Глава 7. Голод

Утро выдалось не из приятных. Никита проснулся от зверского голода и холода. Дом совсем выстыл, изо рта шел пар. «Надо срочно затопить печь, а то «дуба» дам», – подумал он. И вдруг обнаружил себя лежащим не на кровати, а на полу. «Это же надо так ворочаться во сне, – удивился Никита. – Хотя никогда такого не было, всегда спал как убитый».

Никаких воспоминаний о зеленой твари, проникшей внутрь него, у парня не было.

Он с трудом поднялся с пола. Мышцы, непривыкшие к физическим нагрузкам, страдали от вчерашних взмахов топором. От мысли, что придется наколоть еще дров, Никита совсем скис. Но выхода не было, пришлось снова вооружаться инструментами.

Выйдя на улицу, Никита почувствовал такую слабость, что ему пришлось выпустить из рук топор и ухватиться за стену, чтобы не упасть. Его била крупная дрожь, было жутко холодно. Он вдруг понял, что если прямо сейчас не зайдет внутрь, где хоть чуть-чуть теплее, то умрет прямо на пороге дома.

У печки оставалась еще несколько дровишек, хватит на полчаса, может час. Потом, хочешь не хочешь, придется идти за новой охапкой. Никита сел напротив разогревающейся печки, прислушался к своим ощущениям. Слабость почти прошла, озноба больше не было. Он хоть и не отличался богатырским здоровьем, но и таких резких приступов слабости никогда не испытывал.

Посидев еще несколько минут, он решился снова пойти за дровами. Но как только вышел за дверь, слабость снова навалилась на него. Он остановился, стараясь перевести дух и понять причину такой резкой перемены самочувствия. Легче от морозного воздуха не становилось, наоборот, с каждым вдохом все холоднее и тяжелее. Но пришлось собраться с силами, дойти до деревьев и набрать хотя бы хвороста, махать топором он был не в состоянии. С охапкой палок и веток в руках Никита вернулся в дом. Сразу отпустило, будто он только что не прилагал все свои силы на то, чтобы сделать еще один шаг. «Теперь можно полдня не выходить, – с облегчением подумал он. – Что происходит? Я заболел? Простыл за ночь, лежа на полу? Но почему в доме становится лучше, а на улице сдохнуть хочется? И таблеток с собой никаких нет. Топлива хватит на несколько часов, а потом снова придется выходить. Только не это. Уж лучше тут, в остывшем доме, кони двинуть, чем наружу высунусь».

Прошло около часа. Страшно хотелось есть и в туалет. Из еды осталось полбанки вчерашней сайры, этим можно было перебиться. С туалетом было сложнее, для этого придется выходить на улицу. Никита боролся как мог, пока ему не стало казаться, что мочевой пузырь занимает все его нутро. До деревянного сортира было не дойти, придется прямо с крыльца. Держась за дверной косяк, он боролся с очередным приступом дурноты и слабости. Держаться на ногах ему помогала только мысль о том, что, если он сейчас тут умрет, но труп получится очень неприличный.

Парень кое-как вернулся в дом, и ему сразу полегчало. Обессиленный, он растянулся на кровати, но вдруг в дверь постучали. Никита помедлил, размышляя, кто мог прийти к нему сюда на выселки, но стук повторился снова, уже более настойчиво. Он открыл дверь и увидел на пороге Александру. Он стояла, закутанная в пушистую шаль, румяная и улыбающаяся. В руках был пакет с продуктами и старый, но теплый тулуп. Как только Александра увидела его, ее глаза расширились от ужаса. Она сделала шаг назад. Никита не понял, что ее так испугало, оглянулся назад, вдруг там что-то жуткое у него за спиной. Но там ничего не было, жутким был сам Никита. Вместо здорового молодого человека, которого Александра в прошлый раз видела, на нее смотрел скелет, обтянутый кожей. На бледном, как бумага, лице контрастно выделялись тени вокруг запавших глаз, щек не было, остались одни скулы. Казалось, будто Никиту буквально высушили, в нем не оставалось ни капли крови. Александра прикрыла рукой рот, что-то прошептала.

– Доброе утро! – поздоровался Никита, – что с вами? Чего вы испугались?

– Добралось-таки оно до тебя, – чуть помедлив, ответила Александра. – Бедный мальчик, ты этого не заслужил.

– Что добралось? О чем вы?

– Ты можешь выйти на улицу?

