Я в сопровождении Роко неторопливо подошел к нему. В знак приветствия Волшебник кивнул мне; он благоухал, как сиреневый куст. Вблизи я смог рассмотреть его чистые черты, орлиный нос, тонкие губы, длинные и густые, как щетина, ресницы, умело очерченную и напомаженную бороду. Заметив его мокнущие в чистой воде ступни, я утвердился в своем диагнозе и громко спросил:

– Могу ли я предложить тебе мазь?

– Что?

– Для твоих ног.

Он инстинктивно вытащил их из воды и спрятал под складками своего одеяния. Он явно не терпел, чтобы замечали его слабые места.

– Куда ты суешься?

– Я целитель – не волшебник, а всего лишь целитель. Кстати, поздравляю тебя, я никогда не присутствовал при подобном успехе! Браво! Зато я обратил внимание на твою хромоту. Путешествие изнуряет тебя. А у меня есть растения, которые облегчат твои мучения.

Волшебник колебался. Боль в нем боролась с самолюбием. Все – его изысканная внешность, элегантное одеяние, утонченный грим – свидетельствовало о том, что его жизнью руководит гордыня. Неожиданно страдание одержало верх: он обнажил ступни и доверил их мне. Я покачал головой:

– Тут понадобится не одна мазь, а много. Одна для твоих мозолей. Другая для потрескавшихся пяток. И еще одна – чтобы уменьшить отечность кожи.

Он застонал.

Я тщательно порылся у себя в котомке, которая с тех пор, как я снова взялся лечить людей, тяжелела с каждым днем. После долгих лет одиночества и отрешенности Тибор вновь пробудил во мне это призвание; благодаря ему, отныне человечество не ограничивалось для меня Нурой. Объявляя себя целителем, я усыплял недоверие молодчиков, с которыми мне приходилось сталкиваться на пути в Бавель. Закрытые сообщества открывались. Люди нуждались в моей помощи. Я с жаром отдавался своему делу, потому что любил природу, мне нравилось делиться сокровищами, которые она открывала для меня, и облегчать человеческие страдания. Со временем я заметил, что мне проще сближаться с людьми, если я лечу их. Порой я задумывался: является ли это тяготение следствием доброты, плодом моего образования, попыткой оказать влияние или способом получить прощение за бессмертие? Или все вместе? К тому же общество людей положило конец моему языковому одиночеству. Среди них, подобно ребенку, который впитывает и учится, не отдавая себе отчета, я постигал другие языки, в частности, шумерский, на котором говорили Волшебник и большинство караванщиков^[22].

– Могу я наложить мази?

Он вытянул ноги ко мне. Что за странный человек! Кидается из одной крайности в другую: после излишней сдержанности вдруг доверяется. Все время, пока я занимался им, Волшебник вздыхал, кривился и вздрагивал; а когда я принялся массировать ему ноги с мятой, он удовлетворенно замурлыкал.

Когда я закончил, он попросил меня разделить с ним трапезу и приказал своему слуге принести еду и питье, после чего спросил мое имя; инстинктивно я назвался Нарам-Сином, что спустя некоторое время окажется для меня спасительным.

Волшебник Гавейн пришел из Страны Кротких вод, из тех краев, куда я намеревался попасть. Он принадлежал к дому царицы Кубабы.

– Ты ее знаешь?

Заметив мое колебание, он сообщил, что царица Кубаба правит Кишем, городом, окруженным полями, которые орошают сто каналов, отводящих воду из рек. Там растут пальмы, смоковницы, финиковые и гранатовые деревья; там выращивают ячмень и пшеницу и делают из них лучшее пиво. Царица Кубаба, которая довольствовалась своим положением подле супруга, стала править после его смерти и великолепно справляется. По ее приказанию Волшебник Гавейн странствует по свету, чтобы встречаться с торговцами. Своим процветанием Страна Кротких вод^[23] обязана сельскому хозяйству, своим великолепием – архитектуре, однако, обладая лишь илом, минеральными смолами и тростником, нуждается в сырье.

– Нам требуются руды, древесина, камень, а также, в меньшем количестве, – пряности, масло, вино, лук и чеснок. Если мы не создадим сеть производителей и торговцев, то нарушим наше равновесие. Наше богатство множит наши потребности, изобилие порождает нехватку. А ты чем занимаешься?

– Иду в Бавель.

Он удивился:

– Зачем?

– Это необычный город.

Он поскреб подбородок:

– Бавель – город обширный, роскошный и великолепный, но…

– Но что?

– Им правит Нимрод.

Он посуровел, обвел внимательным взглядом окрестности и понизил голос:

– Я предан царице Кубабе, а потому опасаюсь Нимрода, ее соперника. Он замышляет заговоры против нее. Он мечтает завоевать Киш. Наши города расположены по соседству.

При этих словах я вздрогнул:

– Когда ты возвращаешься в Киш?

– Скоро.

– Могу я пойти с тобой? И, если твой город находится рядом с Бавелем, я достигну своей цели.

