– После обнаружения съемок снафф-видео в Стокгольме я уже ни в чем не уверен.

Шведы обследуют родившихся щенков, отбирая только неагрессивных, теперь можно погладить любую собаку, не боясь, что цапнет за руку, в Швеции просто не осталось агрессивных собак. А люди? Как отбирать их, чтобы потом не творили вот такое?!

И как с этим бороться, никто же не знает, что именно происходит в подвалах или просто за закрытыми дверями домов и квартир. Каждый подвал не проверишь. Шведы очень доброжелательны, они поздороваются утром, пожелают доброй ночи, если знакомы получше, поинтересуются состоянием здоровья и дел, но не станут влезать в ваши дела по-настоящему, если вы открыто не нарушаете закон и не мешаете остальным. А что творится в вашем подвале?.. Это ваше личное дело.

Плохо это или хорошо? С одной стороны, хорошо, потому что больше нет давления на личность, если эта личность ведет себя адекватно. Но адекватное поведение в обществе еще не означает такого же за закрытой дверью. Вот результат.

Стало понятно, что расследовать предстоит не просто тройное убийство Кайсы, Бригитты и Марты, а деятельность целой банды, к которой те явно были причастны. Теперь повешения выглядели несколько иначе, Вангеру и Фриде стало казаться, что это наказание за что-то. За что, за попытку выйти из банды?

– Если видео сбывали нуворишам-извращенцам, то Ларс Юханссон вполне может оказаться при чем, возможно, это он заказывал видео для своих приятелей.

Фрида в ответ на замечание Дага передернула плечами:

– Не верится, этот Юханссон выглядит таким мужественным и порядочным.

– Внешность обманчива, чаще всего виновными бывают те, кого подозреваешь меньше всего. Нужно присмотреться к Юханссону внимательней. Подними все его счета, проверь движение средств за последние полгода, и его собственные передвижения тоже. Зачем он улетел в Оксфорд?

– Вообще-то, читать лекции в университете.

– Профессор выискался.

Вангер уже звонил Бергману, чтобы получить разрешение на проверку счетов Ларса Юханссона. Красавец снова попал под подозрение, Юханссон мог не иметь никакого отношения к повешению Кайсы Стринберг или Бригитты Ларсен, мог не пачкать руки в крови Марты, но вполне мог способствовать сбыту кошмарной продукции банды.

– Даг, нужно серьезно поинтересоваться и его приятелем Оскаром… не помню фамилию. Линдберг что-то говорила об этом человеке, помнишь?

– Приятель Оскар, между прочим, был тесно связан с Мартой Бергер, они занимались чем-то там незаконным.

– Если ты снова о БДСМ, то напоминаю, что в нем ничего незаконного нет. Ну порол красавец девушку, и что? Умерла-то она не от флоггера, а от удушения.

– А кто ее задушил? И язык отрезал тоже?

Фрида даже ахнула:

– Нужно узнать, где был этот Оскар в день убийства Марты!

– И остальных, потому что рядом с Бергер у дома убитых всегда видели рослого, крепкого мужчину. Может, Марта проболталась и за это пострадала?

– Ого! У нас новый подозреваемый?

Но следов Оскара найти не удалось, он словно растворился, как только покинул пределы Стокгольма. Спрашивать Юханссона опасно, можно спугнуть, объявлять в розыск нет повода, вопрос об этом подозреваемом повис в воздухе. Даг ворчал:

– Шенген им подавай… Евросоюз… Европа без границ… А потом годами человека по всей Европе искать приходится. Сделал себе паспорта во всех странах, и гуляй неузнанным…

– Как можно сделать себе паспорта во всех странах?

– Фрида, с деньгами можно сделать все.

– А страховой полис, счета в банках?

– Также. Скажи Кевину, чтобы поискал последнее место жительства этого Оскара в Стокгольме, может, там удастся что-то узнать.

– Ты что-то подозреваешь?

Вангер поморщился:

– Не люблю шведов, которые не живут в Швеции. Что его в Италию потянуло? бэдээсэмщик несчастный.

– Почему несчастный?

– Потому что не дома. Нормальный человек должен жить там, где родился, а не бегать по всему миру.

– А ты где родился?

– Во Франции! – вдруг фыркнул Вангер.

