Глава 4

Мама дает мне поспать. Вообще-то я не сплю, а просто лежу на кровати, завернувшись в одеяло, и опухшими глазами смотрю в потолок. Я долго плакала. Потом приняла душ, надела уютный спортивный костюм и забралась в постель. С тех пор не выходила из комнаты и провалялась большую часть дня. Голова болит, как будто сейчас взорвется. Буду лежать здесь до вечера, а то и до конца недели. Правда, мама не позволит мне запереться в комнате дольше, чем на один день, как бы мне этого ни хотелось.

Дело в том, что я больше не могу видеть Тайлера. Надежды, которые я питала прошлым летом, давно испарились. Тогда у нас еще был шанс. Мы могли быть вместе, открыто и официально, назло всем. А он все испортил. Он не имел права уезжать, когда был мне так нужен. Сначала я пыталась его понять, и мне это удалось – где-то через месяц, когда справилась с первоначальным шоком. Он хотел разобраться в себе. Только почему он сбросил со счетов меня? Не ответил ни на один звонок. Я оставляла голосовые сообщения, но, судя по всему, он их не слушал. Я отправляла эсэмэски, задавала вопросы, на которые не получила ни одного ответа. Он молчал, даже если я просто спрашивала, все ли с ним в порядке. Я устала, мне надоело, и к ноябрю я оставила всякие попытки связаться с ним.

Мне было чем заняться: колледж, новые занятия, новые друзья, новый город. Это отвлекало. Во всяком случае, первое время. Мы с подружками готовились к экзаменам в библиотеке, пили лошадиные дозы кофе, ездили в супермаркет, когда заканчивалась еда, возвращались пьяные со студенческих вечеринок. За это время я даже сходила на парочку свиданий, но они оказались сплошным разочарованием. В феврале мои мысли снова занимал Тайлер. Правда, я уже не грустила, а злилась на него.

Я не понимала, почему он поддерживает связь с Эллой, но не со мной, и почему не едет в Санта-Монику, как обещал. Прошло семь месяцев. Меня злило, что он до сих пор не вернулся. Мне казалось, он забыл обо мне. Собрал вещи и уехал, оставив меня расхлебывать кашу, которую мы заварили вдвоем. Когда я приезжала на каникулы в Санта-Монику, косые взгляды, нелестные комментарии – все это доставалось мне, а не ему. Мне, а не ему приходилось терпеть унижения от отца и Джейми. Меня, а не его бросили.

Мое раздражение росло. Он уехал и не вернулся, не соизволил даже позвонить, он радуется жизни. Он счастлив без меня, думала я, и мне было очень больно.

Впервые он позвонил на весенних каникулах. Мы с Рейчел, запыхавшись, преодолевали очередной крутой подъем в Сан-Франциско, куда попали впервые в жизни, как вдруг зазвонил телефон. Пока я смотрела на экран, не решаясь ответить, звонок переключился на голосовую почту. Тайлер не оставил сообщения, но звонил после этого каждый день. Я не отвечала – слишком поздно, я чувствовала к нему только ненависть.

Через три недели пройдет ровно год с тех пор, как он уехал. Даже Элла потеряла надежду и превратила его комнату в домашний офис, чтобы не сидеть с документами на кухне. Тогда мы поняли, что она уже не надеется на возвращение старшего сына. Мой папочка, обрадовавшись, поспешил в хозяйственный магазин покупать бежевую краску и на следующий день кое-как перекрасил стены. Новость о возвращении Тайлера взбесит его еще сильнее, чем меня. Если, конечно, он еще не знает. Хотя, судя по Эллиной утренней конспирации, ему еще неизвестно. Чем больше я думаю об этом, тем больше злюсь на Эллу. Она заставила меня увидеться с Тайлером, даже не предупредив. А ведь я много раз давала понять, что не хочу его видеть и рада, что он не вернулся.

Теперь все опять запуталось. Как мне оставаться в городе, зная, что он здесь? Я не смогу избегать его вечно. А самое страшное – еще год назад я его любила, а теперь ненавижу.

Я не отдаю себе отчета, что снова реву, пока не заходит мама. Я зарываюсь в простыни и хлюпаю носом. Мама проходит к окну и поднимает жалюзи. Комнату заполняет мягкий послеполуденный свет. Я стону и утыкаюсь лицом в подушку.

– Так, – говорит она, и я по голосу слышу, что она скрестила руки на груди. – Вставай.

– Нет. – Я натягиваю одеяло на голову.

– Да, – решительно говорит она. – Ты уже четыре часа плачешь. Пора встать и забыть о нем. Куда ты хочешь пойти? Кофе? Поздний обед? Спа? Выбирай.

– А разве тебе не надо на работу? – бубню я из укрытия.

