Эшли Уивер
Странная месть

Посвящается Элисон Додсон, моей кузине, лучшему другу и самому преданному читателю

Серия «Чай, кофе и убийства»

Ashley Weaver

A MOST NOVEL REVENGE

Перевод с английского Н.В. Рейн

Печатается с разрешения литературных агентств Taryn Fagerness Agency и Synopsis Literary Agency.

© Ashley Weaver, 2016

© Перевод. Н.В. Рейн, наследники, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

Глава 1

Англия, февраль 1933 года

– Ну, дорогая, как думаешь, кто умрет на этот раз?

Этот неожиданный и крайне неуместный вопрос задал мне муж, который по-прежнему не отрывал глаз от извилистой окаймленной сугробами дороги, пока мы ясным солнечным днем ехали по ней и щурились от слепящего блеска недавно выпавшего снега.

– Майло! Что за ужасные вещи ты говоришь!

Но он, как обычно, и бровью не повел, и никакого раскаяния не проявил.

– Но ведь не станешь же ты отрицать, что на протяжении всего прошлого года люди взяли в привычку умирать, оказавшись в твоей компании.

Тут он был прав, хотя мне самой отчаянно не хотелось это признавать. На протяжении последних нескольких месяцев я оказалась вовлеченной в расследование двух убийств, и в обоих случаях дело закончилось тем, что я противостояла убийцам под дулом пистолета.

Более того, я вовсе не была уверена, что нынешняя наша вылазка за город обойдется без инцидентов. Судя по тому, как началось это наше путешествие, я предчувствовала, что в дальнейшем нас ждут нешуточные неприятности.

Все началось два дня тому назад, после того как нам доставили утреннюю почту. Я сразу же узнала фиолетовый конверт и корявый почерк, которым был нацарапан адрес. Письмо от моей кузины Лаурель.

Я вскрыла конверт и извлекла написанное той же рукой послание, содержание которого показалось загадочным и непонятным.

Не хотела посылать телеграмму, она привлекла бы нежелательное внимание, но поверь – дело не терпит отлагательств. Ты должна немедленно приехать в Лайонсгейт. А вот зачем – не скажу. Возможно, это сработает как приманка.

Ниже было приписано еще более коряво и торопливо:

Не сочти это за просьбу легкомысленной особы. Дело важное и срочное. Ты должна приехать немедленно.

Лаурель.

P.S. И можешь захватить с собой Майло, если хочешь.

В самом по себе письме не было ничего необычного. Лаурель имела склонность драматизировать события, эта ее черта часто проявлялась и в корреспонденции. Однако нельзя сказать, что послание меня заинтриговало. Я не представляла ни одной мало-мальски стоящей причины, по которой снова должна ехать в Лайонсгейт. Особенно после того, что там произошло.

Семь лет тому назад, когда Лаурель гостила в имении, ей довелось стать свидетельницей трагического происшествия – результата почти недельной пирушки и неумеренных возлияний. И это вызвало в обществе скандал, до глубины души потрясший всю страну, в том числе и мою кузину Лаурель.

Короче говоря, письмо все же достигло своей цели. И вот мы с мужем мчались по направлению к Шропширу на головокружительной скорости в новеньком автомобиле Майло «Астон Мартин Ле-Ман»^[1].

Этот сверкающий черным лаком автомобиль был подарком, который Майло сделал сам себе к Рождеству. И муж настоял, чтобы мы поехали именно на нем. Думаю, Макхэм, наш шофер, был немало расстроен: очень уж ему не терпелось сесть за руль этой шикарной машины. Лично я считала, что Макхэму беспокоиться не о чем, поскольку упоительное чувство новизны от вождения у Майло скоро наверняка иссякнет.

К счастью, пока он был просто без ума от машины, его пленяла перспектива испытать ее на свободных загородных дорогах – только поэтому он и согласился на путешествие. А ведь поначалу ему вовсе не хотелось ехать в Лайонсгейт. Он желал провести зиму в Италии, и я понимала, что этот уик-энд станет скудной заменой его намерению сразу по нескольким причинам.

– Ума не приложу, почему я согласился с тобой поехать, – сказал Майло, словно прочитав мои мысли. – У меня нет ни малейшего желания проторчать целую неделю в продуваемом всеми сквозняками загородном доме в обществе нагоняющих тоску неинтересных людей.

Мой муж не принадлежал к числу тех мужчин, которые любят провести тихий уик-энд за городом. Он питал пристрастие к бесконечным вылазкам в свет и общению – качество, которое едва не разрушило наш брак не далее как в прошлом году. Но затем мы помирились, и я, затаив дыхание, ждала, когда он станет на путь исправления. Пока он меня не разочаровывал.

– Уверена, мы вернемся в Лондон еще до конца этой недели, – поспешила я его утешить. – Нет никаких причин полагать, что там произошло что-то серьезное. Ты же знаешь Лаурель.