Через несколько дней мы с Гавейном стали отличными попутчиками. Меня забавляли его капризы, раздражительность и способность меняться в мгновение ока. Поначалу приветливый, искрящийся и говорливый, он вдруг ни с того ни с сего замыкался в молчании. На его лице суровость сменялась весельем, цинизм – безудержным ликованием, беспечность – тревогой: в одном человеке обитало множество. То он при помощи румян и кисти совершенно преображал свое лицо в произведение искусства, то протягивал мне свои увечные ступни и подолгу повествовал о проблемах пищеварения. По утрам стыдливый, вечерами непристойный – кто он был на самом деле? По правде говоря, его непостоянство зиждилось на незыблемом основании: Гавейн себя любил. С безупречным постоянством он обращал на собственную персону нежное внимание. Нанося макияж или рассуждая о виде своих экскрементов, он заботился о себе. Я без шуток восхищался этим превосходным эгоцентризмом, который даровал Волшебнику напряженную жизнь. Подобно ускользающей от ловца серебристой форели, он демонстрировал сверкающую резвость, которая определяла его, мешая им завладеть.

Ну а я, несмотря на его настойчивость, никогда не отвечал на вечный вопрос: «Почему Бавель?» Однако мое молчание не отталкивало его, а только еще сильнее привязывало ко мне: Гавейн не оставит меня в покое, пока не узнает моих побудительных мотивов.

С течением дней Волшебник неоднократно демонстрировал подвиги своей памяти. Беспечность, с коей он поглощал, а затем срыгивал эти нескончаемые перечни, всякий раз ошеломляла меня. Время от времени он увлекался предсказаниями: убивал и потрошил грызунов, сжигал на огне их внутренности и расшифровывал предзнаменования. И по секрету сообщал их каждому караванщику, одному за другим.

Как-то утром, когда я спал на вершине склона, мне почудился аромат сирени. Меня разбудил не свет зари, а, скорее, сосредоточенный на мне взгляд. Когда я открыл глаза, Волшебник спросил:

– Нарам-Син, ты все еще хочешь попасть в Бавель?

– Я не хочу ничего другого.

– Тогда вставай. Я возвращаюсь в Киш. Расстанемся с караваном. Пойдем по этой тропке. На шестой день она уведет нас через горы.

– Я с тобой.

– И все же почему Бавель?

Я улыбнулся, и ветер подхватил нас.

Обход горной гряды позволил мне собрать множество растений: знакомых, которых мне не хватало, и новых, которые я откладывал про запас для моих дальнейших работ. Гавейн любезно предложил, чтобы я навьючил на один ослиный бок становившийся все более увесистым тюк с травами. Его сопровождал мальчишка; я догадался, что тот немой.

– Его отец, дворцовый виночерпий, проведал один секрет, – уточнил Волшебник. – Нимрод приказал отрезать ему язык, а заодно на всякий случай и всему его потомству – супруге, их четверым детям, и этому мальчишке в том числе. А затем сослал их в Бавель.

– Идиот!

– Зато наверняка. Секрет под надежной защитой.

– Жестокий!

– Жестоко было бы их всех казнить, верно?

Я возмутился:

– Так ты что, одобряешь эти методы?

В задумчивости Волшебник остановился:

– Страна Кротких вод часто прибегает к калечению: ударившему отца сыну отрубают руку; отрекшемуся от приемных родителей приемному отрезают язык; кормилице, угробившей младенца, кромсают грудь. Иногда власти даже свирепствуют: если дом обрушивается на хозяина, убивают каменщика; если на сына хозяина – сына каменщика.

– Откуда взялись такие законы?

– От Богов, разумеется.

– Твоя Страна Кротких вод не представляется мне Страной Кроткого правосудия.

Он с непонимающим видом уставился на меня, а потом попытался рассмеяться. Его лицо сделалось непроницаемым, и он промолвил:

– Никто не проявляет такой непримиримости, как Нимрод. На его взгляд, ни одно обстоятельство не умаляет вину, ничто не служит извинением. Он боится.

– Правосудия не боятся, когда оно справедливое.

Гавейн воскликнул:

– Странный же ты человек! Откуда ты взялся, Нарам-Син? В каком мире ты жил?

Чтобы не озадачивать его еще больше, я наспех придумал, как утолить его любопытство: состряпал историю родившегося двадцать пять лет назад в Бириле некоего Нарам-Сина, семья которого погибла во время половодья и который желал поселиться на менее опасной солнечной земле, чтобы заниматься своим искусством врачевания. Мог ли я искренне ответить на вопросы о своих корнях, жизни, возрасте? Волшебник, который наверняка отверг бы мою правду, с удовольствием проглотил мою ложь. Когда я закончил рассказ, он сказал:

– Солнечная погода, мирная земля, усмиренные воды, требующее лечения богатое население – согласен. Только напомни-ка мне: почему Бавель?