– Мне сегодня к восьми вечера. – Мама стягивает с меня одеяло и улыбается: – Одевайся, пойдем перемоем кости мужской половине рода человеческого. Это лучше, чем плакать, поверь. По собственному опыту знаю.

Я неохотно сползаю с кровати. За что я люблю маму – она все понимает. Отец ей тоже устроил сюрприз – шесть лет назад. Теперь она эксперт по разрывам. Правило номер один – не плакать больше четырех часов. Вот только я не уверена, распространяется ли оно на случаи, когда мужчина уходит, а потом возвращается.

У меня текут слезы и ноет сердце, но мама, как всегда, права. Что толку валяться в постели? Я провожу руками по влажным волосам и улыбаюсь маме:

– Променад. Дашь мне двадцать минут?

– Моя девочка! – Ее взгляд теплеет, она запускает в меня подушкой и выходит из комнаты.

Пытаясь хоть как-то привести себя в человеческий вид, я ставлю бодрую поп-музыку. Потом выключаю ее – действует на нервы – и начинаю сушить волосы. Я оставляю их распущенными, подкрашиваю глаза, надеваю новую футболку и самые любимые джинсы. Легче не становится.

В начале третьего мы подъезжаем к променаду. Полчаса гуляем по магазинам, но даже гигантская скидка на юбку моей мечты в Abercrombie & Fitch не поднимает мне настроение. Расплачиваясь за нее на кассе, я вымученно улыбаюсь, и мама уверена, что мне лучше.

После этого мы заходим в Pinkberry, берем по порции замороженного йогурта с ягодами и садимся на скамейку напротив Forever 21.

– Знаешь, – говорит мама, – я могу поговорить с Эллой.

– О чем? – удивляюсь я.

Мама смотрит на меня, как будто я туплю, и продолжает:

– Я не понимаю, зачем она это делает. Так нельзя – сталкивать вас лбами. Она что, сумасшедшая?

– Она не сталкивала нас лбами, – поясняю я, слегка пожимая плечом, и начинаю ковыряться ложечкой в йогурте.

Очень вкусная штука – замороженный йогурт с клубникой и голубикой, которая вернет мне не меньше половины сожженных на пробежке калорий. Плевать, сегодня мне все равно.

– Она говорила так, как будто речь идет о жизни и смерти или вроде того. Я даже спросила: «Ты беременна?»

Мама смотрит на меня с ужасом, чуть не подавившись мороженым, и начинает хохотать.

– Не может быть! Так и спросила?

– Ну да, а что тут такого, ей ведь и сорока нет. – У меня горят щеки, и я жду, пока мама перестанет хихикать.

– Господи, и придет же в голову!

И тут до нее доходит, что я отвлекла ее от темы.

– Я все равно намерена с ней поговорить.

– И что ты ей скажешь?

– Ну, например, «Держи своего сына подальше от моей дочери, пока наш муж не убил их обоих!».

По выражению моего лица она видит, что меня это не впечатлило, и дает нормальный ответ:

– Просто попрошу, чтобы Тайлер оставил тебя в покое. Если, конечно, ты действительно этого хочешь.

Мама поднимает стаканчик к лицу и пристально смотрит мне в глаза.

– Во-первых, я не хочу, чтобы ты вмешивалась. Во-вторых, что ты имеешь в виду?

– Ты уверена, что никогда, никогда, никогда больше не хочешь его видеть?

Она ищет ответ в моих глазах, словно только они могут сказать правду, и хотя я ничего не скрываю, мне становится не по себе. Зачем она вообще об этом спрашивает?

– Конечно, уверена. Кому, как не тебе, знать, каково это – когда тебя бросают.

Мама меняется в лице, и я понимаю, что сморозила глупость. Мама может говорить об отце часами, украшая свою речь яркими выражениями, и все-таки ей неприятно признавать горькую правду. Она отворачивается и говорит:

– Ладно, поехали домой, мне скоро на работу.

Мама бросает стаканчик в урну и вскакивает со скамейки, не дождавшись меня, а я только вздыхаю. Сумасшедшая. Прошло столько лет, а она так и не хочет признать, что отец ее бросил, и теперь я начинаю понимать почему. Потому что это чертовски больно.

Чувствуя себя виноватой, я встаю со скамейки и, догнав маму, плетусь позади. Мне уже дурно от йогурта, я выбрасываю стаканчик в урну и молча сажусь в машину. Мама тоже молчит. Внимательно смотрит на дорогу, беззвучно ругается, когда нас подрезают, и пару раз увеличивает громкость радио.

Меня терзает раскаяние. Терпеть не могу, когда она начинает играть в молчанку. Приглушаю музыку и говорю:

– Я не хотела тебя обидеть.

Остановившись на светофоре, она отклоняется назад и складывает руки на груди.

– Я знаю, каково это – когда тебя бросили, и ты постоянно думаешь, что сделала не так и могла ли этому помешать. Начинаешь предполагать, что ты недостаточно хороша, недостойна лучшего… Ты такого не знаешь.