Секунду Фрида смотрела на него с изумлением, а потом расхохоталась:

– Когда уезжаешь?

– Куда?

– Во Францию. Жить там, где родился.

– Это случайно, мать была во Франции, попала в аварию и родила раньше времени. Я швед и своим домом считаю Стокгольм.

* * *

Бритт проводила обследование острова. Лично мне он понравился не меньше СоФо, подруге тоже. Потягивая мартини с минералкой и льдом (любимое сочетание), она разглагольствовала:

– Это даже хорошо, что туристы здесь не шатаются толпами. Не представляю, как можно жить в Гамла Стане, когда под окнами постоянно кто-то что-то фотографирует.

Она права, Кунгсхольмен, хотя и немногим моложе того же Эстермальма или Седра, но значительно тише. У каждого района Стокгольма не просто свое лицо, но и свой стиль и ритм жизни. Это неудивительно, они разные при всей похожести. Я не говорю о южных районах, которые, как новые районы многих европейских городов, похожи друг на друга, речь идет о старых, застраивавшихся несколько веков назад.

Жить в них здорово и непросто одновременно, я знаю, детство провела в Норрмальме и Эстермальме. В районе Сергель или Стуреплан не бывает тихо ни в какое время суток и время года. Днем толпы покупателей, туристов и просто праздношатающихся, ночью тех, кому мало развлечений в клубах или просто на таковые нет денег. Людское море выплескивается на улицы и площади, движется, пересекается, завихряется, растекается по магазинам, ресторанам, кафе, клубам, чтобы тут же снова появиться, слиться, пересечься, растечься…

Норрмальм и Эстермальм – это человеческая круговерть круглосуточно и круглогодично, какая бы погода ни стояла, людской поток не сбивают ни дождь, ни метель.

За ними усиленно тянется Васастан, хотя, конечно, ему далеко, недаром некоторые его дальние микрорайоны даже называют Сибирью. Конечно, туда возят туристов в дом на Далагатан, где жила Астрид Линдгрен, показывают Васапаркен, где она и ее Пеппи обожали прогуливаться с друзьями, но особым наплывом гостей Васастан все равно не отличается, разве только кто-то решится, выйдя из аэропортовского экспресса, пройтись к центру пешком. Но таких немного. И все равно Васа делает вид, что он тоже крутой городской район, разве только немного, ну совсем чуть-чуть уступающий Норрмальму.

Жить в Гамла Стане все равно что в витрине сувенирной лавки, там нескончаем поток туристов, один плюс – основная масса появляется после завтрака и разбредается к вечеру. Жить в витрине трудно, но никто не жалуется и покидать свое место на виду у туристов не намерен.

Щелк, щелк – стена вашего дома снова привлекла внимание туристов с другого конца планеты, потому что на ней видны расплющенные металлические скобы… Щелк, щелк – очередная группа восторгается тем, что велосипед можно просто прислонить к стене дома, оставив на ночь… Щелк, щелк – кто-то пытается сняться в обнимку с памятником Эверту Таубе… Едва ли кто-то из любопытных слышал хоть одну из песен Таубе, просто очкарик в берете показался забавным.

И у «Одинокого мальчика» снова склад монет, конфет и кусочков булки – так его благодарят за то, что молча позволяет полировать свою головку. Одиночество под прицелами фотоаппаратов и с галдящими вокруг туристами – это своеобразное одиночество, хотя, надо отдать должное, галдят несильно, видно, все же проникаются…

На этой крыше жил Карлсон… Или до сих пор живет? Неважно, тысячи объективов направлены на красную крышу. Туристы народ особенный, верят всему, что ни скажут.

Седермальм тоже район особый. Живущие на Седре, снобы в не меньшей степени, чем жители Норрмальма, Эстермальма или Гамла Стана. Только там снобизм особый, декадентский. О СоФо и говорить нечего, что может сравниться с СоФо? Ничто, даже в Стокгольме!

А теперь вот мы будем осваивать Кунгсхольмен. Королевский остров – Кунгсхольмен – словно в стороне и от остального города, и от споров по поводу престижности. Нет Сергель или Стурегатан? И не надо! Даже Стадхюсет – Ратуша – у Кунгсхольмена несколько в стороне, словно, согласившись ее принять, остров выделил местечко на краю, чтобы любопытные не совали носы дальше.

