Глава пятая
Начало

Будильник зазвенел так громко, что голова Артура взорвалась от боли; он скривился и попытался перевернуться на живот, чтобы утонуть в одеяле.

Не тут-то было! Едва он пошевелился, по всему телу разнеслась волна неприятнейших ощущений, и Арт не сразу понял, откуда они взялись. Звон в ушах, ком в горле, ну и режущая боль в левой ладони, будто кто-то вспорол ему ночью руку. Парень сощурился и в растерянности уставился на свои пальцы, а потом хрипло пробормотал:

– Дерьмо…

– Что? – недовольно спросил Костя с соседней кровати. Он часто заморгал, словно у него была аллергия на солнечный свет. – Я не… Который час? Что за… – Ромал порывисто приподнялся на локтях, а потом вдруг взвыл громче раненой косули и вновь свалился на жесткий матрас. – Какого хрена? – вполне серьезно поинтересовался он и сжал пальцами переносицу. – Моя башка.

– Моя рука! – крикнул Селиверстов. – Когда я руку-то разодрал?

– Ты разодрал руку?

– По-моему, у меня швы разошлись.

– Серьезно? – Костя медленно обернулся. – Рука вроде в повязке.

– Но я шевелить ею не могу! Какая-то жесть. А еще моя щека… Что у меня там? – Парень вскинул подбородок навстречу утреннему свету, который в Питере почти круглогодично был серым и тусклым. – Мне кто-то врезал?

Ромал не торопился с ответом, но потом все же сказал:

– Тебе кто-то зеленкой на щеке написал «Лох».

– Не смешно.

– Я не шучу.

– Да что ты гонишь! Зеленка ведь не отмывается! – Шустрее ядерной боеголовки блондин спрыгнул с кровати и кинулся к небольшому зеркалу. Надежда умирает последней, как говорится. Но в случае Артура она подохла с завидной скоростью. – Твою ж мать! Твою мать! Какого хрена у меня это дерьмо на щеке? – Парень прижал к щеке ладонь и начал судорожно оттирать зеленые буквы. – А-а-а! Не оттирается!

Костя рассмеялся.

– Чего ты ржешь?

– Я не ржу.

– Нет, ты ржешь, – закричал Арт, рассматривая свое отражение. – Но это, черт тебя дери, совсем невесело. Это жесть, как невесело!

Ромал сонно потер глаза и пробормотал:

– Может, это все-таки не зеленка, а какая-то краска?

– «Какая-то краска», – передразнил его Селиверстов. – Я кретин, по-твоему? Не могу отличить…

Он резко замолчал. Уставился на соседа во все глаза и застыл, будто кто-то поставил его на паузу. Костя воздал бы хвалу небесам, если бы не странное выражение, которое застыло на лице Артура.

– Что? – поинтересовался Ромал.

– У тебя…

– Что у меня?

– Сам посмотри.

Арт расплылся в улыбке. Он по-джентльменски отступил в сторону и освободил место перед зеркалом. Ромал сделал шаг к своему отражению. Затем второй. Он свел брови и ледяным, мертвенно-холодным голосом процедил:

– Какого… хрена!

Если на лице блондина красовались огромные буквы, то у Кости ярко-зеленым цветом пылали самые настоящие гусарские усы с завитыми кончиками. Гусарские усы!

– Тебе идет, – прыснул Артур и тут же оказался под прицелом диких черных глаз.

– Не идет!

– Знаешь, как по мне, так нам надо смыть это дерьмо.

– Нам надо собираться. Который час? – Костя бросился к телефону. – У меня лекция Славина через двадцать пять минут. Что б его!..

Парни вновь посмотрели на свои лица в зеркале и застыли. Она походили на двух психов, сбежавших из дурдома. Причем больше походил Костя, а Артур просто стал жертвой его экспериментов.

Неожиданно дверь комнаты распахнулась и вошел Даня. В руках он держал миску с какой-то прозрачной жидкостью. Она странно пахла.

– Доброе утро, – искренне улыбнулся Даниил.

– Да какое же оно доброе?

– Прошу прощения, но именно так принято здороваться. Никто не говорит «ужасное утро», когда оно ужасное. Вы уже ознакомились с художествами Алины?

– Алины? – Арт сжал кулаки. – Вот же бестолочь!

– Она привела вас в не очень хорошем состоянии. Предполагаю, вы отлично провели время в двенадцатом общежитии. Правда… выглядела твоя сестра жутко уставшей.

– Да я ей пальцы переломаю!