Я недоуменно моргаю. Я злюсь на нее за эти слова и удивляюсь, что она так открыто выражает свои чувства. Раньше этого не было.

– Чего я не знаю?

– Сомнений, – резко произносит она и давит на газ, когда загорается зеленый свет. – Тайлер бросил тебя не из-за того, что с тобой что-то не так. Он считал, что проблема в нем. А твой отец считал, что проблема во мне. Не сравнивай. Я не понимаю, что ты чувствуешь, а ты не понимаешь, что чувствую я.

– Я думала, все в прошлом.

– Ну да.

Мама никогда не рассказывала мне, что случилось шесть лет назад. Я знаю в общих чертах. Отец считал ее ленивой пофигисткой, а она его – педантом и занудой. Не знаю, всегда ли так было. Наверное, да, потому что помню их бесконечные ссоры. Когда мне было лет двенадцать, отец прожил неделю у своего кузена Тони. Мама улыбалась и говорила, что он скоро вернется, но сейчас я понимаю, что уверенности у нее не было. Он оставался у кузена все чаще. Когда мне было тринадцать, я его пару дней не видела и спросила: «Он снова у Тони?» Мама заплакала и сказала, что нет. С тех пор она постоянно плакала. Я понимала, что она тяжело перенесла развод и никогда не станет прежней, однако она не делилась со мной своими переживаниями. Я боялась спрашивать, а она не осмеливалась говорить. До сих пор.

– Ты и сейчас считаешь, что недостаточно хороша? – помолчав, спрашиваю я.

– А как ты думаешь? – взрывается она, в отчаянии вскидывая руку. – У него теперь Элла – натуральная блондинка с идеальной фигурой, у которой никогда не отрастают долбаные седые корни и нет гусиных лапок, она ездит на долбаном «ренджровере» и работает чертовым адвокатом. А я не сумею приготовить съедобное жаркое даже под страхом смертной казни, хожу на работу в больничном халате вместо костюма и разбила гребаный «вольво». Конечно, я для него недостаточно хороша. Твой отец перфекционист, а мне далеко до совершенства.

– По-твоему, Элла – совершенство? – кричу я.

Мне почему-то хочется защитить Эллу. Три года назад она встретила меня с распростертыми объятьями, и с тех пор я видела от нее только хорошее. Поэтому мамины слова меня злят, и я становлюсь на сторону мачехи:

– Ты не в курсе, что она тоже прошла через развод? А сколько ей пришлось пережить с Тайлером! Ты не думаешь, как она живет, осознавая, что ее муж годами избивал их сына, а она даже не замечала? Ты не думаешь, что она каждый день просыпается с чувством вины? Ей не легче, так что лучше помолчи!

На самом деле я хочу сказать: «Ты лучшая на свете мама. Пусть тебе приходится каждые три недели подкрашивать отросшие корни, зато у тебя очень красивые волосы. У тебя морщинки в уголках глаз, но ты такая красавица, что это неважно. Да, ты не самый лучший водитель, но в конце концов всегда добираешься от точки А до точки Б. Ты не адвокат, а прекрасная медсестра, которая умеет облегчить страдания, и не только в больнице. Ты не Элла, и я этому рада».

И еще: «Тебе повезло больше. У тебя есть Джек, и он очень славный. А у Эллы – отец, и он сволочь. Кто в выигрыше?»

Только я ничего этого не говорю, потому что она меня раздраконила.

– Ну конечно. – В мамином голосе звучат раздражение и обида. – Она твоя вторая мама, ты ее защищаешь. Похоже, ты променяла меня на нее, как и твой отец.

Я возмущенно смотрю на нее:

– Да что с тобой такое? Откуда столько злости?

Мама включает музыку на всю громкость, так что я перестаю слышать даже собственные мысли, сердито щурит глаза и сжимает губы. Я тоже молчу. Отодвигаюсь от нее как можно дальше, складываю руки на груди и специально забрасываю ноги на приборную доску, потому что это выводит ее из себя. Она не реагирует.

Всю дорогу орет музыка. Мама выключает ее только перед самым домом. Когда мы останавливаемся, она не глушит двигатель и не выпрыгивает из машины, как обычно. Наверное, хочет извиниться. Я поднимаю глаза от пола и жду. Черты ее лица разгладились, напряжение исчезло, но она вдруг широко распахивает глаза и удивленно смотрит куда-то мне за спину. Я резко оборачиваюсь. На коврике у двери сидит, нервно теребя низ белой футболки, не кто-нибудь, а долбаный Тайлер Брюс, собственной персоной.

Теперь он не улыбается. Просто встает с порога и ждет. Неизвестно чего.

– Знаешь, в чем разница между твоим отцом и Тайлером? – спокойно говорит мама. – Твой отец не вернулся.