Цитаты из книги «Прощай, оружие!»

– Лейтенант, – обратился ко мне Пассини. – Раз уж вы даете нам распускать языки, послушайте. Нет ничего хуже войны. Не нам, в санитарной службе, судить о том, насколько это худо. Те, кто начинает понимать, даже не пытаются ее остановить, потому что у них сносит крышу. Кому-то вообще не понять. А кто-то боится своих офицеров. Вот на таких держится война. – Я знаю, что это худо, но мы должны ее закончить. – Она не заканчивается. У войны нет конца. – Как же, есть.

– Я считаю, что с войной надо покончить, – продолжил я. – Но она не закончится, если одна сторона перестанет сражаться. Если мы перестанем сражаться, будет только хуже. – Хуже не будет, – почтительным тоном заметил Пассини. – Нет ничего хуже войны. – Поражение хуже. – Я так не считаю, – по-прежнему с почтением возразил Пассини. – Что такое поражение? Ты едешь домой. – За тобой приходят. Забирают твой дом. Твоих сестер. – Я в это не верю, – сказал Пассини. – С другими этот номер не пройдет. Пускай каждый защищает свой дом. Не выпускает сестер на улицу. – Тебя повесят. Или снова сделают солдатом. Только уже не санитарной службы, а пехоты. – Всех не перевешают. – Внешний враг еще не делает из тебя солдата, – сказал Маньера. – При первой же стычке все побегут с поля боя.

– Если бы не страх за семью, никто бы не пошел в атаку.

Водители молчали, пока я не ушел. Все они были механиками и ненавидели войну.

– Святой Антоний? – поинтересовался водитель. – Да. – У меня тоже. – Правой рукой, ранее лежавшей на руле, он расстегнул пуговицу на кителе и вытащил из-под рубашки такого же. – Видите? Я спрятал святого Антония в медальон, собрал в горсти тонкую золотую цепочку и все вместе положил в нагрудный карман. – Не наденете? – Нет. – Лучше надеть. Для того он и нужен. – Ладно. – Я расстегнул застежку на золотой цепочке, повесил ее на шею и снова застегнул. Святой повис на виду. Я расстегнул китель и воротник рубашки и убрал его внутрь. Я чувствовал на груди холодок медальона, но потом забыл про него. После моего ранения святой Антоний исчез. Вероятно, его кто-то снял на одном из перевязочных пунктов.

– Это святой Антоний, – сказала она. – Приходи завтра вечером. – Ты католичка? – Нет, но, говорят, святой Антоний охраняет.

«Благословите меня, святой отец, ибо вы согрешили».

– Священника посадили в кутузку, – говорил Рокка, – после того как при нем нашли трехпроцентные облигации. Все происходило, естественно, во Франции. Здесь бы его не арестовали. Он отрицал свою причастность к пятипроцентным облигациям. Это было в Безье, на юге. Я как раз был там и, прочитав об этом в газете, отправился в тюрьму и попросил свидания со священником. Было совершенно очевидно, что он эти облигации украл. – Ни единому слову не верю, – заявил Ринальди. – Дело твое, – сказал Рокка. – Я это рассказываю святому отцу. История очень поучительная. Он как представитель церкви ее оценит.

Но я знал, что меня не убьют. Во всяком случае, на этой войне. Дело было не во мне. Война казалась мне не более опасной, чем в кино. Но я молил Бога, чтобы она закончилась.

– Как вам эта чертова война? – Хреновая штука. – Вот-вот. Хреновая штука, черт бы ее побрал.