– Знаю, – бросил он в ответ. – Однако понять не могу, почему ты потакаешь всем ее дурацким прихотям.

Видимо, его задело не слишком настойчивое приглашение в постскриптуме, что было весьма характерно для взаимоотношений: Майло и Лаурель всегда недолюбливали друг друга. Хотя открыто этой неприязни не выказывали и старались общаться в рамках приличий, пусть это и не всегда удавалось.

– Но согласись, все же это любопытно, – заметила я. – И что, скажи мне на милость, заставило ее вернуться в Лайонсгейт?

– С тех пор вроде бы шесть лет прошло, правильно? Уверен, неприятные воспоминания выветрились.

– Семь лет. И судя по тому, как она тогда рассуждала о тех событиях, я была уверена – ноги ее больше в Шропшире не будет.

– Если она не горит желанием находиться там, с какой стати мы должны? Ты знакома с Реджинальдом Лайонсом?

– Нет. – Я не была знакома с этим человеком, хозяином дома, но наслышана о нем. Вообще-то почти всем жителям нашей страны была знакома эта фамилия, Лайонс, – в основном благодаря истории, случившейся в его загородном поместье Лайонсгейт в тот роковой уик-энд 1925 года.

Лаурель оказалась там по чистой случайности. Нельзя сказать, чтобы она вела слишком уж светский образ жизни, но дружила с Реджи Лайонсом и его сестрой Беатрис чуть ли не с раннего детства. Их отец и его молодая жена умерли от гриппа, когда сам он находился во Франции. И по возвращении оттуда Реджи унаследовал имение, а опекать его принялись сестры. Думаю, для моей кузины приглашение провести уик-энд в Лайонсгейте стало настоящим событием, ведь в ту пору дом Реджи превратился в неофициальную штаб-квартиру, где собиралась золотая молодежь Англии – это после того, как Реджи влюбился в женщину по имени Изабель Ван Аллен.

Неоспоримый лидер этой компании, Изабель Ван Аллен, считалась в ту пору личностью почти легендарной. Женщина, чье прошлое было весьма туманно и загадочно, ворвалась и утвердилась в фешенебельном обществе благодаря победительной комбинации трех факторов: своей потрясающей красоте, острому уму и поистине железной силе воли. Ко времени, когда Изабель вошла в жизнь Реджи Лайонса, она была старше на несколько лет всех остальных в его компании и обладала шармом, перед которым не мог устоять практически никто.

У нее было множество преданных друзей и поклонников, и когда Реджи Лайонс стал ее любовником, она познакомила его с ними. И его имение, Лайонсгейт, стало местом проведения шикарных вечеринок, слухи о которых отрывочно просачивались в прессу. Там даже появлялись фотографии неких диковинных игрищ, ходили слухи об употреблении наркотиков и других запрещенных выходках. То, разумеется, была не единственная в Англии группа богатых молодых людей, которые в послевоенные годы с головой окунулись в разного рода увеселения, но трагедия в Лайонсгейт сделала их печально известными.

Поначалу ничто не говорило о том, что этот уик-энд будет чем-то отличаться от остальных, но по окончании его один молодой человек был найден мертвым, что оставило неизгладимый отпечаток на жизнях остальных участников.

Майло совершил слишком резкий поворот, и это вернуло меня к реальности.

– Лично мне не хотелось бы закончить свои дни в канаве, если, конечно, тебе не все равно, – весело заметила я.

– Ну, конечно, не все равно. Чертовски не хотелось бы подвергать такую машину риску.

– Ты меня успокоил.

Он с улыбкой покосился на меня:

– Ну и тебя тоже, дорогая.

– Все же должна быть какая-то причина, по которой Лаурель попросила меня так срочно приехать, – заметила я, по-прежнему занятая своими мыслями. – Думаю, это имеет какое-то отношение к смерти Эдвина Грина.

Сведения о том, что именно произошло той ночью в имении Лайонсгейт, были путаными и противоречивыми. Неоспоримым оставался один факт: холодным пасмурным утром после ночи пьяных увеселений в саду было найдено тело Эдвина Грина. Он лежал практически голый на мерзлой земле на полпути между летним домиком и особняком.

Согласно заключению экспертизы, смерть наступила от остановки сердца, что было вызвано гипотермией и смертельным коктейлем из спиртных напитков и наркотиков, остатки которых были разбросаны в летнем домике.

И все бы это вполне могло сойти за несчастный случай, трагические последствия распутного и бездумного образа жизни, если бы не Изабель Ван Аллен. Пока все остальные старались хранить молчание, она заговорила открыто и прямо с прессой, раздавала интервью направо и налево, всячески намекая, что за этой трагедией, свидетельницей которой ей довелось стать, стоит нечто большее.

