– Не положено так. Не по-божески, – нехотя пояснила Степанида. – В станице отродясь дверей не запирали. Чужой без спросу никогда в дом не войдет, пока хозяин не позволит. Да где теперь искать тех хозяев. Померли все. А кто не помер, уехали.

– Неужто не вернется никто? – осторожно уточнил парень.

– Немногие уехать успели. Ежели и вернется кто, то не скоро. Мора люди боятся.

– Ну, раз так, то и греха в том нет, – помолчав, сделал Матвей вывод. – Умершим то добро ни к чему, а живым выжить поможет. Да и не надо мне богатства. Мне порох да свинец нужны. Оружия и своего хватает.

– Вот и я так думаю, – решительно кивнула бабка. – Завтра и возьмемся. Ты по зелью огненному да свинцу, а я в подполах посмотрю. Зима впереди, а с тебя работник пока никакой. Как бы с голоду зимой ноги не протянуть.

– А бабка Параша как же? – на всякий случай поинтересовался парень.

– А что Параша? – не поняла Степанида. – Что-то ей отдадим, а что-то себе возьмем. Да ей много и не надо. Старая она уже совсем. Еле ноги таскает. Меня на десяток лет старше. Да и чего ей спорить, коли тебе и ее защищать теперь придется.

– Да уж, защитничек, – скривившись, фыркнул Матвей. – Как отдачей не снесло, до сих пор сам не понял.

* * *

Гости появились к вечеру. Конское ржание заставило Матвея вздрогнуть и схватиться за оружие. На околице стоял десяток всадников, за которыми виднелась старая арба, запряженная ослом.

– Явились, – мрачно выдохнула Степанида, приложив ко лбу ладонь козырьком и рассматривая незваных гостей.

– Быстро они, – удивленно буркнул парень.

– Так знали, куда их молодые пошли. Вот и приехали, как обратно не явились. Ты это, Елисей, оружье под рукой держи, но не доставай. А как увидишь, что кто из них яриться начал, так сразу беги, а я стрелять стану, – быстро начала советовать бабка.

– Так, может, сама с ними поговоришь? – невольно огрызнулся Матвей.

– Нельзя мне. С мужчиной только мужчина говорить должен. Иначе обида будет. А кровников нам сейчас наживать нельзя.

– А то они нам теперь кровниками не станут, – фыркнул Матвей.

– Сдурел? – возмутилась женщина. – Их пятеро против вас двоих было. Не будет тут кровников. Бой был. Честный бой.

– Ладно. Тогда пошел я, – вздохнул парень, попутно проверяя пистолеты.

Из-за длины стволов их пришлось повесить на бедра. Пониже. Примерно так, как носят оружие ковбои. Даже еще ниже. Работать, держа эти громадины за поясом, было невозможно, вот парень и придумал себе такую разгрузку. Не спеша выйдя на край станицы, он остановился у воротины, которая означала границу поселения, и окинул приехавших горцев мрачным взглядом. Стоявший первым всадник чуть шевельнул поводом, и вышколенный жеребец танцующим шагом двинулся вперед.

«Роскошный конь», – оценил про себя Матвей роскошного зверя.

– Что, нравится? – гортанно спросил горец, заметив его взгляд.

– Хороший конь, – не чинясь, кивнул Матвей.

– Чистый аргамак, – гордо сообщил всадник. – Двести рублей золотом за него платил.

– Если ваш род такой богатый, зачем тогда твои люди ночью сюда пришли? – тут же отозвался парень. – Знаете ведь, мор тут был. Разве есть честь в том, чтобы из пустого дома что-то украсть?

– Сами пошли, – тихо зашипев сквозь сжатые зубы, ответил горец. – Случайно узнал, когда их семьи ко мне пришли. Где эти бараны?

– Бой был, – пожал плечами парень.

– Бой? Разве здесь еще кто-то остался? – удивился горец. – Почему тогда старший не пришел? Почему мальчишка вышел?

– Убили старшего, – быстро ответил парень, не давая ему разозлиться. – Старик один еще был. В бою убили. Только я и две женщины остались. Или ты хочешь, чтобы с тобой женщина говорила? – пустил он в ход самый весомый аргумент.