Изначально это остров-ремесленник, здесь издревле селились те, у кого не хватило денег вступить в соответствующую гильдию в Гамла Стане. Конечно, никаких вредных производств на острове давно нет, все вынесено за город и на улице Гарваргатен никто никакие кожи не дубит, но память осталась, стокгольмцы до сих пор временами называют Кунгсхольмен Голодным островом.

Но сейчас умереть с голода на Кунгсхольмене можно разве что по собственному желанию – кафе, ресторанов и клубов хватает и здесь.

Лилит жила во дворе дома, где кафе «La Dame Noire» и «Mamas & Tapas», в которых мы бывали часто. Если сказать об этом Бритт, как и о близком соседстве маленького уютного кафе «Kungsholmens Glassfabrik», славящегося своим мороженым, то не помогут никакие последующие диеты и пробежки в парках. К тому же вокруг немало суши-баров, а еще индийский ресторан, греческий на набережной и так далее.

Лилит уехала из Стокгольма в Лондон и меня забыла, лишь изредка поздравляет с праздниками, но Кунгсхольмен я все равно помню.

Расследование на время отложено, следовало сначала разобраться с учебой.

У нас до начала весенней сессии оставалось несколько дней. Бритт решила, что их нужно использовать с толком, и первым делом принялась наполнять свою комнату всякой всячиной преимущественно розового цвета. Не удержавшись, я ехидно поинтересовалась, как все это согласуется с ее эстетическими воззрениями прошлого семестра и как на такое буйство сумасшедшего розового посмотрят в колледже. Бритт дернула плечиком:

– Я имею право на собственный вкус.

– Уж очень смахивает на «Блондинку в законе».

– Ну и что? Ты забыла, что она оказалась победительницей, доказав, что светлые волосы и розовый цвет не помеха уму.

Оставалось только махнуть рукой. Я знала одно: этот семестр последний в учебе Бритт в колледже дизайна, с нее достаточно. По-настоящему Бритт хотела стать только скрипачкой, но судьба распорядилась так, что после аварии ей пришлось оставить обучение на факультете искусств, с тех пор моя подруга маялась, не находя точку приложения сил. Беспокойная натура швыряла ее из одной крайности в другую, за полгода Бритт явно надоело создавать минималистичные наряды и выражать свое видение мира, кромсая ткани и соединяя их в нечто новое. Что дальше? Может, посоветовать писать картины? У Бритт получилось бы, она безумно талантливая, только очень непостоянная. Нет, не стоит, тогда под ногами будут хрустеть тюбики с краской, а стены квартиры окажутся расписаны так, что Ларс, вернувшись из Оксфорда, не узнает собственное жилище.

Энергии у Бритт на десятерых, если ее толком использовать, можно отапливать половину Стокгольма, к сожалению, до этого пока никто не додумался, и все пропадало даром…

Я составляла расписание своих занятий, стараясь утрясти их так, чтобы посетить как можно больше лекций и семинаров и набрать как можно больше кредитов. Смена факультета означала, что придется попотеть, чтобы догнать тех, кто начал в прошлом семестре. Ничего, справлюсь…

Бритт сидела, уставившись в телевизор. На экране очередная женская благотворительная организация привечала женщин из разных уголков планеты, решивших, что в Швеции живется лучше всего. Нет, я вовсе не против, если им в своих странах жить невозможно, то почему бы не помочь, предоставив такую возможность у нас?

В небольшом зале напротив друг друга сидели две группы женщин – те, кому нужна помощь, и те, кто эту помощь готов предоставить. По два десятка с обеих сторон. Лица у кого-то настороженные, у кого-то доброжелательные, у кого-то почти равнодушные. Последнее у тех, кто в помощи нуждался, но либо не верил в возможность получить эту поддержку, либо просто не хотел ее.

Я покосилась на экран.

Речь шла о помощи в освоении шведского языка и поиске работы. Ведущая полна энтузиазма и, кажется, готова обучить шведскому десяток подопечных лично и немедленно. По мнению устроителей, это блестящая идея: прикрепить эмигранток по две-три к различным семьям или просто шведкам, готовым помочь, чтобы в постоянном общении, хорошо бы ежедневном и прямо у них дома, подопечные скорей освоили язык на бытовом уровне.

Вообще-то, правильно, пожив несколько месяцев в семье, человек и язык выучит, и с правилами поведения познакомится быстрей, но оставался вопрос, не страшно ли вводить в дом, особенно с детьми, совершенно чужих людей, неизвестно с кем связанных и что замышляющих.

Но если шведки что-то задумали, их не остановить!

Бритт тоже полна энтузиазма, я подозревала, что, не будь мы сами в несколько странном положении, она обязательно привела бы в дом пяток страдалиц и принялась устраивать их жизнь.

Благотворительность и помощь тем, кто в ней нуждается, это замечательно, однако сейчас меня заинтересовало другое. Чтобы доказать, что в акции участвуют обыкновенные шведки, оператор периодически показывал вдохновленный зал, пробегая камерой по рядам. Я и сама не могла бы объяснить, что именно заставило прильнуть к экрану, а потом нажать кнопку записи.

– Ты чего?

– Не знаю, Бритт, что-то там есть. Ну-ка, смотри внимательно.

Ничего особенного не происходило, вдохновив всех идеей такой помощи, ведущая предложила желающим дать свои координаты приглянувшимся кандидаткам на роль подопечных.

Сидящие женщины встали и отправились выбирать тех, кому намерены помочь. Не все, устроители явно просчитались, посадив тех и других поровну. К тому же сразу стал заметен явный перекос. Как бы ни старались шведки быть доброжелательными, они невольно избегали самых молодых и симпатичных иммигранток. Я мысленно усмехнулась: верно, благотворительность благотворительностью, но приводить в дом красотку, рискуя потерять внимание собственного мужа…

Но меня не интересовали все, я с трудом дождалась, когда камера снова выхватит беременную женщину, и, когда это произошло, буквально впилась взглядом в экран.

– Бритт, смотри, это она!

– Кто?

– Анна.

Подруга тоже приникла к телевизору. На экране беременная женщина обменивалась знаками и отдельными словами с красивой смуглой девушкой, которая, видно, уже и не надеялась, что будет кем-то приглашена в семью.

– Ты рехнулась, это же беременная, ей вот-вот рожать.

– Держу пари, что живот просто муляж. Она все делает левой рукой, хотя не левша, просто оберегает правую. Смотри, что она показывает…

Женщина действительно жестом показала смуглянке, чтобы та привела еще двоих, мол, она может пригласить троих. Девушка обрадовано кивала. Вручив записку с адресом, беременная женщина поспешила удалиться. Она вообще старалась не бросаться в глаза, держалась позади, двигалась почти незаметно, если бы не желание оператора продемонстрировать, что даже в таком положении шведки способны думать о других, мы ее из толпы не выделили.

Ведущая с экрана снова и снова призывала шведок помочь тем, кто надеется найти здесь новую родину, но мы уже потеряли интерес к самой передаче. Помощь иммигрантам – это хорошо, но сейчас меня интересовала Анна.

– Ну и с чего ты взяла, что это она, потому что руку волочит? Может, тоже сломала?

– Смотри, – я перекрутила кадры обратно, хваля себя за способность быстро отреагировать и включить запись. – Видишь мизинец?

На экране на заднем плане беременная женщина вручала своей подопечной листок с адресом. Оператор показывал вовсе не ее, женщина просто попала в кадр. Пришлось сильно увеличить изображение, чтобы разглядеть руку. Да, у красивой кисти был один-единственный дефект – изуродованный ноготь мизинца.

– Линн, я не понимаю, если это она, то как можно решиться вот так выйти под камеры?

– Ну, перед камерой она не позировала, скорее наоборот, скрывалась. Парик, накладки на зубы, меняющие прикус и, следовательно, выражение лица, линзы в глазах… Но главное – муляж живота. Кто станет приглядываться к беременной женщине? У нее все время согнута в локте правая рука, это из-за не восстановившегося сустава, но такое впечатление, что она просто оберегает живот. Удобно…

– Хорошо, объясни, зачем ей это нужно?

Я уже набирала номер Дага Вангера.

– У меня есть кое-что об Анне-Пауле. Мы можем срочно встретиться?