Никита замялся. Ему смертельно не хотелось выходить, и «смертельно» в данном случае было отнюдь не фигурой речи.

– Может, лучше вы ко мне? – он посторонился и сделал приглашающий жест рукой.

Александра отчаянно замотала головой.

Никита совсем растерялся. Что с ней происходит?

– Да нормальный дом, тепло внутри, заходите, – продолжал Никита настойчивее.

Сначала он не понял, какое ощущение им завладело, когда он увидел Александру, а сейчас до него дошло: это был дикий голод, животный. Во что бы то ни стало ему нужно затащить ее в дом. Она – все, что ему нужно, без нее он погибнет. Ему необходимо… съесть ее.

– Нет, – помотала головой женщина и поставила на землю пакет, а сверху положила тулуп. – Я принесла тебе продуктов и теплую одежду. Тебя два дня не было, решила зайти проведать тебя, вдруг заболел.

– Как два дня? Я же только вчера утром от вас ушел, – Никита искренне не понимал, что за бред она несет.

Александра наклонила голову. В ней боролись жалость к юноше и страх за свою жизнь. Она знала, что произошло с Никитой, какие у этого могут быть последствия, и что не может допустить этого.

– Поешь, я приду попозже, – сказала она и заторопилась прочь.

– Подождите, – крикнул Никита, – зайдите хоть погреться, холод же собачий.

От него ускользала его еда, которая сама пришла к нему. Досада и голод с двойной силой обрушились на него, он стукнул кулаком в дверь, на костяшках проступила кровь. Он сел прямо на пол и попытался осознать, что с ним происходит. Он плохо чувствует себя, выходя из теплого дома, при чем настолько плохо, что кажется, будто сейчас умрет. Он дико голоден, но мысли о тушенке, макаронах и хлебе ему неприятны, а вот вид живого человека вызывает зверский аппетит. Он совершенно спокойно и не без наслаждения представляет, как отделит ее ногу от тела, возьмет двумя руками и с упоением вонзит зубы в бедро, как упругое мясо поддастся, потечет кровь, густая и горячая. Он представлял себе это так явно, в таких подробностях, что почувствовал, как сжался его желудок. И тут он вспомнил о пакете, принесенном Александрой.

В пакете были кое-какие продукты и тряпица, в которую было что-то завернуто. Никита развернул узел и нашел там пучок трав. «Это чай, – догадался он, – сейчас заварю его, может, полегчает». Он наклонился, чтобы понюхать сбор, но запах показался ему мерзким, пахло чем-то кисло-гнилым. Никита поспешно завернул травы и бросил их в пакет. «Чего она тут принесла, – разозлился парень. – Отравить меня вздумала?».

Голод становился все сильнее, стало темнеть в глазах. «Придется перебиваться сайрой», – решил Никита. Вкус консервов был ему отвратителен, он заставлял себя есть через силу, кое-как глотая куски рыбы. В его сознании родилась тревога. «Что со мной происходит? – спрашивал он себя, – я что-то подцепил, какую-то заразу в этой тайге? Но в такой холод тут никакие бациллы не выживают. Почему извратились вкусы? От тушенки воротит, а от мысли о сыром мясе слюни текут. И этот гнев на пустом месте. Я ведь никогда не страдал перепадами настроения. А сейчас, как будто беременный, честное слово».

Никита сидел на полу, рядом лежала пустая консервная банка и алюминиевая ложка. Он подтянул колени к груди, уперся в них подбородком. Парень вдруг почувствовал себя таким бессильным, слабым и несчастным. Он впервые столкнулся с ситуацией, потенциально опасной для него и других, и не знал, что ему делать. От осознания бессилия хотелось выть. Никита не мог больше сдерживаться и заплакал. Первый раз в жизни ему было страшно. Он был отрезан от всех, связи не было, да если бы и была, кому бы он позвонил? Родители погибли, с другими родственниками он почти не общается, друзья не бросятся в такую глушь ему на помощь. А Александра, единственный человек, который может ему помочь, и она, кажется, знает, что с ним происходит, подвергает себя опасности, просто говоря с Никитой. Он не хочет причинить ей вред и не простит себя, если это произойдет. Вдруг юноша вспомнил, что она обещала зайти к нему попозже. От этой мысли ему немного полегчало. Значит, он не один. Было странно возлагать все свои надежды на малознакомого человека, которого он видел дважды в жизни, но ничего другого ему не оставалось.