Глава 1
Астерия

Я приезжаю на закате. Останавливаюсь напротив небольшого двухэтажного дома и выкатываюсь из машины, захлопнув за собой дверь. Мои руки непроизвольно сплетаются на груди, а легкие вспыхивают огнем, будто я вдохнула горячий пар.

Коттедж старый, но выглядит прилично. Крыша черная, стены сероватые, трудно сказать, что это за архитектурный стиль, я в этом плохо разбираюсь, но здесь определенно прожило не одно поколение Монфо́р-л’Амори. Язык сломаешь, верно? Именно поэтому фамилию сократили до Монфор. Звучит не так пафосно, но зато никто не ошибается и не думает по десять минут, прежде чем позвать вас.

Меня обдувает теплый ветер – южное приветствие южного городка Астерии.

Я закрываю глаза и глубоко втягиваю воздух, пытаясь свыкнуться с той мыслью, что жизнь продолжается. Трудно поверить! Жизнь не должна продолжаться. Я не хочу, чтобы она продолжалась. Но водитель фуры не спросил разрешения, когда выехал на встречную полосу, и в больнице не спросили, хочу ли я проходить терапию. Собственно, социальный работник у меня тоже не поинтересовался, намерена ли я переезжать в Астерию к двум сумасшедшим сестрам матери, которые живут за счет неплохого наследства, оставленного прадедушкой. Никто ничего не спросил, и все за меня решили. Мне остается лишь стоять здесь и делать вид, что я дышу. Что мир крутится. Что родители и Лора не умирали.

Достаю с заднего сиденья две тяжелые сумки. Закрываю машину и на автомате плетусь к коттеджу. Калитка скрипит, когда я толкаю ее бедром. Медленно ступаю по каменной дорожке, оглядываюсь и вижу ворона, притаившегося на растопыренной ветке. Он громко каркает, и его крик прорывается внутрь меня, отдаваясь эхом в голове. Жутко здесь, очень-очень жутко. И я скептически хмыкаю.

Бросаю сумки на коврик перед дверью и встряхиваю волосами. Вытираю ладонями вспотевшее лицо и резко опускаю руки. «Просто плыть по течению», – думаю я. Это все, что мне нужно. Доктор сказал, однажды я найду смысл в жизни. Он пообещал мне. Ну а я ответила, что он ублюдок, все его слова – полная чушь и что, если он еще раз скажет подобную несуразицу, я сорвусь с кресла и выбью ему его идеальные зубы. Вот так мы обменялись обещаниями, и он больше ни разу не втюхивал мне этот бред про светлое будущее и мир во всем мире.

В очередной раз набираю в легкие воздух, поднимаю руку, собираюсь постучать, но неожиданно дверь резко распахивается, и я проваливаюсь в пустоту, едва не задев лицо маминой младшей сестры Мэри-Линетт.

– Ариадна, – говорит она и улыбается. Глаза у тети Мэри светло-изумрудные. Таких я ни у кого прежде не встречала. – Наконец-то ты приехала.

– Да, – киваю я, – приехала.

Мэри-Линетт назвали в честь актрис, прославившихся и потухнувших в далекие 50-е годы. Родители долго не могли определиться, какое имя больше подходит дочери, и в итоге решили не заморачиваться.

Мама часто рассказывала мне эту историю. Все время смеялась. Мама.

Я отворачиваюсь и крепко стискиваю пальцы в кулаки. Каждое воспоминание о ней делает мне больно. Очень больно. Я чувствую, как вспыхивает лицо, щеки, лоб, как тело в мгновение превращается в факел, и я ничего не могу с этим поделать. Просто горю.

– Ариадна, – шепчет тетя Мэри, кладет ладонь на мое плечо, и пожар, пылающий во мне, неожиданно утихает. Я растерянно застываю. – Когда-нибудь тебе станет легче.

– Что?

– Проходи в дом. Норин чувствовала, что ты подъезжаешь. Сделала чай и разогрела еду. Ты ведь проголодалась, верно? – она смотрит на меня огромными глазами, а я просто молчу. Давно мне не было так спокойно… Однако едва тетя отнимает руку от моего плеча, как тревога тут же вонзается острым клинком в живот, и я горблю спину.

– Мне нужно…

– Не стой на пороге! Я занесу вещи. Давай же, проходи, Ари. Проходи!

Мэри-Линетт затаскивает меня в коттедж, а сама энергично подхватывает с крыльца сумки. Откуда у нее столько сил? Мэри старше меня лет на пятнадцать. Она не похожа на типичных представителей молодежи, но в ее глазах горит огонек, свойственный малолетним авантюристам, которые еще не представляют, в какое дерьмо они вляпались. Жизнь ведь дерьмо – я могу написать об этом книгу.

Мэри захлопывает дверь и подбадривающе кивает мне. В доме темновато и пахнет какими-то травами. На стенах приуныли потертые зеркала разной формы, черно-белые фотографии. Под ногами скрипят половицы. Слышу, как тикают часы, и взглядом пытаюсь их найти.

– Хорошо выглядишь, – улыбается тетя Мэри и вскидывает острый подбородок, – такая красавица. Сколько сердец уже разбила, признавайся?

– Ничего я не разбивала. – Безучастно отворачиваюсь. Глупый разговор. Не хочу делать вид, будто все в порядке, и обсуждать парней – нормально. Ненормально. Я здесь не потому, что соскучилась по Мэри или Норин, а потому, что умерли мои родители, и как-то странно выбрасывать этот факт из головы. – И выгляжу я обычно.

– Может быть, прогуляемся? Я покажу тебе Астерию.

– Может быть.

– Было бы неплохо выбраться на воздух вместе, Ари.

– Было бы неплохо свыкнуться с мыслью, что я здесь, а не дома. – Я перевожу взгляд на младшую сестру матери: – Сейчас мне хочется только этого – и все.

Мэри-Линетт протяжно вздыхает, но продолжает улыбаться. Не понимаю, как она силы находит. Почему способна разговаривать? Почему ходит с таким лицом, будто ничего не случилось? Может, она так долго не видела маму, что успела забыть ее?

Задумчиво свожу брови. Иду за Мэри-Линетт и через несколько секунд оказываюсь на уютной кухне, где возле плиты стоит средняя сестра моей матери Норин – высокая и худая женщина с густыми короткими волосами цвета воронова крыла. Ее тонкие длинные пальцы рвут листья салата и складывают их в прозрачную миску. Спина у нее до безобразия прямая, а на ногах широконосые туфли, наверняка жутко неудобные.

Мэри с глухим стуком бросает сумки. Они плюхаются на пол, разносится эхо, и тетя Норин растерянно оборачивается, сощурив серо-голубые глаза – они у нее такого же цвета, как пятнистые озера в Британской Колумбии.

– Ариадна? – тихим голосом спрашивает она и вытирает ладони о фартук. Ох, как же нелепо он на ней смотрится. Серьезная и холодная, как метель в Миннесоте, она достойна жизни в XIX веке, а не коттеджа в веке информационных технологий. – Ари!

Норин делает несколько широких шагов и внезапно прижимает меня к себе, да так крепко, что у меня перехватывает дыхание. Я неуверенно кладу ладони ей на плечи.

– Как ты? – шепчет она мне в волосы. – Устала?

Не знаю, что ответить, поэтому молчу и жмурюсь. Так неожиданно, но мне не хочется отстраняться, хочется провести в таком состоянии вечность. Но тетя почти молниеносно размыкает объятия и поправляет воротник свитера. Лицо у нее непроницаемое.

– Садись. Выпей чаю и поешь. Я приготовила тебе комнату на втором этаже. – Норин проходится пальцами по коже под глазами и порывисто отворачивается. Облокачивается о разделочный стол и кивает сама себе, будто соглашаясь с чем-то. – Ты любишь мяту?

Открываю рот, но она уже отвечает:

– Да, любишь. Точно.

Растерянно улыбнувшись, я усаживаюсь за дубовый стол. Мэри плюхается напротив, складывает руки в замок перед собой, и мы замолкаем, будто видим друг друга впервые. Неловкая ситуация. Я поправляю волосы, они у меня огненно-рыжие, как медь, и собираю их в пучок. Трудно сказать, что именно я сейчас чувствую, пожалуй, мне не по себе.

– Как доехала? – деловым тоном интересуется Норин, добавляя в чай мяту.

– Хорошо, без проблем.

– Мы записали тебя в школу, отдали документы. Занятия уже идут пару недель, но…

– Но идти завтра не обязательно, – громко заявляет тетя Мэри и с вызовом косится на сестру, – если хочешь, отсидись пару дней или недель. Ничего не случится.

– Хотя лучше, – добавляет Норин, – уроки не пропускать, все же начало года.

– Кому какое дело до этих уроков? Бессмысленная трата времени.

– В мире принято бессмысленно тратить время на занятия в школе, Мэри.

– А еще в мире принято носить обтягивающие джинсы и поощрять однополые браки.

– Ей нужно ходить в школу.

– А я что, говорю не ходить? Хотя можно и не ходить, – шепчет она, наклоняясь ко мне, а затем вновь глядит на сестру: – Ариадне надо привыкнуть, вещи свои разобрать, в конце концов. Как думаешь, Ари?

Хлопаю ресницами и ощущаю, как в воздухе повисает напряжение. Ну и странные у них отношения!

– Я сделаю, как вы скажете. Завтра в школу? Хорошо.

– Норин так не говорила.

– Я так сказала, – заявляет Норин холодным тоном.

– Ну что за глупости? Понюхай базилик, Норин.

– Я сейчас дам тебе понюхать асафетиду, – развернувшись, угрожает Норин, и я вдруг думаю, что асафетида – это как минимум ядерная бомба, потому что взгляд у тети сердитый.

– Все в порядке, вы чего? – я приподнимаю ладони в сдающемся жесте и встаю из-за стола. Норин и Мэри-Линетт синхронно переводят на меня взгляды. Никогда раньше я не замечала, что они так похожи. – Я могу разобрать вещи сейчас, а завтра пойду в школу.

– Это необязательно.

– Тетя Мэри, все в порядке. Мне плевать, правда. Не хочу ни о чем думать, а в школу пойду, чтобы занять мысли.

– Реджина велела бы тебе идти, не пропускать занятия и не терять времени, – шепчет Норин, но на меня не смотрит, а пялится на свои руки и кромсает моцареллу. В груди у меня начинает покалывать. – Она не оставила бы тебя дома, потому что надо двигаться дальше, и я хочу, чтобы ты двигалась дальше. Понимаешь?

Мы смотрим друг на друга. Взгляд у тети Норин пронзительный. Меня немного трясет. Я сжимаю кулаки.

– Понимаю. Я в комнату пойду, хорошо? А поем попозже.

– Тебя проводить? – приподнявшись, спрашивает тетя Мэри, но я качаю головой: – Не надо.

– В доме много спален.

– Не волнуйся. Я найду, а потом спущусь к вам – попозже. – Я пытаюсь выдавить из себя улыбку, но выходит паршиво. Мэри-Линетт бледнеет. – Все в порядке. Честно!

Я не знаю, зачем говорю это, кого пытаюсь убедить. В горле застревает колючий ком, будто крик, готовый вырваться наружу, и, подхватив с пола сумки, я срываюсь с места, надеясь как можно скорее найти свою комнату и спрятаться.

Никто за мной не идет. Ношусь, словно сумасшедшая от одной двери к другой, а когда нахожу нужную спальню, пятки у меня пылают, будто бы я металась по горящим углям. Захлопываю дверь, бросаю вещи и начинаю расхаживать по комнатушке туда-сюда. Я ничего не вижу. Не вижу, какого цвета обои, не вижу, стоит ли кровать, есть ли окно. Все превратилось в огромное черное пятно, и оно наваливается на меня, как гигантский камень.

Выпрямляюсь, растерянно оглядываюсь и наталкиваюсь на свое отражение в большом зеркале. Со мной что-то не так, что-то не то с глазами. Подхожу ближе и вижу на щеках мокрые дорожки, сосуды в глазах полопались, а губы дрожат, словно мне жутко холодно. Что за черт! Пытаюсь успокоиться, а внутри так и пылает пожар, неистовый и безжалостный. Прижимаю пальцами веки, но слезы все равно катятся. Стискиваю зубы, подбородок дрожит.

И я просто ложусь на кровать, беспомощно подогнув под себя ноги. Доктор говорил, что однажды мне станет легче. Какой же он все-таки ублюдок!

Не знаю, сколько проходит времени – час или два, я все-таки нахожу в себе силы и поднимаюсь с постели и осматриваюсь. Что ж, комната совсем небольшая, стены черные, широкое окно закрывает серый тюль. Пол старый и потрескавшийся, немного стертый. Но мне нравится. Люблю, когда темно, свет не пробивается сквозь шторки и не врезается в глаза, только тогда мне уютно, будто мрак скрывает то, чем я ни с кем не хочу делиться.

Поднимаюсь с кровати и осматриваю небольшой деревянный комод и стол. Я не должна попусту растрачивать время, но возиться с вещами нет желания. Не люблю я раскладывать по местам то, что потом обязательно окажется черт-те где.

Раскрываю сумки и, особо не заморачиваясь, кучей запихиваю вещи в комод, а потом с трудом задвигаю ящик – дело сделано, и радости моей нет предела. На стол вываливаю книги из второй сумки. Складываю их в шатающуюся пирамиду. Сойдет! Вопрос, что завтра надеть в школу, меня не мучает. Не думаю, что это важно, тем более я не собираюсь производить впечатление – мне не до одобрения людей. Пусть сначала себя одобрят, а потом мне что-то высказывают.

Я стягиваю с себя ветровку и достаю из комода мятый свитер. В самый раз! Нахожу в пакете старые кроссовки – с протертыми пятками, но любимые – и выскакиваю из комнаты, как из тюремной камеры. Мне нужно освежиться.

Не хочу встретить тетушек, поэтому к выходу бегу на носочках, стараясь не скрипеть половицами. Естественно, все тонкости дома мне неизвестны, и к входной двери я крадусь, как бегемотиха, постоянно задевая что-то и снося на своем пути даже то, чего на моем пути не было. У выхода едва не роняю вазу с ярко-сиреневыми орхидеями. Каким-то волшебным образом я подхватываю ее на лету, и на лбу у меня появляется испарина.

– Черт! – Господи, и что со мной? Поворачиваю ручку, дергаю дверь на себя и испуганно цепенею, увидев перед собой бледное лицо тети Мэри.

– Ари?

Вот же лажа! Мэри стоит в такой позе, будто давно меня поджидает. Я застываю от ужаса: лицо у нее белее снега, а глаза горят так, словно в них пляшет пламя.

– Я просто хотела…

– Что хотела?

– Прогуляться. – Я судорожно сглатываю и отбрасываю назад волосы. Мэри-Линетт выпрямляет спину. Взгляд у нее недоверчивый и пронзительный, кажется, она хочет испепелить меня прямо здесь.

– Ночью? Одна? – спрашивает она. – Глупая затея.

– Астерия – криминальный городок?

– Каждый город чем-то опасен. – Тетя Мэри неожиданно расслабляется. Ее плечи опускаются, а на губах появляется знакомая мне легкая улыбка. – Я с тобой пройдусь.

– Мне ведь не пять лет, тетя Мэри.

– Мне, знаешь ли, тоже, но я предпочитаю ходить в компании. И тебе советую.

– Все так плохо? – интересуюсь я и выхожу из дома.

Мэри-Линетт громко хлопает дверью и через несколько секунд оказывается рядом. Она решительно подхватывает меня под локоть. В небе ни звезды. Ветер замер, в воздухе плавает невыносимая жара. Мы идем по пустым улицам, тихо ступая по асфальту. Из открытых окон коттеджей доносятся голоса, музыка… Я пытаюсь убедить себя, что мой дом теперь здесь, но у меня ничего не получается. Это место чужое, пусть и красивое.

– Мне кажется или ты явно преувеличила, когда сказала, что здесь второй Детройт? – спрашиваю я у тети.

– Я просто не хочу, чтобы ты бродила одна по незнакомым улицам, – отвечает Мэри.

– Ну ладно, выкладывай: ты поджидала меня на пороге?

Тетя Мэри усмехается, опускает голову, и ее черные локоны каскадом падают с плеч.

– Даже на улице тебя было слышно, – признается она, – сбегать из дома ты не умеешь.

– Да я никогда не пробовала.

– А я поставила рекорд. Мама постоянно вылавливала меня где-то.

– И почему ты убегала? – Я с интересом смотрю на Мэри-Линетт. Она красивая. Мне кажется, если она и сбегала, то для свиданий с плохими парнями, которые определенно не могли глаз от нее отвести.

– По разным причинам.

– Например?

– Например, меня раздражали правила, вечные правила, которые никто не вправе нарушать. Ты знаешь нашу бабушку. – Мэри бросает на меня лукавый взгляд и улыбается. – С ней трудно было спорить.

– Что за правила? – я почему-то усмехаюсь. – Мама никогда не говорила, что Силест держала вас в ежовых рукавицах.

– Может, потому, что твоей маме меньше всех досталось. Она уехала до того, как Силест атаковала нас параноидальными правилами. Знаешь, Реджина не была любимицей в семье, но она всегда делала все правильно, придраться к ней совершенно невозможно. – Тетя Мэри тяжело вздыхает. В глазах у нее мгновенно проносится столько чувств, что я не успеваю ухватиться ни за одно из них. – Она была хорошим человеком. Я уверена, останься она дома, проблем у нее не возникало бы.

– Да. – Я стискиваю зубы и опускаю голову: – Была.

– А знаешь, что самое смешное? Мы с Норин постоянно с матерью ссорились, рвались на свободу, будто одержимые, а Реджина слушала ее. Всегда. Но именно она уехала.

– Как? Как она решилась?

– Влюбилась.

– Серьезно?!

– Ну да! Встретила Люка, и все само собой завертелось. Мне исполнилось тринадцать, когда ты родилась. Я вообще мало что понимала. Но одно заметила: мама выдохнула, словно с ее плеч груз упал. Она прекратила свои издевательства, мы с Норин задышали! И я тогда не понимала, в чем дело. А сейчас…

– Сейчас понимаешь?

– Немного. – Тетя Мэри пожимает худыми плечами и неожиданно переводит на меня взгляд, полный вины: – Ты не против, что я… говорю о Реджине. Прости!

– Нет, что ты! – энергично киваю головой и придвигаюсь к Мэри-Линетт ближе. – Ты словно соединяешь меня с ней. Правда! Так хочется тебя слушать.

– Ты смелая, Ари.

– Скорее отчаянная. Наверное, стоит забыть обо всем. – Я отворачиваюсь. В груди покалывает. – Стоит отпустить маму, Лору и отца.

– Ну, ты поделись секретом, если получится, Ари! – горько улыбается Мэри-Линетт и вновь пристально глядит на меня. – Вряд ли кому-то удалось избавиться от воспоминаний. В отличие от хороших плохие воспоминания остаются с нами надолго.

Воздух становится прохладным. Я поправляю волосы, оглядываюсь и непроизвольно натыкаюсь на взгляды двух женщин, стоящих на другой стороне дороги. Они смотрят так пристально, что мне становится не по себе. Я дергаю тетю Мэри за руку:

– Что это с ними? – Незнакомки продолжают испепелять нас взглядами. Интересно, тут все такие дружелюбные? Я чувствую, как Мэри-Линетт с силой сжимает мою руку, и недоуменно перевожу на нее взгляд: – В чем дело?

– Ни в чем. – Мы ускоряем шаг. – Не обращай внимания.

– Я могу сделать вид, что ничего не случилось, но это странно. Чего они так пялились? Дай угадаю! Новенькие в Астерии не в почете?

– Ты тут ни при чем.

– Тогда кто при чем?

– Это долгая история, – отмахивается тетя Мэри, но я заинтригована и сбита с толку. В Северной Дакоте никто не стал бы церемониться и уже давным-давно врезал бы таким любопытным идиоткам по лицу. – Нашу семью в Астерии недолюбливают, ты же знаешь.

– Думала, все это выдумки. – Я удивленно вскидываю брови и усмехаюсь: – Неужели жители Астерии действительно сторонятся коттеджа Монфор-л’Амори?

– И не только коттеджа. Вместе с предками нам по наследству перешли еще и глупые предубеждения. Вот что значит – пускайте корни в новом месте, иначе застрянете вместе с паразитами. – Мэри-Линетт хмыкает и тянет меня в обратную сторону: – Думаю, нам пора возвращаться. Если тебе завтра в школу, нужно идти спать.

– Но чего именно боятся горожане? – спрашиваю я. – Мама ничего мне не рассказывала об этом.

– И хорошо, иначе спала бы ты, моя дорогая, по ночам совсем не сладко.

– Я заинтригована. Расскажи, тетя Мэри.

– Ну что ты как маленькая!

– Но мне правда интересно.

– Нет в этом ничего интересного, – всегда веселая и общительная Мэри-Линетт становится печальной. Она отводит взгляд в сторону и шепчет так тихо, что я едва слышу: – Я многое отдала бы, чтобы никогда об этом не знать.