– Двое? – заметно растерялся горец. – Молодец, урус. Джигит, – неожиданно усмехнулся он. – Не боишься. Я тебе по десять рублей серебра за их тела дам. Скажи, где забрать.

– Скажи, пусть арбу прямо по улице гонят. Там покажут, – ответил Матвей, с усилием отодвигая воротину в сторону.

Горец жестом указал вознице направление, и тот ткнул ослика палкой. Скрипнув, арба вкатилась в станицу. Следом за ней двое молодых парней, спешившись, двинулись по улице, держа руки на рукоятях кинжалов. Проводив их взглядом, Матвей встал так, чтобы между ним и горцами оказался столб ворот. Пусть не высокий и не очень толстый, но хоть какое-то укрытие от первого выстрела.

– Умный джигит, – одобрительно усмехнулся горец, заметив его маневр. – Сколько за их коней хочешь?

Матвей замер, не понимая, о чем речь. И только спустя минуту сообразил, что речь идет о выкупе коней, на которых приехали убитые.

– Давай по двадцать рублей серебром за каждого коня, а тела я тебе так отдам, – решившись, предложил он.

– Почему? – удивился горец.

– Неправильно это, за мертвых деньги брать, – помолчав, высказался парень. – Не по-божески. Вы люди книги. Мы тоже. И нигде в книге не сказано, что так делать можно. У вас горе. У нас тоже горе. Неправильно это, – закончил он, запутавшись в собственных мыслях. Риторика никогда не была его сильной стороной.

– Молодец, джигит, – хлопнув себя ладонью по колену, одобрил горец. – Хорошо сказал. Так будет, – с этими словами он вытащил из-за пазухи увесистый кожаный мешочек и, коротко размахнувшись, перебросил его парню. – Сто монет, как сказал. Приведи коней.

– Арба проедет, приведу, – кивнул Матвей, то и дело оглядываясь на станицу и в любой момент ожидая выстрела.

Встретить горцев должна была Параша. Парень зарядил ей кремневое ружье, с которым старушка управлялась на удивление ловко.

– Не бойся, – понимающе усмехнулся горец. – Они только тела возьмут. Я не воевать приехал. Мое слово – закон.

Словно в ответ на его высказывание в конце улицы появилась арба, за которой спешили двое грузчиков. Дождавшись, когда они покинут территорию станицы, Матвей наполовину прикрыл воротину и отправился на двор к Никандру, куда увел добытых коней. Быстро отвязав животных от коновязи, он порадовался про себя, что не стал снимать с них седла, и повел всю пятерку к околице.

– Забирай, – протянул он поводья горцу, так и стоявшему у ворот.

– Джигит, урус, – скупо улыбнулся тот, забирая поводья коней. – Меня зовут Махмад-ходжа.

– Елисей, – представился парень местным именем. – Ты правда ходил в Мекку пешком? – не удержавшись, спросил он.

– Знаешь наши обычаи? – удивился горец.

– Я здесь родился, – пожал Матвей плечами.

– Да. Пешком ходил, – кивнул Махмад.

– Хорошее дело, – нашелся парень. – Нам в Иерусалим так просто не пройти. Турки не пускают. Много паломников наших у них рабами стало. Не думают турки, что против воли Бога идут.

– Все в руках Аллаха. Если сильно веришь, дойдешь, джигит, – улыбнулся в ответ горец и, разворачивая коня, громко, так, чтобы слышали его попутчики, добавил: – Живи спокойно, Елисей. Мой род в твой дом не придет больше. Это тебе я, Махмад-ходжа, обещаю.

– Ас-салам, – только и нашел, что ответить Матвей.

– Джигит, урус! – расхохотался горец и пришпорил коня.

– Чего это он такой радостный уехал? – раздался спустя несколько минут вопрос, и Матвей, провожавший гостей задумчивым взглядом, развернулся к бабке.

– Получилось с ним правильно поговорить, – устало вздохнул парень. – Зато слово дал, что из его рода к нам больше никто не придет.

– Да ты никак ему его бандитов бесплатно отдал, – вдруг вскинулась бабка.

– За коней сто рублей взял, а тела отдал, – кивнул Матвей.

– Ай да внучок, ай да хитрюга! – рассмеялась Степанида. – И честь свою показал, и внакладе не остался.

– Откуда чести взяться, ежели мертвыми врагами торговать? – не понял Матвей и, почувствовав слабость, прислонился плечом к воротине.

– Ты чего, внучок? – всполошилась бабка, заметив его состояние. – Неужто поплохело?

– Немного, – нехотя признался парень. – Я домой пойду, бабушка, – отдышавшись, сообщил он. – Тяжело еще мне.

– Ступай, милый, ступай, – закивала Степанида, пытаясь подхватить его под руку.

– Я сам, бабушка. Ты лучше скажи, как Никандра хоронить будем?

– Да как обычно. Домовину ему сыны давно уже сколотили. Вот мы с Парашей его и обмоем, и закопаем, и молитву прочтем, как умеем. Что ж поделать, ежели попа в станице нет. Добрый казак Никандр был. Так что сделаем все, как полагается, – заверила бабка, помогая ему перебраться через тын.

– Спасибо, бабушка. Ты иди, я тут посижу малость, – вздохнул Матвей, тяжело опускаясь на лавку.

Очередной приступ слабости оказался весьма некстати, но организм после болезни все никак не мог вернуться в нормальное состояние. Степанида, убедившись, что с ним все будет нормально, поставила свое ружье к стене и моментально куда-то унеслась. Вообще, Матвея иногда поражала сила и работоспособность этой пожилой женщины. По ее собственному признанию, бабке было уже около семидесяти, а она умудрялась крутиться по дому и перемещаться по двору со скоростью электровеника.

– Да уж. «Были люди в наше время, не то что нынешнее племя: богатыри – не вы», – припомнил он строки из поэмы. – Тут бабка старая шустрит как заведенная, а ты словно развалина кряхтишь, – укорил он себя. – Ладно, что дальше делать станем? – задал он вопрос самому себе и, помолчав, ответил:

– Первым делом себя в порядок приводить. И попутно по всем хатам все полезное собирать. Неприятно, но надо. А еще нужно под себя хоть какой-то транспорт придумать. Если придется отсюда уходить. С голыми руками ты в дороге легкой добычей станешь. В общем, думай, Матвей-Елисей. Головой думай, а не остальными частями тела. И еще. Раз уж попал сюда, начинай привыкать к новым реалиям. Начни с собственного имени. Забудь, что ты Матвей. Теперь ты Елисей Кречет. Казацкий сирота, от болезни память потерявший. На том и стой.

Приняв решение, он облегченно усмехнулся и, откинувшись на стену, прикрыл глаза. В этом блаженном состоянии его и застала бабка, вернувшаяся часа через два. Присев радом с ним на лавку, она устало потерла поясницу и, вздохнув, тихо пожаловалась:

– Едва управились вдвоем. В домовине тяжелый уж больно оказался. Едва не уронили. Ну да справились. А ты у меня как, внучок?

– Жить буду, – привычно отшутился Елисей и едва не выругался в голос за собственную глупость.

– Ну и слава богу, – улыбнулась уголками губ бабка, не обратив внимания на его слова. – Сейчас отдышусь и на стол накрою. Вечерять уж пора. Стемнеет скоро.

– Не спеши, бабушка. Посиди, передохни, – посоветовал парень. – Поесть и при лучине можно. Мимо рта ложку не пронесу. Ты уж прости, но сама видишь, помощник из меня еще тот. Кто бы самому помог, – извинился он, виновато усмехнувшись.

– Да господь с тобой, внучок. Где это видано, чтобы казак в доме хозяйничал, когда баба на ногах? – возмутилась Степанида.

– Так вроде говорят, что мужик все уметь должен, – попытался выкрутиться Елисей.

– Одно дело уметь, а другое – самому возиться. Нет, внучок. Дом – это бабье дело, – не уступила бабка.

– Что-то я запутался, – подумав, признался парень.

– А ты вон Домострой почитай, чтобы путаницы не было. Ты ж в грамоте у батюшки первым был. И церковный, и греческий текст читал легко. А Домострой на старом языке и писан, которым теперь только в церкви пишут. А книжку я тебе принесу, – пообещала бабка, поднимаясь.

– Грамотные тут казаки были, – буркнул про себя Матвей.

Степанида вернулась, неся в руках увесистый фолиант в деревянном переплете. Аккуратно положив его на колени, парень расстегнул замок и, раскрыв книгу, удивленно хмыкнул. С первого взгляда было понятно, что написана она вручную, на старославянском, или церковно-славянском, как его стали называть в его время. С интересом перелистывая страницы, он неожиданно понял, что может разобрать написанное и понимает смысл прочитанного.

Это открытие Матвея обрадовало. Получается, что память бывшего владельца этого тела у него осталась. Это не могло не радовать. Ведь если постараться, то можно будет все это потихоньку вытянуть на поверхность и пользоваться, не особо опасаясь попасть впросак. Полное незнание местных реалий его напрягало больше всего. Если здесь, с бабкой еще можно было сослаться на болезнь, то в большом мире это может и не прокатить.

Увлекшись, он и сам не заметил, что на улице почти стемнело. От книги его оторвал только голос бабки, позвавший парня ужинать. Закрыв книгу, он прошел в дом и, аккуратно убрав книгу на полку, присел к столу. Быстро смолотив полную тарелку каши с кусочками сала, он напился чаю и, прошлепав в свой закуток, рухнул на лежанку, уснув едва не раньше, чем успел улечься.

* * *

Утром Матвей проснулся удивительно бодрым. От вчерашней слабости и следа не осталось. От души потянувшись, парень выбрался из постели и, сунув ноги в мягкие чувяки, отправился к колодцу. Вылив на себя ведро воды, он охнул от холода и, постукивая зубами, поспешил в дом. Растеревшись домотканым полотенцем, Матвей не спеша оделся и, разглядев на столе накрытую полотенцем посуду, обрадовался.

– Золотая бабка. Сама чуть свет умчалась, но про завтрак не забыла, – буркнул он, впиваясь зубами в широкую краюху хлеба.

Быстро уничтожив хлеб и крынку свежего молока, он выбрался во двор и задумчиво осмотрелся. Хворост, принесенный бабкой из лесу, требовал рубки. Прихватив топор, он взялся за дело. К обеду все три вязанки превратились в готовые к употреблению дрова. Вошедшая во двор Степанида, увидев его за делом, одобрительно улыбнулась и тут же, противореча сама себе, заявила:

– Что ж ты надрываешься, внучок? Едва вчера ноги таскал, а сегодня уже за работу ухватился. Полежал бы еще.

– Все в порядке, бабушка, – улыбнулся ее логике Матвей.

– Да где ж в порядке, – не унималась бабка. – Едва жив остался, и все не угомонишься.

– Некогда отдыхать, – помолчав, вздохнул парень. – Сама ж говорила, зима тяжелая будет.

– Это да, – насупившись, мрачно кивнула женщина.

– Ну так чего тогда голосить? – подвел итог Матвей, перерубая очередную хворостину. Одну из последних. – Нам еще по домам пройтись надо. Мне порох нужен. И свинец.

– Ты словно на войну собираешься, – тихо проворчала Степанида.

– Не собираюсь, готовым к ней быть должен, – упрямо набычившись, ответил парень.

– Так я ж не спорю, – развела Степанида руками. – Ты лучше пока к Никандру в дом сходи. Наследник, чай. Не так соромно попервости будет, – вздохнула она.

Только теперь Матвей сообразил, что бабка морально не готова к такому действию. Для нее, всю жизнь прожившей по правде, войти в чужой дом и взять что-то без спроса, не просто запрет. Огромное табу, которое рушит все ее мировоззрение. Кивнув собственным мыслям, он отложил топор и, вымыв у колодца руки, решительно вышел со двора. Не спеша шагая по пыльной улице, Матвей задумчиво оглядывался, пытаясь запомнить, где что полезное лежит. Умершим это уже не нужно, а им с бабкой может и жизнь спасти.

Добравшись до нужного дома, он вошел во двор и, поднявшись на крыльцо, замер, собираясь с духом. Что ни говори, а переступить через собственные моральные принципы было непросто. Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, Матвей потянул широкую дверь на себя и, пригнув голову, переступил порог. Дом встретил гостя тишиной. Гулкой, безответной. Зябко передернув плечами, парень обвел комнату быстрым взглядом и, увидев иконы в красном углу, неожиданно для себя перекрестился.

Медленно пройдясь по всем комнатам, Матвей заставил себя заглянуть во все сундуки и, найдя искомое, с облегчением усмехнулся:

– А дед-то запасливый был. Пороху килограммов пять запас. Свинца почти пуд. И где взял только?

Там же, в комнате, где стоял сундук, нашелся и целый арсенал различного оружия. Подумав, Матвей собрал все найденное и, разложив на кровати, хмыкнул:

– Столько не всякая арба за раз увезет. Ладно. Забираем припасы, пороховницы, а про остальное потом подумаем.

Уже выходя, он снова оглянулся на красный угол и, покачав головой, вышел. Матвей и сам не понимал, что его так зацепило, но на мгновение ему вдруг показалось, что лики с икон смотрели на него с потаенной надеждой. Уже стоя на крыльце, Матвей неожиданно почувствовал, что зябнет. Вздрогнув, он тряхнул головой и поспешил на улицу.

Оттащив все найденное, он заглянул к бабке и, убедившись, что до обеда еще есть время, поспешил обратно. Пройдясь по дому Никандра, парень собрал все иконы и религиозные книги. Потом, выбрав один из сундуков, не самый большой, он вытряхнул из него все барахло и, закрыв крышку, попробовал его на вес.

– До церкви дотащить должен, – тихо проворчал Матвей и, вздохнув, поволок сундук к выходу.

На улице, взгромоздив сундук на спину и согнувшись в три погибели, он побрел к церкви. Дверь храма была не заперта. В станице вообще замками не заморачивались. Двери церкви были закрыты на обычный крюк. Отбросив его, Матвей внес сундук и, поставив его на пол, перекрестился. Он и сам не мог бы объяснить, с чего вдруг занялся этим делом, что-то в душе подталкивало его к этим действиям. Перенеся сундук к боковой стене, он вернулся в дом Никандра и, подхватив все, что собрал, снова вышел.

Уложив иконы и книги в сундук, Матвей осторожно закрыл крышку и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь храма. Но стоило ему только развернуться, как парень замер, словно застигнутый за чем-то предосудительным. Перед церковью стояли две оставшиеся в живых старушки.

– Ты чего это затеял, внучок? – задумчиво разглядывая его, спросила Степанида.

– Да вот подумал. Про порох вспомнили, про свинец тоже. Про запасы всякие тоже не забыли. А вот иконы, что в домах висят… Не должны они просто так пропасть. А для икон лучшее место храм божий, – собравшись с духом, пояснил Матвей, смущенно пожимая плечами. – Да и книги тоже не должны.

– Вона как, – удивленно протянула бабка Параша. – А ведь правду кажет малой. Про иконы-то мы и не подумали.

Потом, подойдя к парню, она решительно перекрестила его и, пригнув к себе его голову, троекратно расцеловала.

– Спаси тебя Христос, Елисей. Завтра сама по домам пойду, иконы собирать.

– Их не просто так собирать надо. Сундуки нужны, – принялся пояснять парень, но Степанида перебила его, решительно заявив:

– Елисей, уймись. Мы хоть и старые, но из ума еще не выжили. Поняли уж, как делать надо.

– Прости, бабушка, – тут же повинился парень.

– Бог простит, – улыбнулась она. – Пошли домой. Обедать пора. Да и передохнуть тебе надо. Не оправился еще толком от болезни-то.

Ухватив Матвей за руку, словно неслуха малолетнего, она повела его домой. У колодца, велев умыться, старушка подала ему вышитый рушник и, усадив за стол, принялась кормить чуть ли не с ложечки. Такое внимание Матвея насторожило. Заметив его задумчивый взгляд, Степанида понимающе усмехнулась и, вздохнув, проворчала, неопределенно пожимая плечами:

– Вырос ты у меня, внучок. Совсем вырос. Вон как с иконами ловко придумал. А главное, правильно очень. Доброе дело придумал.