Она всегда испытывала тягу к сенсациям, к тому же обладала даром слова, и использовала оба эти качества в своих интересах. Через полгода после смерти Эдвина Грина она издала роман под названием «Жертва зимы». Эту книгу можно было бы расценить как чистой воды выдумку, но все знали правду и сразу смекнули, что речь в романе идет о том, что случилось в Лайонсгейте.

Все герои были описаны с необыкновенным тщанием, хотя имена, конечно, изменены, все их пороки и тайны, ставшие достоянием общественности, обрисованы цветисто и со смаком.

Но скандал вызвала даже не сама эта книга. Скандал вызвал тот факт, что в ней писательница излагала версию, отличную от официальной, выдвинутой коронером, который вел расследование, и утверждала, что скончался Эдвин Грин вовсе не от передозировки и гипотермии. Нет, вместо этого она утверждала, что то было убийство, что Грин стал жертвой молодого человека по имени Брэдфорд Гленн, который был его соперником в борьбе за внимание Беатрис Лайонс. Брэдфорд, как было написано в книге, воспользовался беспомощным состоянием Эдвина Грина и вытолкал его в мороз на улицу, где несчастный и скончался.

И, разумеется, не было предпринято никаких легальных мер. Ведь доказательств не существовало. Но мистера Гленна, тем не менее, опозорили и изгнали из общества.

Что же касается самой Изабель Ван Аллен, то издание этой книги возымело совсем не тот эффект, на который она рассчитывала. Да, она заработала на ней довольно много денег, но была подвергнута остракизму. От нее отворачивались все, кто втайне упивался чтением этого романа, зато на людях называли его самой вульгарной и низменной эксплуатацией чужих несчастий. Дело закончилось тем, что она уехала в Кению. Это последнее, что я о ней слышала.

Реджи Лайонс запер свое поместье и уехал жить за границу. Вскоре после этого Беатрис Лайонс вышла замуж, а младшую из сестер Лайонс отправили в частную школу-пансион.

Тогда Лаурель была страшно огорчена случившимся, но постепенно все мы стали забывать об этом событии. Слишком уж малоприятным оно было, чтобы о нем помнить.

Так что же заставило семью Лайонс вернуться в Лайонсгейт? И почему Лаурель оказалась там? И зачем я так срочно ей понадобилась? Мне хотелось думать, что все это продиктовано всего лишь не в меру разыгравшимся воображением моей кузины, но внутренний голос подсказывал: не все так просто, за этим стоит нечто большее.

– Наверняка будет любопытно увидеть сцену столь скандальных событий, – заметила я.

– А я-то думал, нам не нравятся скандалы, – ответил Майло.

У нас с мужем в прошлом тоже случались ссоры, и хотя в последнее время он вел себя практически безупречно, с самого начала нашей женитьбы до меня не раз доходили слухи о его неблагоразумных поступках.

– Нам не нравятся скандалы личного характера, – поправила его я. – Но смерть Эдвина Грина не имела к нам прямого отношения.

– Это пока.

Тут он тоже оказался прав. А мне страшно не нравилось, когда он оказывался прав.

Мы добрались до Лайонсгейта в начале дня. На подъезде к имению не было видно никаких запретительных знаков, и среди вставших стеной деревьев, окаймлявших дорогу, вдруг возникли ворота. Майло притормозил и въехал на стоянку, оборудованную у входа. Я облегченно выдохнула – мы добрались до места назначения целыми и невредимыми. Уж больно шустрой оказалась эта наша новая машина.

Перед нами высились железные ворота, охраняемые двумя огромными каменными львами на массивных постаментах – пасти широко раскрыты, зубы ощерены, то ли в грозном рыке, то ли в агрессивном зевке.

– Слишком прямолинейно, на мой взгляд, но в целом впечатляет, – заметил Майло.

Я не могла с ним не согласиться. Некогда эта скульптурная группа, наверное, действительно впечатляла. Теперь же решетку изгороди густо обвивали оголенные стебли плюща – того и гляди задушат этих усталых несчастных зверей, и смотреть на них было немного грустно. Я знала, что семья Лайонс не проживала в имении на протяжении нескольких лет, и, видимо, в их отсутствие никто не содержал его в должном порядке.

Ворота были распахнуты настежь, от них тянулась длинная дорога. Мы въехали и вскоре увидели сквозь кроны деревьев очертания дома. Солнце отбрасывало яркие лучи на стены из бледного камня. Дом выглядел внушительно, отличался несколько мрачноватой красотой, и одновременно в нем присутствовало нечто призрачное. Возможно, последнее было лишь плодом моего воображения с учетом того, что я знала об истории этого поместья, но мне в тот момент оно показалось каким-то заброшенным.

Бросив взгляд на восток, в направлении деревни, я различила в отдалении озеро и некое строение – то, несомненно, был летний домик, где провел свою последнюю в жизни ночь Эдвин Грин. Он выглядел очень мирно и тихо этим ясным и солнечным зимним днем.

Мы остановились перед домом, Майло вышел и распахнул передо мной дверцу. Я вышла из машины и ступила на дорожку из гравия, что вела к величественному каменному фасаду. Нельзя сказать, что это здание выглядело приветливо и гостеприимно. Построено оно было в стиле Тюдор, и если я правильно помнила историю английских усадеб, главная часть дома датировалась именно этой эпохой, а крылья были пристроены к нему позже, для последующих поколений.

С первого взгляда становилось ясно, что имение запущено, и, несмотря на то что недавно произвели кое-какие работы с целью его обновления, дух запустения все равно ощущался. Камни в пятнах и выщерблинах были заметны даже сквозь стебли непомерно разросшегося плюща. Стекла эркеров на нижних этажах были отмыты до зеркального блеска и весело сверкали в лучах солнца, но окна верхних этажей казались мутными от пыли.

В этот момент налетел порыв ледяного ветра, и я, содрогнувшись, подумала, что в этом доме, наверно, страшно холодно.

А затем услышала шаги за спиной. Мы обернулись и увидели, как из-за угла дома показалась женщина, ведущая под уздцы лошадь. Вернее, не женщина, а хорошенькая девушка с медового цвета волосами, сияющими в солнечных лучах. Молоденькая, лет двадцати двух или трех, – я догадалась, что это, должно быть, младшая сестра Лайонсов.

Солнце слепило ей глаза, но затем она ступила в тень здания, увидела нас и стала подходить ближе.

– Показалось, я слышала машину, – сказала девушка. Тут она разглядела Майло, остановилась и покраснела немного. – О… Здравствуйте.

Она смотрела на него снизу вверх, точно завороженная. Должна признаться, порой я просто забываю, какой красавец мой Майло, и вспоминаю об этом, только когда ловлю устремленные на него восхищенные женские взгляды. Волосы у него черные, как смоль, глаза ярко-синие, он невероятно хорош собой и всегда производит самое благоприятное внешнее впечатление. Все это в сочетании с обаянием и победительной манерой держаться объясняет, почему мой муж пользуется таким успехом у дам.

– День добрый, – ответил Майло. Я была благодарна ему за то, что, похоже, его куда больше заинтересовала лошадь, нежели эта хорошенькая молодая девушка.

– Я Люсинда Лайонс, – сообщила она. – Для друзей просто Линди. – Говоря все это, она улыбалась и кокетливо хлопала ресницами.

– Как поживаете, мисс Лайонс? Позвольте представиться, я Майло Эймс, а это моя жена Эймори.

Тут она впервые взглянула на меня, словно только что заметила мое присутствие.

– Как поживаете? – спросила я, с трудом сдерживая улыбку. Уже не в первый раз Майло становился объектом внимания всех женщин, находящихся поблизости.

– Вы ведь кузина Лаурель, верно? – тут же отозвалась она и стала сама деликатность. – Я так много о вас слышала. И очень рада познакомиться!

– Я тоже рада. Очень любезно со стороны вашего брата, что он пригласил нас. Дом у вас такой красивый, – обернувшись, добавила я.

– А мне так совсем не нравится, – заметила Люсинда без особых, впрочем, эмоций.

Ее жеребец нетерпеливо фыркал и перебирал копытами. Она повернулась и принялась его успокаивать:

– Ну, тихо, тихо, Ромео. Неприлично так себя вести перед гостями.

– Прекрасное животное, – заметил Майло. Шагнул вперед и дотронулся до блестящей каштанового цвета шкуры. Майло любил лошадей. Подозреваю, то была одна из причин, по которой он согласился поехать, не считая того, что ему еще выпала возможность чуть не до смерти пугать меня резкими поворотами на дороге. Он с самого начала подозревал, что, вернувшись, Реджинальд Лайонс тут же примется восстанавливать конюшни в Лайонсгейте. Майло хотелось убедиться, что его лошади самые лучшие на свете.

– А вот и Хенсон, – сказала Люсинда, когда отворилась дверь и на крыльцо под портиком вышел дворецкий. – Прибыли мистер и миссис Эймс, – объявила она.

– Очень хорошо, мисс Лайонс.

Она снова обернулась к нам:

– Хенсон вас проводит. А мне надо отвести Ромео в конюшню. Страшно рада была встретить вас.

Она по-прежнему не сводила глаз с Майло и с трудом отвела взгляд перед тем, как заняться лошадью.

– Очаровательная молодая особа, – заметил Майло, когда мы направились к дверям.

– Наверняка ты сказал это лишь потому, что она явно на тебя запала.

– Да ведь она почти ребенок.