Глава 8
Под кожей

Луна влияет на океан, заставляя его совершать непредсказуемые вещи. Говорят, все дело в притяжении, в неудержимом, глубоком магнетизме – так рождаются приливы и отливы. Океан тверд и независим, но он не может устоять перед этим призывом, который сильнее самой природы. Есть правила, из которых нет исключений.

С возвращением Джона жизнь вошла в привычную колею. Мы с Мейсоном вернулись в наши диаметрально противоположные миры: он в свой, наполненный шумом и тусовками, я – в пространство тишины.

Мой крестный был единственной точкой соприкосновения, связующим звеном между нами: без Джона наши вселенные вряд ли когда-нибудь сблизились бы.

Мейсон редко бывал дома, да и в школе мы не сталкивались. На переменках я видела его всякий раз в компании друзей, окутанного облаком улыбок, и его глаза никогда не встречались с моими.

В такие моменты я издали наблюдала за ним, обласканным яркими лучами калифорнийского солнца и веселого дружеского смеха, и временами у меня действительно возникало ощущение, что Мейсон живет где-то далеко-далеко, на другой планете. Иногда я даже задавалась вопросом, видит ли он меня вообще.

Теперь я не пропускала ни одного урока рисования. Странно, но, пожалуй, часы занятий у Брингли были единственным временем в моей убогой школьной жизни, когда не хотелось поскорее уйти домой.

– Вижу, ты действительно следуешь моим советам, – сказал он мне однажды.

Я не обернулась и продолжала водить карандашом по бумаге, время от времени поглядывая на манекен.

– Даже не верится, что тебе удалось так быстро овладеть техникой. А если так, то я должен задать тебе вопрос. – Брингли улыбнулся, как мультяшный бобр: – Я был прав или нет?

Я глянула на него искоса, сделав вид, что слишком сосредоточена на рисунке, чтобы отвечать. Тогда он наклонил голову и посмотрел мне в глаза.

– Руке стало намного легче, чем раньше, правда?

– Мне кажется, я все равно не очень правильно все делаю, – пробормотала я, но он скривил губы и приподнял бровь.

– Не думаю. Я бы сказал, ты овладела базовой техникой. – Он взглянул на мой рисунок, а затем сказал: – Пойдем-ка!

Я отложила карандаш и провела руками по штанам, прежде чем отправиться следом за Брингли.

Он остановился у стола в центре аудитории. Положил руку на стопку рекламных листовок и посмотрел на меня.

– Помнишь? – Он кивнул на стену. – Ты помогла мне его повесить, когда в первый раз сюда пришла.

Я посмотрела на постер с рекламой ярмарки-выставки: стенды, посетители, авторы возле своих работ.

– Наша школа уже пять лет принимает участие в этом мероприятии. В художественной ярмарке участвуют многие школы. Событие довольно знаменательное, приходит немало посетителей. – Брингли похлопал по стопке флаеров. – Каждую представленную работу рассматривает жюри. Они оценивают холсты по разным параметрам, но, скорее всего, победителя выбирают, руководствуясь личным вкусом. В общем, практика показывает, что побеждает самое красивое полотно… И знаешь, кому идут собранные за билеты и картины деньги? Мне!

Я посмотрела на него, вытаращив глаза.

– Шутка! Их жертвуют на доброе дело, отдают разным благотворительным организациям. Но это еще не все! Победитель, конечно, молодец, но ко всему прочему он создает хороший имидж своей школе, укрепляет ее репутацию как образовательного учреждения, которое помогает ученикам раскрывать творческий потенциал. Вот так вот.

Я слушала, спрашивая глазами, к чему он мне все это рассказывает. Брингли улыбнулся и произнес:

– Думаю, тебе стоит в этом поучаствовать.

– Что?!

– Знаю-знаю, ты у нас в кружке недавно. И понимаю, что, возможно, эта идея тебя пугает, но, поверь мне, ты справишься. Выбор темы за тобой, нет ограничений, полная свобода самовыражения. Можешь нарисовать, что захочешь.

Я спокойно подождала, пока Брингли закончит говорить, а потом ровным голосом произнесла:

– Нет, спасибо.

Он часто заморгал.

– Прости, что?

– Нет, спасибо, – повторила я бесцветным голосом, – я отказываюсь.