– Не думаю, что это хорошая идея, – почти враждебно ответил Даня, – я разделяю ваше недовольство касательно ее рисунков. Но она привезла вас среди ночи в состоянии алкогольного опьянения. Крайняя стадия, как мне кажется, но не могу судить, я в этом слишком плохо разбираюсь. Она обрабатывала твои раны, а ты все отбивался, как трехлетний мальчишка. А ты… – теперь Даня смотрел на Ромала, – назвал ее бездушной и, по-моему, черствой. Да, именно так: черствой и бездушной.

Повисло неловкое молчание, Костя сжимал пальцами переносицу, а Арт виновато опустил голову. Он долго молчал, но потом выпалил:

– Да про пальцы… я ведь фигурально выразился. Не собираюсь я ей ничего ломать.

– Правильно. Твоя сестра очень милая девушка с хорошо развитой фантазией.

– Это уж точно.

– Я не пошел на первую пару, – деловым тоном заявил Волков и поставил на стол миску, – решил дождаться, пока вы проснетесь, вот спирт, смешанный с лимонным соком. Я прочитал в интернете, что данный раствор хорошо отмывает зеленку.

– Серьезно?

– Попробуйте.

– Даня, – заулыбался Селиверстов, – ты просто чудо.

– Я действительно сказал, что она бездушная? – недоверчиво поинтересовался Костя.

– Да.

– А что я еще наговорил? Я просто… ни черта не помню.

– Говорил, что ты ранен, – доложил Даниил, – и что ты можешь умереть от этих ран. Может, тебе стоит обратиться к врачу?

Ромал горько усмехнулся и пробормотал:

– Разве что к мозгоправу.

Зеленка не отмылась, только побледнела. Так что «Лох» и «гусарские усы» переливались светло-зеленым цветом на лицах парней, будто клеймо неудачников. В глазах Артура горел один-единственный вопрос: «Чем Алина вообще думала?» А Ромал в который раз убедился, что женщины – зло, особенно обиженные.

Так как смыть художества не удалось, Даня заклеил лица парней пластырем. Выглядело это не менее глупо, но все же приличнее. Он скептически поджал губы, изучая лица друзей, а потом натянуто улыбнулся:

– Неудачно побрились.

– Так себе причина.

– Скорее утешение.

– Мне пора. – Костя закинул учебники в рюкзак и нервно прошелся рукой по копне угольных волос. Он не любил опаздывать, не любил извиняться и не любил оправдываться. По его мнению, оправдание – это уже признание вины: как только человек пытается найти объяснение своим ошибкам, он автоматически признает, что совершил их.

– Встретимся в кафе после четвертой пары? – с надеждой спросил Даня. Он так и вытянулся навстречу Ромалу, надеясь, что им вновь удастся посидеть вместе за столом и создать видимость крепкой дружбы.

– Ага! – Костя кинулся к двери. – Посмотрим.

Дверь захлопнулась, Ромал побежал по коридору, морщась от головной боли. И зачем он столько пил? Ах да, хотел хорошо провести время. Еще эта Лиза! Она отшила его, как будто он уличный пес. Выставила за порог и пнула в объятия реальности. Был ли вообще смысл даже сейчас думать о ней? Представлять ее золотистые волосы и пухлые губы? А ноги, черт, за такие ноги девчонки, наверное, душу готовы продать… Хотя об этом Костя мог только догадываться. Лиза являла собой воплощение красоты, идеала, лучшая и единственная. А Ромал привык, что лучшее достается ему. Красный диплом, олимпиады и поступление. Теперь это казалось не таким важным, а раньше он грыз гранит науки, будто одержимый, в двенадцать его называли малолетним гением, подающим большие надежды, и только отец не видел его будущего, не видел гения. Видел сына, который обязан жить так, как семья прикажет. Бунтарство – вещь вполне присущая большинству Костиных одногодок и знакомых. Но предательство! Именно предателем считали Костю. Огромная обиженная семья утверждала, что Костя променял семейные традиции на пеструю обертку «достойной» жизни – другой жизни, лучшей. Иллюзии. Виктор Ромал веровал лишь в семейные узы и часто говорил об этом после третьей или четвертой бутылки пива. Он не признавал существования «мира-за-забором». Он был жестоким, твердолобым и глупым человеком, от которого Костя мечтал сбежать всю сознательную жизнь.

Ромал ворвался в аудиторию спустя пятнадцать минут после начала лекции. Профессор Славин покосился на него, не отнимая ручки от тетради, и отозвался:

– Проходите.

– Спасибо.