Проведя шесть дней среди потрескивающего на ветру леса, мы достигли подножия поросшего гигантскими кедрами склона. Судя по многочисленным просекам, люди нередко взимали дань с этих могучих лесов. Двигаясь вдоль ручейка, мы оказались на плато, куда спускались бесчисленные склоны. Свободное пространство заполняли шатры, среди них бродили люди. Над всем витал запах гари и горячей смолы.

– Вот участок Тафсара, – объявил мне Волшебник. – Дальше дорога станет легче.

– Почему?

– Стране Кротких вод недостает древесины. Впрочем, ее нехватка не помешала нам построить города – мы научились смешивать глину с тростником, склеивать кирпичи минеральной смолой. Однако дворцы, храмы и солидные постройки требуют крепких балок. А поскольку наша почва родит только кустарники, низкорослые деревца и пальмы, мы ищем толстые и крепкие стволы в других местах. Здешние кедры обладают значительными размерами и дают не подверженный гниению материал. При помощи туземцев мы проложили отсюда транспортный путь.

От прогалины шла прямая, ровная, утрамбованная дорога, спрямленная выемками и отсыпками грунта. Погонщики нахлестывали быков, те тащили груженные стволами повозки; они двигались степенно и уверенно.

Прежде я уже видел колеса и повозки. Колеса я впервые заметил в степях Центральной Азии или в Карпатах: цельнодеревянный диск протыкали, чтобы вставить в середину ось вращения. Однажды мне даже повстречалась огромная телега, но это была всего лишь диковина, которой хватило наткнуться на три камня, чтобы развалиться.

Границей колеса оставалась земля. Так вот, в Стране Кротких вод люди изобретали не колесо, а дорогу. Выровненная, уплощенная поверхность делала возможным движение влекомых быками повозок. Можно было перевозить на большие расстояния неперевозимое, перемещать увесистые и объемные товары^[24].

Тогда я подумал, что всякое изобретение косвенно обнаруживает предшествующие. Наблюдая за тем, как функционируют повозки, я обнаружил их предка: деревянный кругляк, при помощи которого мы когда-то катили грузы. Некогда мы в моей озерной деревне таким способом перемещали тяжелые камни. По сути, колесо – это кругляк, в который воткнули ось…

– Моя госпожа, царица Кубаба, так искусно смешивает эфирные масла! Ее резиденцию называют «Дворцом ароматов», потому что стены каждого помещения сложены из душистой древесины: смолистого кедра, который согревает, сосны, которая освежает, кипариса, который возвращает солнце, березы, которая отпугивает комаров, или терпкого и приторного можжевельника… Коридоры пропитаны древесными соками, внутренние дворы источают ладан. Проходя через это жилище и вдыхая исходящие от балок, панелей и потолков испарения, ты совершаешь два путешествия: одно из покоя в покой, а другое – на крыльях своей памяти.

Усевшись, мы наблюдали за орудующими среди хвойного леса дровосеками. Они набрасывались на кедр с топорами и ритмично колотили по нему. Едва дерево начинало крениться, они разделялись: одна группа продолжала рубить, другая толкала ствол от себя. Когда треск возвещал скорое падение, они, чтобы очистить площадку, во весь голос вопили: «Падает!» Дерево валилось, люди испускали победные крики, поздравляли друг друга, трясли своими флягами, делали добрый глоток пива, а затем, после соблюдения этой традиционной паузы, бесцеремонно карабкались на поверженного монстра и распиливали его. На обрубку ветвей у них уходило больше времени, чем на распил ствола. Проворные и организованные подростки брались за остатки, перетаскивали их к дороге, сваливали в кучу и сжигали, а женщины и дети в это время подбирали самую мелочь: щепки, которыми можно подпитать огонь, и шишки, которые пойдут на корм домашним животным.

Притупляет ли рутина страх опасности? Судя по тому, что произошло, надо думать, что да. В тот момент, когда лесорубы вновь выкрикнули: «Падает!», по опушке, волоча ветку размером с него самого, пробежал ребенок. Какой-то мужчина взревел:

– Маэль!

Дерево со скрипом накренилось. Мальчонка повернул голову и весело помахал отцу, который снова завопил:

– Маэль!

Слишком поздно. Тонны древесины и тысячи иголок рухнули на землю и погребли под собой малыша.

Мы бросились в гущу еще содрогавшихся от падения веток.

– Маэль! – повторял несчастный отец. – Маэль!

Остальные тоже принялись окликать мальчика.

– Здесь!

Волшебник ткнул пальцем куда-то в гущу ветвей.

Лесоруб исчез в них и осторожно вытащил сына. В его объятиях шестилетний мальчонка пришел в себя. Все с облегчением выдохнули.

– Он невредим, просто сильно перепугался! – воскликнул Гавейн.

– Сейчас я не стану тебя ругать, но уж завтра ты у меня дождешься, – проворчал отец.

Я подошел к мальчику.

– Тебя ударило по голове?

Тот кивнул.

– Тебе больно?

Ребенок пристально посмотрел на меня, задумался и побледнел. По его щекам потекли слезы. Оглушенный, он только теперь начал осознавать свое страдание. