Цитаты из книги «По ком звонит колокол»

Слушай, сказал он себе, кончай ты это самокопание. Оно очень вредно для тебя и для твоей работы. Но тут же сам себе возразил: нет уж, послушай, потому что ты делаешь очень серьезное дело и должен всегда все четко понимать. У тебя в голове должна быть полная ясность.

ы с ненавистью отвергаем двурушничество и злодейство кровавых гиен – вредителей-бухаринцев, а также таких отбросов человеческого рода, как Зиновьев, Каменев, Рыков и их приспешники. Мы ненавидим и презираем этих извергов. – Он снова улыбнулся.

Голодным он бывал часто, но тревоги обычно не испытывал, поскольку не придавал никакого значения тому, что с ним случится,

– Я люблю их запах и чувствовать мягкую хвою под ногами. Люблю слушать, как ветер шумит в их верхушках и как они поскрипывают, раскачиваясь.

У нас в России есть две разновидности дураков. – Карков ухмыльнулся и приступил к объяснению: – Первая – это зимний дурак. Зимний дурак приходит на порог вашего дома и громко стучит в дверь. Вы открываете – перед вами стоит человек, которого вы никогда в жизни не видели. У него весьма импозантный вид: очень крупный мужчина, в сапогах, меховой шубе и шапке, весь засыпан снегом. Первое, что он делает, – топает ногами, чтобы сбить снег с сапог. Снег осыпается на пол. Затем он снимает шубу и стряхивает ее. На полу образуется еще бо́льшая куча снега. Потом еще – с шапки. Потом он еще немного топает сапогами и проходит в комнату. Тут вы смотрите на него и видите, что это – дурак. Таков дурак зимний. А летний идет по улице, размахивает руками, голова у него дергается из стороны в сторону, и каждый за двести метров видит, что он дурак. Так вот этот экономист – дурак зимний.

Никто не был бы в состоянии доказать, что эти три оставленные в отеле «Палас» израненные тела́ – русские. Ведь национальную принадлежность мертвеца доказать невозможно. Когда человек мертв, ничто не свидетельствует ни о его национальности, ни о его политических убеждениях.

в России их направили учиться в военную академию и в Ленинский институт Коминтерна[78],

Я знаю, что у всех такое же горе и лучше не делиться еще и своим. – Нет, надо делиться, – ответила Пилар. – Для чего же мы живем на свете, как не для того, чтобы помогать друг другу?

Нехорошо было так думать, но мысль не подвластна цензуре. Ничьей, кроме твоей собственной

как будто есть что-то в ней или происходит с ней такое, что ее смущает, и ей кажется, что всем это видно, хотя это не так и существует только в ее воображении.