Затем мы расстались, и каждый был убежден в величии души другого и хвалил его всякому, кто только хотел слушать.
– Бывал в Аркадии и я! – воскликнул я и ревностнее, чем когда-либо, принялся за науки и искусства.
мне пришло на ум последнее, хотя и отчаянное, средство вылечиться от моей любви. Я предложил Мисмис лапу и сердце. Она согласилась, и вскоре мои страдания совершенно прошли.
Мысль о моем несчастном безнадежном положении настолько овладела мною, что я зажмурил глаза и горько заплакал. Знакомые звуки коснулись моих ушей:
– Мур, Мур, дорогой друг, откуда ты, что с тобой случилось?
Я открыл глаза, передо мной стоял юный Понто.
Конечно, не всегда можно верить писателям, но, судя по тому, что я знаю и читал, любовь есть не что иное, как психическая болезнь или особый род помешательства, который обнаруживается у людей тем, что они принимают предмет не за то, что он есть на самом деле
Ты, Иоганн, так наполнял собой мою душу, что мне казалось, будто ты встаешь передо мною из-под могильного холма потерянных надежд и несбывшихся снов и падаешь ко мне на грудь. В тишине ночи я думал о том, какую игру я затеял, как хотел я разрубить тот узел, который завязала судьба, и как из глубины моей души выглянул в ином виде я сам, и я ужаснулся.
Бедный Мур! Смерть друга Муциуса была предвестницей твоей кончины, и если бы мне пришлось говорить над тобой надгробную речь, она вышла бы у меня гораздо сердечнее, чем у безучастного Гинцмана, потому что я любил тебя и любил больше многих. Ну, спи спокойно! Мир твоему праху!
Умного, образованного, философского и поэтического кота Мура похитила злая смерть в самой середине его прекрасного жизненного поприща. Он скончался в ночь с двадцать девятого на тридцатое ноября, после кратких, но тяжких страданий, со спокойствием и самообладанием мудреца.
Тогда еще раз послышался мелодичный звук, и еще тише и отдаленнее прозвучали слова:
Там для смерти места нет,Где любовь не умирает;Если грустен был рассвет,Вечер ярко засияет.Час блаженный наступает:Всех печалей минет след.Сила вечная свершаетСвой таинственный завет.
С какой невыразимой прелестью совершала она на моих глазах то, чего требовали опрятность и изящество; она не нуждалась в презренных ухищрениях туалета, чтобы усилить очарование, которым наградила ее природа.
Я подошел к ней скромнее, чем в первый раз, и сел подле нее. Она не убежала, но посмотрела на меня испытующим взглядом и потом опустила глаза.
– Прекрасная, – начал я тихо, – будь моею!
– Отважный кот, – отвечала она смущенно, – кто ты и знаешь ли ты меня?