Наотрез! Ибо как я, только что научившаяся держать в руке карандаш, могла принимать участие в таком важном событии? Стоять там, рядом со своей несчастной картиной, пока на нее и на меня будут глазеть сотни проходящих мимо людей?

Ни за что!

Брингли смотрел на меня растерянно.

– Айви, ты не можешь отказаться. Это не предложение. Ты член кружка, а наш кружок участвует в проекте.

Я оглянулась на класс. Все разворачивали ватманы, холсты, ставили поудобнее мольберты, и теперь я поняла – зачем. Брингли, должно быть, заметил выражение моего лица, потому что вздохнул и склонил набок голову.

– Пойдем-ка со мной!

Я обнаружила у себя в руках пачку флаеров.

– Ребята, продолжайте. Мы скоро вернемся!

Я пребывала в некотором шоке.

Брингли таскал меня по школе, и мы развешивали листовки на всех вертикальных поверхностях: шкафчиках, досках объявлений, стеклянных дверях, даже в столовой.

Еще мы зашли в канцелярию, и не знаю, что раздражало меня больше – приклеивание флаера, мучения со скотчем или картина того, как секретарша флиртует с Брингли. Когда мы наконец вышли оттуда, на его рубашке висел синий стикер с номером телефона.

– Ах, страсть к искусству… – смущенно пробормотал он, отрывая записку.

Мы продолжили поход по школе. Я подозревала, что таким образом он пытался вовлечь меня в проект. Или хотел взять меня измором, чтобы я согласилась.

– Положи несколько туда.

Я неохотно послушалась.

– Знаешь, наша школа никогда не побеждала, – заметил он небрежно. – Ни одного раза. – Брингли пристально посмотрел на меня, прикрепляя к стене листовку. – Тебе не нравится, когда другие видят что-то принадлежащее только тебе, верно?

Я уставилась на листок на стене. И не ответила. Но правда в том, что да, мне не нравилось, когда люди смотрели на мои рисунки. Бумага, карандаши и краски были моими инструментами для самовыражения, рисование давало мне возможность много чего почувствовать.

В моих лесах, нарисованных пастелью, в пейзажах, говорящих о доме, было много личного. Показать их другим – все равно что позволить кому-то заглянуть внутрь меня через увеличительное стекло.

Зачем выставлять свой личный мир на жестокий суд окружающих?

– Неважно, что видят в твоих работах другие, важно, что́ ты хочешь им показать. Каждому есть что сказать, Айви, и я почти уверен, что и тебе тоже.

Он посмотрел на меня, и на этот раз я встретилась с ним взглядом.

– Расскажи своей работой о чем-то важном для тебя. О том, что заставляет твое сердце трепетать. Что для тебя самое прекрасное в мире. Вырази на бумаге то, что тебя вдохновляет, пусть все это увидят. Покажи зрителю, сколько красоты ты находишь там, где другие ничего не видят.

Послышался скрип, приоткрылась дверь кабинета, и в щели показалась голова незнакомого мне преподавателя.

– Брингли, – сказал он недовольным тоном, – могу ли я спросить, что вы делаете?

– О, Патрик, – улыбнулся Брингли, шутливо размахивая скотчем, – прошу прощения, мы расклеиваем выставочную рекламу. Будем вести себя тише.

– Вы мешаете моему классу, – сообщил нам учитель.

В дверном проеме за его спиной частично был виден кабинет. На каждой парте стоял включенный компьютер, ученики сидели за ним по двое. Кто-то в эту минуту болтал с соседом, кто-то, воспользовавшись ситуацией, смотрел сайты, вряд ли относящиеся к теме урока.

Мой взгляд упал в центр класса. Мейсон болтал с ребятами, сидевшими сзади, и улыбался. Трэвис рядом с ним с заговорщическим видом уткнулся в компьютер. Я впервые видела Мейсона во время урока. Непонятно почему, но мне казалось, что я подсматриваю за ним. Он казался таким… живым, непосредственным. Наверное, сейчас, в окружении одноклассников, он был самим собой. М-да, порой мне трудно обрисовать контуры его неоднозначной личности.

Мейсон рассмеялся, грудь заходила ходуном, и я засмотрелась на него, забыв про учителей. Он обладал особой харизмой, какой ни у кого не было. У него была способность очаровать любого, кто оказывался рядом с ним, заворожить взглядом, улыбкой, даже движением руки или походкой.

Мейсон, кажется, не осознавал силу своего обаяния. Излучая яркий свет, он не подозревал, что был словно солнце, а все остальное вращалось вокруг него и горело в сиянии его света…

Какой-то парень за соседней партой сказал, указывая на меня пальцем:

– Эй, Мейсон, это не твоя сестра там стоит?

Я отвернулась, прежде чем он оглянулся.

– Я веду урок и был бы признателен за тишину в коридоре, – говорил Фицджеральд, учитель информатики.

– Ваше требование абсолютно справедливо, – согласился Брингли, а затем добродушно кивнул на меня. – Это все она. Я попросил, чтобы она не шумела, но я для нее не авторитет.

Я бросила на Брингли недоуменный взгляд. Он покачал головой, как будто я была щенком, который только что помочился на ковер.

– Не думаю, чтобы я когда-нибудь видел ее здесь, – процедил сквозь зубы Фицджеральд, глядя на меня.

– Она новенькая, пришла к нам несколько недель назад.

Мне захотелось вернуться туда, откуда я пришла, прямо сейчас.

Я взглянула на класс. Мейсон, чуть склонив голову, теперь смотрел на меня. И он был не единственный, некоторые перешептывались, Трэвис извернулся, чтобы лучше меня видеть.

– Что ж, тогда давай вернемся к работе. – Брингли положил руку мне на плечо. – Извините, что помешали. Пойдем дальше, Нолтон!

И тут я ощутила, как воздух вокруг нас словно бы завибрировал.

Фицджеральд нахмурился и посмотрел на меня сверху вниз.

– Нолтон?.. – пробормотал он.

Возникло странное ощущение, будто мне в грудь вбили железный штырь. Тело напряглось.

– Да, Айви Нолтон, – услышала я бодрый ответ Брингли, как будто он с гордостью представлял свою дочь.

Но Фицджеральд не улыбнулся, а продолжал смотреть на меня так, будто глазами разбирал меня на части.

Его пытливый взгляд был мне неприятен – захотелось поскорее уйти, скрыться, исчезнуть.

Я снова посмотрела на класс. Мейсон смотрел на нас так внимательно, что ощущение холода у меня в груди только усилилось.

– Откуда, она сказала, к нам приехала? – услышала я вопрос Фицджеральда и посмотрела на него.

Мысленно я тут же встала в оборону, опустила забрало, что наверняка отразилось на моем лице, ставшем каменным и непроницаемым. И из этой своей крепости я глухо ответила:

– Я этого не говорила.

Брингли, казалось, удивился моей реакции. Он нервно поморгал и, слегка сбитый с толку, посмотрел сначала на меня, потом на коллегу.

– Ладно, Патрик, не будем отвлекать тебя от важного урока, мы и так уже отняли много времени.

Фицджеральд наконец отвернулся от меня и нахмурился.

– Да… действительно, – задумчиво сказал он. – Урок… конечно.

– Тогда всего доброго! Пойдем, Айви.

Я охотно последовала за Брингли.

Пока я удалялась по коридору и дверь в компьютерный класс закрывалась, я чувствовала у себя на спине жгучий взгляд. И он принадлежал не Фицджеральду.

Когда через несколько минут урок рисования закончился, я все еще поеживалась. Имя Роберта Нолтона пребывало в забвении уже семнадцать лет, с тех пор как он уехал из страны. Семнадцать лет совершенно новой жизни, время, за которое мир сто раз успел забыть о нем. Однако достаточно было вскользь произнести фамилию отца, чтобы Фицджеральд сразу вспомнил о нем. Как это так?

«Проклятие!» – думала я, шагая по коридору к выходу.

Я подняла голову и увидела паренька у двери, который, обвешанный сумками, держал большой штатив в руках и пытался локтем зацепить дверную ручку, чтобы закрыть кабинет.

Я подошла и помогла ему.

– Ой, спасибо тебе, а то эта бандура…

Он привалил штатив к стене и устало приложил руку ко лбу. Кого-то он мне напоминал…

– Эй, а я тебя знаю! Ты Айви, да? – сказал паренек.

Я вспомнила его: это он в нашей гостиной кружил Карли в воздухе.

– Томми, – пробормотала я.

– Томас, если полностью, но меня так никто не зовет.

Он был очень худой, с узкими плечами и мальчишеским лицом; его беспорядочные, как листья салата, темные пряди то и дело падали на глаза.

– Занимаешься фотографией?