосновения. Вернуть цвет своим эмоциям. Да-да, именно цвет, ведь даже эмоции имеют свой цвет, вкус, запах и, даже звук: от кроваво-красного до нежно-лазурного, от ванильно-сладкого до терпкой горечи… От тихого шелеста до взрывной мощи…

Спящая совесть сейчас периодически поднимает голову, чтобы спросить, что же тебе, неблагодарное существо, могло не хватать в жизни? Привлекательная, неглупая 25-летняя девушка благодарила Бога за то, что имела, но все же ощущала полную потерю контроля над собственной жизнью, продолжая терять уверенность в себе и в завтрашнем дне. Теперь знаю, в какой-то их этих моментов самобичевания я и упустила что-то важное…

– Все свободны, – неожиданно первым прерывает молчание Марк, обращаясь к Елене. – Свободны! – повторяет нервно и следит за тем, как Света неуклюже сползает вниз со своего стула и выходит, а остальная прислуга покидает комнату. – А ты, останься, – обращается ко мне.

Смотрит на Дашу и добавляет:

– Ты тоже.

На его губах играет опасно-хищная улыбка, и он «ласково» спрашивает:

– Что ты задумала?

Я вздрагиваю и снова оборачиваюсь к нему, чтобы убедиться, что он обращается не ко мне, а он продолжает:

– Года не прошло, как ты бежала от меня, как от смерти, а сейчас заявилась в мой дом, как ни в чем не бывало.

– Ты не слишком любезен. – Даша отвечает дерзко и откидывается на спинку стула так, что нескромный вырез на ее платье теперь обнажает грудь сильнее допустимого. – Может, соскучилась по тебе?

– В постели Гордона?

– Одно другому не мешает. Я не понимаю, почему мы вообще говорим сейчас об этом. При ней. Ты тоже нашел мне замену. Ну и как? Копия оказалась не хуже оригинала?

– Даша.

Вот вроде бы и голоса не повысил, а как будто хлестнул наотмашь.

– У меня ничего нет, кроме себя самой. Я вернулась сюда, когда там для меня всё закончилось. Теперь многое иначе. Ты остался самым-самым. Я не идеализирую, я не помешалась, наоборот, сейчас мыслю трезвее, чем когда-либо. Время расставило все по своим местам. Никто не даст тебе того, что могу дать я.

Она смотрит на него, хочет что-то сказать, но, видимо, заметив его взгляд, направленный на меня, начинает злиться сильнее:

– Как это жалко смотрится – когда женщина живет с мужчиной, которого нет рядом.

Вздрагиваю от этих слов, а она снова открывает рот, чтобы добавить еще что-то, и мигом закрывает, когда с противоположной стороны стола от Марка слышится яростное рычание.

Лучше бы их диалог проходил без меня.

Я резко встаю из-за стола, и, вместе с этим, фарфоровая тарелка рядом со мной выскальзывает и летит на пол. Подпрыгнув, насмешливо звякнув, раскалывается на три крупных куска.

Как символично! Мир мой рушится на острые осколки, и теперь я смотрю в свои мечты, как в разбитое зеркало.

В каждом из этих осколков я вижу только искаженное отражение себя. Я – все они одновременно. Множество фрагментов в одной телесной оболочке. Я как разбитое зеркало, которое уже никогда не сможет стать целым, сколько ни собирай, полного отражения не выйдет.

* * *

Когда все разошлись, платиновая блондинка соблазнительно потянулась, затем встала и мягкой кошачьей походкой подошла к огромному панорамному окну. Уже по-хозяйски окинула взглядом весело подмигивающие огни ночной столицы, достала телефон и набрала давно заученный наизусть номер.

– Алло, – на том конце ответили буквально после второго гудка, – Планы немного изменились, – без вступления начала она, – зачем нам половина, когда я могу получить все его состояние!