Так же как Людендорф в российской столице, Ульянов был в Берлине «вообще… довольно равнодушен» к достопримечательностям: «…посещаю [их] очень лениво… и большей частью попадаю случайно». «Шлянье по разным народным вечерам и увеселениям» нравилось ему «больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п.» Он собирался еще пожить в германской столице, только «с финансами опять… “затруднения”… деньги уходят черт их знает куда». 7 сентября он писал: «…обжился уже [в Берлине] настолько, что чувствую себя почти как дома, и охотно остался бы тут подольше, – но время подходит уже уезжать…»^[39] Перед отъездом во второй половине сентября он раздобыл у кожевника на Манштайнштрассе желтый кожаный чемодан с двойным дном^[40], чтобы тайно провезти в Россию какую-то литературу. Благодаря этому строгий жандармский контроль на въезде в страну ничего не дал, и Ленин по прибытии в Петербург 29 сентября располагал необходимым материалом, чтобы тотчас погрузиться в нелегальную политическую работу.

С поразительной целеустремленностью он теперь при поддержке нескольких товарищей социал-демократов объединил существующие марксистские кружки в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», сделав из него «зародыш революционной марксистской партии»^[41]. Когда «Союз борьбы» зимой развернул нелегальную деятельность, организуя рабочие забастовки, подозрительной организацией занялась полиция и в ночь с 20 на 21 декабря 1895 г. арестовала Ульянова вместе с другими предводителями. Во время 14-месячного заключения он составил программу марксистской партии^[42], пользуясь для конспирации невидимыми «чернилами из молока». В январе 1897 г. его и остальных членов «Союза борьбы» приговорили к трехлетней административной ссылке в Восточную Сибирь. Он разделил ссылку с получившей такой же приговор дворянкой Надеждой Крупской, сочетавшись для этой цели с ней браком.

После освобождения (10 февраля 1900 г.) состоящий под надзором полиции Ульянов снова окунулся в нелегальную работу, за полгода объехал центры подпольной революционной деятельности, в том числе Казань (где в том году пребывал Альфред Редль) и Самару на Волге, и 29 июля «по легальному паспорту»^[43] отправился из Подольска во вторую заграничную поездку. Она, вопреки упорному сопротивлению видных социал-демократов Ю. О. Мартова, А. Н. Потресова, Г. В. Плеханова, П. Б. Аксельрода и В. И. Засулич, ратовавших за совместное издание газеты в Швейцарии, опять привела его в Германию, на сей раз на два года. Важную роль в решении основать газету «Искра» в Мюнхене сыграл совет Гельфанда-Парвуса, который предположительно преследовал не только цель теснее сблизить русских революционеров с немецкой социал-демократией^[44]. «Искра» печаталась в мюнхенской квартире Парвуса, где для этой цели была оборудована типография^[45], и здесь деятельный, целеустремленный, фонтанирующий идеями гигант скоро покорил и Ленина, и Троцкого. Но он, вероятно, имел и собственные планы.

Парвус, ценимый и приглашаемый для консультаций немецкими специалистами по России после своих статей о российском революционном движении (1893) и участия в Лондонском международном социалистическом конгрессе (1896) в составе российской делегации, в 1898–1899 гг. совместно с мюнхенским врачом д-ром Карлом Леманом предпринял поездку по внутрироссийским Казанской, Вятской, Уфимской и обеим волжским губерниям, надо полагать – на деньги Большого генштаба. Цель поездки – изучение влияния эндемического голода на медицинское и социальное состояние местного населения^[46] – оправдывала сопровождение врача Парвусом, который путешествовал по чешскому паспорту и писал к социально-медицинскому исследованию связующие тексты. Чешский паспорт указывает на участие в деле тоже заинтересованного в нем венского Эвиденцбюро. Германский и австрийский генштабы имели причины использовать в своих целях путешествие врача в Поволжье, по большей части закрытое для туристов: царское правительство в рамках широкомасштабной программы железнодорожного строительства создавало на Волге новую сеть военных объектов, в которой русские отделы обоих союзных штабов подозревали первичную основу для будущих русских наступательных армий. Точной разведке на местности русские и оперативные отделы этих штабов придавали большое значение.

По возвращении Парвуса из этой исследовательской поездки к нему на квартиру в мюнхенском районе Швабинг в сентябре 1900 г. явился «Н. Ленин»^[47], который в дальнейшем будет оказывать его усилиям по разведыванию обстановки внутри России для Большого генштаба широкую поддержку при посредстве своих товарищей и последователей. Под этим именем Ульянов после трехлетней ссылки приехал в Германию, чтобы с помощью завоевавшего известность Парвуса проторить новые пути в партийной работе. К тому времени в России слава Ульянова как опаснейшего ниспровергателя основ настолько упрочилась, что один жандармский полковник в секретном докладе утверждал: «…крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого», – рекомендуя «срезать эту голову с революционного тела»^[48]. В описываемые годы то, что знала российская жандармерия, как правило, недолго оставалось тайной от германской разведки. В 1900 г. петербургский Департамент полиции открыл в Берлине отделение своей Заграничной агентуры: ее многолетний руководитель П. И. Рачковский добился согласия германских властей на пребывание в Берлине служаших российской полиции и поставил во главе берлинского отделения одного из своих лучших сотрудников, работавшего поочередно под именами Хеккельман, Лангезен и Гартинг (7 июля 1909 г. журнал «Ди тат» доказал, что это одно и то же лицо, разоблачив его как агента российских секретных служб, вследствие чего Гартинга отозвали на родину). В 1901 г. Хеккельман завербовал молодого врача Я. А. Житомирского, найдя в этом друге Ленина самого усердного и успешного большевистского тайного агента заграничной охранки. Из Берлина секретных сотрудников посылали в центры русской эмиграции в Мюнхене, Брюсселе и Льеже. В 1904 г. берлинское охранное отделение подписало с германской полицией протокол о совместных мерах по борьбе с анархизмом.