Костя чувствовал, что студенты прожигают его взглядами, но не поднял головы. Так и прокрался к задним партам, угрюмо пялясь в пол. Он вспомнил, как в школе многие над ним смеялись: потом они, конечно, сожалели об этом. Каждый выносил свой урок: следовало помнить, что на каждое действие есть противодействие. А Костя уяснил, что на нем клеймо «Чужой» и ему придется ежедневно доказывать толпе, что он чего-то стоит.

– Продолжим, – сказал Славин, захлопнув тетрадь; на нем был мешковатый пиджак, из-за чего в плечах он казался широким, словно застрявшим в далеких пятидесятых. – Еще одна задача. Только не выкрикивайте с места. Выкрикиваете вы обычно полную чушь. Без обид, это так… констатация факта. – Преподаватель откашлялся и поднялся. Он скрестил на груди руки и взглянул на студентов, словно пес, почуявший добычу. – Что ж, допустим, на Иванова ночью было совершено нападение с целью ограбления. Спасаясь от грабителей, он перепрыгивает через забор, несется к многоэтажке и… разбивает одно из окон первого этажа и проникает в комнату. Хозяин дома, ну пусть будет Петров, просыпается от шума и звона разбитого стекла. Он видит в комнате незнакомого человека и принимает его за грабителя. А потом… – Славин сделал драматическую паузу. – Потом Петров избивает Иванова, тем самым причинив тяжкий вред его здоровью. Кто прав, кто виноват?

В мгновение ока поднялся лес рук, и Костя скептически усмехнулся. Оказывается, на его факультете учились одни лишь питерские дарования.

Миловидная блондинка с умным видом сказала:

– Виноват Петров – хозяин дома. – Она выпрямилась, будто у нее палка прибита к длиннющей спине. – Иванов подвергся нападению.

– Ну и что? – не согласился ее сосед – рыжеволосый парень в идеально выглаженном костюме. – Так ведь Петров защищал свое имущество. Это незаконное проникновение на частную собственность.

– Но он не собирался грабить Петрова или, я не знаю, не собирался драться с ним. Он нуждался в помощи, вот и все.

– Ты, блин, спишь ночью, вся такая в ночной сорочке, а к тебе врывается мужик в крови с дикими глазами. И ты, конечно, спросишь, все ли у него в порядке?

– Да я просто…

– Просто не надо врываться на частную собственность, – довольно оборвал девушку парень.

– Еще есть идеи? – поинтересовался Славин, оглядывая студентов сосредоточенным взглядом. – Петров или Иванов? Кто же виноват? Давайте! Я хочу увидеть мыслительный процесс или хотя бы его отражение на ваших лицах.

– Оба.

Костя и сам не понял, как ответ сорвался с его губ. Десятки голов повернулись в его сторону, а профессор недоуменно вскинул брови:

– Повторите!

– Ну… – Ромал посмотрел на преподавателя. – Это вроде бы очевидно. Закон нарушили две стороны, но все зависит от мотивов… Мотивы Иванова нам понятны, поэтому мы можем утверждать, что наказание он получит, правда, не в том виде, в котором получил бы его человек, намеренно пробирающийся на частную территорию с целью нажиться на чьем-то имуществе. – Костя нахмурился, думая о чем-то глобальном, а потом медленно откатился на стуле. – По правде говоря, вопрос поставлен некорректно.

– Вот как!

– Мы не знаем, почему Петров избил Иванова.

– Как это не знаем? – поморщился рыжеволосый парень. – Он залез к нему домой.

– Тут дело в другом. Петров избил Иванова при задержании или чтобы наказать его за преступление? Если я не ошибаюсь – а я не ошибаюсь, – это два совершенно разных обстоятельства, то есть приговор при каждом варианте будет свой.

Преподаватель приятно удивился и замер на какое-то мгновение. Потом он кивнул и продолжил лекцию. А Костя невольно улыбнулся. Он снова был угрюмым нелюдимым парнем, но все же испытал гордость за свой ответ.

Пары тянулись бессовестно долго, но Ромал с удовольствием проводил время в стенах своего университета и не жаловался на урчание в животе. Казалось, студенты бегают в столовую каждые две минуты! Им явно не на что было потратить деньги, у Кости же их осталось так мало, что приходилось экономить даже на питьевой воде, а они… чертовски счастливые создания. Как же, должно быть, чудесно не думать о средствах существования. Ромалу даже по ночам не снилась такая идеальная жизнь.

Парень уже собирался потянуть на себя дверь студенческой столовой, которую для шарма окрестили лакшери-кафетерием, как вдруг разнесся знакомый голос: