Глава 6, в которой следуют прелюбопытные откровения

После морга Валантен отправился в Отель-Дьё – центральную городскую больницу, где работал хирург, проводивший вскрытие Люсьена Доверня. Визит этот, впрочем, ничего нового ему не дал. Врач, исполнявший обязанности судмедэксперта, подтвердил заключение доктора Тюссо: в результате падения с большой высоты молодой человек сломал шею. Смерть, по его словам, наступила мгновенно или через несколько секунд. Когда же инспектор поинтересовался его мнением по поводу странной улыбки, застывшей на губах мертвеца, врач замялся. В конце концов он сказал, что его это тоже поразило, и охотно признал, что раньше подобного выражения лица у самоубийц ему наблюдать не приходилось. Тоска, страдание, страх – да, такое бывает, но столь явное безграничное блаженство – сущая невидаль. И наука бессильна предоставить тому какое-либо объяснение.

Снова оказавшись в уличной толчее – был обеденный час, – молодой инспектор испытал величайшее облегчение. В плане гигиены старинная парижская больница ненамного превосходила морг. Здание совсем обветшало, люди здесь теснились в ужасных условиях. Большинство пациентов были безродными нищими и покидали это заведение только вперед ногами. В ожидании смерти они тихонько угасали, а то и гнили заживо в старых палатах этого депрессивного места, которое больше походило на приют для умирающих, чем на врачебное учреждение, где людей надлежит лечить и ставить на ноги. Потому, несмотря на то что ветер гонял по улице запах объедков от многочисленных забегаловок и лотков со снедью, Валантен был рад очутиться под открытым небом и забыть о вони гниющей человеческой плоти, серы и метилового спирта. Тем не менее он торопился перебраться на правый берег реки, подальше от удушливой атмосферы острова Сите и его средневековых закоулков, так что ускорил шаг, направляясь к новенькому мосту Арколь.

По пути Валантен Верн обдумывал странное дело, которое досталось ему от комиссара Фланшара. Возможно, смерть Люсьена Доверня действительно произошла в результате самоубийства, но теперь инспектор был уверен, что есть в ней какая-то тайна. Будучи человеком любопытным по натуре, он решил как можно скорее эту тайну раскрыть.

В любом случае у него не оставалось выбора. Довести расследование до конца и отчитаться комиссару Фланшару было самым верным способом побыстрее вернуться к поискам Викария. Ибо не подлежало сомнению: во всем Париже он, Валантен Верн, единственный, кто может прийти на помощь Дамьену – беззащитному сироте, попавшему в лапы монстра. Он, Валантен, единственный, кто еще помнил об этом мальчике.

Погруженный в свои мысли, инспектор стремительно шагал среди горожан. Его окружала разношерстная толпа из рабочих, ремесленников, портних и прачек – они заполонили тротуары, спеша воспользоваться коротким перерывом, чтобы перекусить в каком-нибудь из многочисленных кабачков и кафе квартала. На фоне этих простых людей Валантен не мог остаться незамеченным: элегантная одежда, стать, широкий чистый лоб, вьющиеся на затылке волосы – он был светлым шатеном, почти блондином – придавали его облику пленительное благородство, и красивое лицо ничуть не портило мрачное, слишком серьезное выражение. Тех, кто пересекался с ним взглядом, особенно поражал оттенок его глаз. В зависимости от настроения или внешних обстоятельств глаза эти могли казаться серыми, если он хотел произвести впечатление на собеседника и подчинить его своей воле, или зелеными, когда он стремился кого-то очаровать, чтобы добыть нужные сведения. Не одна гризетка, прервав разговор с товаркой или обернувшись на пути, проводила его мечтательным взором. Сам же он ни на кого не обращал внимания. В отличие от парней своего возраста, Валантен не делал ровным счетом ничего, чтобы понравиться женщинам просто так, и, казалось, даже не осознавал собственной привлекательности, странного обаяния своей мятущейся личности и того, насколько сильное впечатление красота сурового архангела производит на большинство представительниц прекрасного пола. Для него имела значение лишь миссия возмездия, которую он сам возложил на свои плечи, и естественным образом, безо всякого принуждения себя к дисциплине и воздержанию, он отгораживался от всего, что могло его от этой миссии отвлечь.

На правом берегу Валантен миновал здание ратуши, свернул на улицу Веррери, затем на Сент-Оноре. Над столицей мало-помалу сгущался напитанный влагой утренний воздух. Дождь еще не начался, но достаточно было поднять глаза, чтобы догадаться: скопившиеся на западе черные тучи вот-вот прорвутся ливнем. Вода хлынула с неба, когда Валантен дошел до аркад Пале-Руаяля, обрушилась стремительным мощным потоком.

В переполненных кафе и кабачках все разговоры вертелись вокруг грядущего судебного процесса над министрами Карла X или политических неурядиц за границей. Июльская революция во Франции вдохновила на борьбу и другие народы, и слова, оброненные по этому поводу австрийским канцлером Меттернихом, стали крылатыми: «Когда Париж чихает, простужается вся Европа». Клиенты за столиками обсуждали волнения, вспыхнувшие в четырех германских государствах и нескольких швейцарских кантонах, а также последние события в бельгийском деле^[23]. Одни заявляли, что Франция вот-вот аннексирует Бельгию; другие кричали, что европейские державы, создавшие коалицию в 1815 году, такого не допустят и что любые действия в этом направлении неизбежно приведут к войне. И у каждого, казалось, было свое мнение насчет того, как должно действовать правительство, чтобы не налететь на подводные камни; каждый мнил себя Талейраном.

Валантен тоже укрылся от потопа в одном из таких заведений. Воспользовавшись случаем, он решил утолить голод: заказал омлет с белыми грибами и кувшин брийского вина. Блюдо ему принес бледный мальчуган лет восьми, невероятно худой, кожа да кости. На содержимое тарелки он смотрел, не отводя глаз, и чуть ли не облизывался, как изголодавшийся кот, поджидающий мышь у выхода из норы.

– Вид у тебя ужас какой голодный, – заметил Валантен. – Хочешь омлет?

Мальчуган переступил с ноги на ногу. Взгляд его заметался от тарелки к лицу полицейского и обратно – он явно решал мучительную дилемму. Валантена его поведение растрогало. Сам он от природы был молчалив и тяжело сходился с себе подобными, но по отношению к детям не питал предубеждений. Он не только интуитивно знал, как с ними говорить, но и каким-то образом умел внушать им симпатию.

– Ну же, – ласково кивнул Валантен мальчику, – садись. Тебе ведь страсть как охота поесть. – Он даже отодвинул немного стол, чтобы ребенку удобнее было забраться на скамью.

Мальчик действительно был голоден, но что-то его сдерживало.

– Ты же не боишься меня, а? – спросил Валантен.

Задетый за живое постреленок выпрямился во весь свой невеликий рост и выпятил костлявую грудь:

– Нет, месье! Нисколечки!

Несмотря на бравый тон, в глазах его сквозила тревога, а взгляд теперь как магнитом тянуло в направлении прилавка, за которым стоял хозяин кабака.

– Кажется, я понимаю, в чем дело, – сказал Валантен и похлопал по скамье рядом с собой: – Садись и ешь спокойно. Я все улажу.

Когда мальчуган наконец решился устроиться за столом, инспектор взмахнул рукой, привлекая внимание хозяина, лопоухого красномордого дядьки с приплюснутым носом. Хозяин, однако, неверно истолковал этот жест и, устремив свирепый взор на мальчика, который тотчас съежился на скамье, ринулся к их столику, чтобы избавить респектабельного клиента от маленького наглеца.

– Эй, щенок, ты чего это нашим посетителям докучаешь? А ну, пшел вон! Поднял задницу быстро, не то я тебе ее так отделаю, что вообще сидеть не сможешь!

Пока кабатчик не перешел от угроз к делу, Валантен выставил перед ним трость, не дав приблизиться к мальчику; при этом молодой инспектор изобразил улыбку, хотя у него внезапно свело челюсти.

– Боюсь, милейший, вы ошиблись, – процедил он сквозь зубы. – Этот ребенок – гость за моим столом.

Кабатчик вытаращил на него глаза:

– Этот сопляк – ваш… ваш гость?

– Совершенно верно. Терпеть не могу обедать в одиночестве. Мальчик согласился составить мне компанию.

– Эка! – буркнул красномордый и озадаченно поскреб в затылке. – Но этому охламону работать же надобно. Кто другим клиентам будет прислуживать?

– Давайте договоримся, что я оплачу его услугу на полчаса вперед. Вот, держите. Полагаю, там хватит и на второй омлет для меня. – Говоря это, Валантен достал из кармана две монеты по пять франков и бросил на стол.

Кабатчик проворно схватил обе монеты, заявив, что за эти деньги он готов обходиться без помощника до конца дня. Как только он отошел от столика, его юный подручный набросился на омлет так, будто не ел целые сутки.

Наблюдая, как мальчик жадно глотает первые куски еды, Валантен расслабился, чувствуя, как в груди растет и ширится ликование. Он с наслаждением прислонился спиной к стене, скрестил пальцы на затылке и весело подмигнул сотрапезнику:

– Смотри не подавись, постреленок! Не хватало мне еще твоей безвременной смерти на совести!

* * *

Когда чуть позже инспектор Верн вышел из кабачка, дождь уже прекратился. Он направился по улице Сент-Оноре к величественной церкви Марии Магдалины. Здание еще не было закончено, но за строительными лесами уже виднелись импозантные коринфские колоннады на боковых фасадах. Весь архитектурный ансамбль смутно напоминал знаменитые термы Диоклетиана, намекая на тщетную попытку зодчих воссоздать древний Рим посреди Парижа. Валантен невольно подумал, что безумные деньги, потраченные на строительство этого храма, куда полезнее было бы употребить на восстановление обветшавших центральных кварталов – там ютятся бедняки, а грабители вольготно чувствуют себя в закоулках, где глаза разбегаются от количества невинных жертв.

Напротив церкви красовались прекрасные особняки пригорода Сент-Оноре; большинство из них отличались скромным изяществом, свидетельствующим о том, что их владельцы – состоятельные буржуа, достигшие прочного положения в обществе и уверенные в себе. Лишь несколько зданий заметно выделялись среди соседей. Их вычурное убранство намеренно выставлялось напоказ, хозяева словно хотели рассказать всему свету о своем богатстве – так ведут себя обычно те, кто разбогател совсем недавно. Резиденция Доверней с ее монументальным портиком, фризами и маскаронами^[24] на фасаде, с барочным бассейном, украшенным статуей Нептуна, принадлежала как раз ко второй категории.

Валантена попросили подождать в салоне, где было жарко натоплено невидимой печью. Окна с дамастовыми занавесками выходили на обширный сад с изящными беседками. Стены здесь были затянуты шелком фиалкового цвета, паркет укрыт толстым турецким ковром. Мраморная облицовка камина и статуи отражались в отполированном драгоценном дереве шкафов и буфетов Буля^[25]. Огромные часы из позолоченной бронзы красовались на кронштейне. Вся эта кричащая роскошь создавала слащавую до тошноты атмосферу. Должно быть, драма, разыгравшаяся здесь недавно, в замкнутом мирке, обрамленном галереей, произвела на свидетелей эффект грянувшего над ухом артиллерийского залпа.

Депутат Шарль-Мари Довернь носил траур с надлежащей долей рафинированной элегантности. Землистый цвет лица и мешки под глазами выдавали проведенную им бессонную ночь. Гостя он поприветствовал кивком.

– Префект полиции Жиро де л’Эн, мой добрый знакомый, заверил меня, что позаботится о том, чтобы расследование смерти Люсьена было поручено одному из его самых лучших сыщиков. Однако, не поймите меня превратно, вы кажетесь мне слишком юным для такого дела.

– Очевидно, это обстоятельство не помешало моему руководству остановить выбор на мне, – заметил Валантен, снимая цилиндр, чтобы ответить на приветствие хозяина особняка. – Но прежде всего позвольте, господин депутат, выразить соболезнования в связи с величайшим горем, которое постигло вашу достойную семью.

Доверню, похоже, такое начало разговора пришлось по душе: тон его сделался более любезным.

– Не сомневаюсь, что выбор вашего руководства всецело оправдан, – сказал он, указав Валантену на кресло, и сам опустился на канапе в стиле эпохи Людовика XIV. – Возможно, вышестоящие рассудили, и не без оснований, что сыщик в возрасте моего покойного сына лучше разберется в мотивах… э-э… скажем, в мотивах его чудовищного поступка.

– А у вас самого есть какие-либо предположения по поводу того, что могло заставить Люсьена свести счеты с жизнью?

Усталое лицо богатого буржуа исказило трагическое выражение.

– Ни малейших! – воскликнул он дрогнувшим голосом. – Именно для того, чтобы выяснить, что довело его до такой крайности, я и настоял на проведении дополнительного полицейского расследования, негласного, само собой разумеется. Люсьен – мой единственный сын, ему предстояло унаследовать семейное дело. Мне необходимо знать причины, побудившие его совершить такое безумие.

– Сегодня утром я побывал в морге и встретил там врача, проводившего осмотр тела вашего сына. Он заверил меня, что факт самоубийства установлен доподлинно.

– Я в этом и не сомневался, право слово! Дело совершенно в другом! Вы должны выяснить, что заставило блистательного юношу, здорового и полного надежд на будущее, покончить с собой.

– Порой дети скрывают от родителей неурядицы самого разного толка.

– Что вы имеете в виду?

– Любовное разочарование, карточные долги… кто знает, что еще.

– В таком случае, меня бы это немало удивило. Люсьен был серьезным молодым человеком. В вечер его гибели мы собирались объявить о его помолвке. Как бы то ни было, я жду от вас отработки всех возможных версий. Я хочу знать, есть ли конкретный виновник в его смерти. Если это подтвердится, тогда тот или та, кто довел моего сына до отчаянного поступка, заплатит за свое злодеяние.

Валантен помрачнел. Ему не понравился властный тон, которым вдруг заговорил его собеседник. Довернь обращался к нему, как к своему подчиненному. Но что задело еще больше, так это то, что парламентарию, похоже, и в голову не приходило, что инспектору это может быть неприятно. Судя по всему, Довернь считал для себя вполне естественным вот так, свысока, выдавать указания представителю сил охраны правопорядка.

– К сожалению, при подобных обстоятельствах правосудие всегда оказывается бессильным: привлечь виновника к суду не удастся, – позволил себе Валантен нескромное удовольствие напомнить о законе.

Депутат встал, обозначив тем самым, что аудиенция окончена. Он снова заговорил, и на сей раз в его голосе звучала отвратительная смесь надменности и гнева:

– У правосудия в нашем мире много способов себя проявить. Поверьте мне, смерть Люсьена не останется безнаказанной!

Когда они вышли в вестибюль, дождь опять поливал с новой силой. По оконным стеклам вода стекала сплошным потоком. Валантен с некоторой досадой подумал, что из-за своей забывчивости окажется в этом буйстве стихии без зонта и его идеальный наряд будет испорчен. Тут он заметил у окна юную особу лет шестнадцати-семнадцати, поглощенную созерцанием дождевых ручьев на стекле. Барышня была полненькая, с добрым и печальным личиком.

– Это моя дочь Фелисьена, единственное оставшееся у меня дитя, – представил барышню Довернь, сделав ей знак подойти. – Что вы здесь делаете, душа моя?

– Я услышала от Гюстава, что к вам пришел с визитом полицейский, папенька, и подумала, что ему, наверное, понадобится защита от такого ливня. – Когда девушка обернулась к ним от окна, оказалось, что она прижимает к груди большой черный зонт.

Валантена такая забота тронула, и он благодарно улыбнулся девушке.

– Теперь вы можете себе представить, дорогой месье Верн, как мне посчастливилось: в столь жестокий час я окружен вниманием и поддержкой, – сказал Довернь. – Ну что же вы робеете, дитя мое? Подойдите к нам! Инспектор не собирается надевать на вас напалечники!^[26]

Фелисьена, шагнувшая было к ним, неуверенно остановилась, а когда отец обратился к ней, зарделась от смущения, торопливо приблизилась и протянула зонт Валантену, целомудренно потупив взор.

Когда их пальцы соприкоснулись, молодой человек вздрогнул, и ему понадобилось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не выдать удивления. Потому что, передавая зонт, Фелисьена одновременно сунула ему в ладонь аккуратно сложенную записку.