Год прибытия Ленина в Мюнхен – 1900 – ознаменовался также началом этого сближения российских органов безопасности и германской полиции, судя по тому, что Ульянов, проживая (видимо, нелегально) в сентябре на Кайзерштрассе, 53, у некоего Риттмайстера (или Риттмайера) под именем Майер^[49], был небезызвестен местным властям (после приезда Крупской он снял большую квартиру в новом здании в районе Швабинг, на Зигфридштрассе, 14, хорошо заметную для возможных тайных наблюдателей). В ленинистских работах говорится, что с немецкими документами ему помог немецкий врач, социал-демократ Рудольф Шолленбрух^[50], правда, не объясняется, каким образом «соци» Шолленбрух в империалистическом баварском полицейском государстве ухитрился получить доступ к строго охраняемым бланкам удостоверений личности. Однако, с другой стороны, тесная связь Ульяновых и Гельфанда-Парвуса в то время известна и даже подтверждена Крупской, которая в опубликованных посмертно записках^[51] подчеркивала, что и Ульянов, и она сама в столице Баварии контактировали преимущественно с Парвусом. Вопрос о происхождении немецких фальшивых имен и личных документов Ульянова (их не сосчитать среди примерно 200 его международных удостоверений и псевдонимов!) так и не прояснен. Уже покинув Мюнхен, он с 1902 г. жил в Лондоне под немецким именем Якоб Рихтер. По меньшей мере, в случае с одним из его немецких документов – на имя печатника Эрвина Вайкоффа, родившегося 16 июля 1862 г. в Гамельне^[52], – считается установленным, что соответствующий паспорт, выданный в Берлине, который в 1906 г. изъяла и проверила российская полиция, представлял собой подлинное германское удостоверение личности. Напрашивается предположение, что покровитель Парвус или немецкие товарищи с определенными целями сумели выправить Ульянову настоящие немецкие документы, для получения которых, однако, обычно требовались ответные услуги.

В немногословных исторических очерках деятельности прусско-германской и австро-венгерской военной разведки все же нет ни намека на то, что сколько-нибудь значительные силы внутрироссийской оппозиции и/или политической эмиграции уже в тот период состояли в тесной связи с органами этих служб и оказывали заметное влияние на их практику сбора информации. Фридрих Гемпп в своих записках о германской разведке, напротив, отчетливо подчеркивает, что до первой русской революции 1905–1906 гг. «профессиональные агенты, коренные русские или поляки и интернациональные евреи… еще не играли роли»^[53] в работе секции IIIb. Эта фраза Гемппа позже будет проанализирована подробнее. Здесь же стоит лишь заметить, что установленная им хронологическая граница – 1905–1906 гг. – не исключает возможного сотрудничества отдельных «коренных русских» вроде Ульянова или «интернациональных евреев» вроде Парвуса, как регулярного (Парвус), так и эпизодического (Ульянов?), с разведорганами германского и/или австро-венгерского Генерального штаба в годы, предшествовавшие первой русской революции. «Играть роль», т. е. вносить крупный вклад в разведывательные действия секретных служб центральных держав, они, по словам Гемппа, стали только после поражения России в русско-японской войне, в период, когда центральные державы приступили к планированию превентивной войны. Их сотрудничество настоятельно понадобилось по ряду причин, хотя бы потому, что необходимо было преодолеть последствия предыдущих провалов противороссийских агентурных сетей обеих разведок и приобрести новые силы для изучения важных районов Российской империи.

Первый провал обеспечила российская контрразведка в приграничной Варшавской губернии под руководством полковника Н. С. Батюшина^[54]. Варшавская контрразведка, так же как петербургская и виленская, работала главным образом против Германии, да еще вместе с киевской приглядывала за Австро-Венгрией. В 1902 г. она разоблачила адъютанта штаба Варшавского военного округа, подполковника А. Н. Гримма^[55] как германского военного агента. Расследование показало, что Гримм, имевший доступ к секретным документам, не только с 1896 г. служил осведомителем прусско-германского Генерального штаба в Берлине, но и поддерживал конспиративные связи с австро-венгерским военным атташе, майором Эрвином Мюллером. Мюллера, «деятельную и отзывчивую опору» венского Эвиденцбюро, вследствие найденных против него доказательств пришлось отозвать; после этого привлечение военных атташе к шпионажу не приветствовалось, и австро-венгерскую разведдеятельность всячески ограничивали условности политико-дипломатического этикета. К 1906 г. «раскинутая в России агентурная сеть… съежилась до двух работающих на Эвиденцбюро конфидентов». Языковое обучение будущих офицеров австро-венгерской разведки в Казани, несмотря на длительные хлопоты Вены ради его продолжения, также было прекращено^[56].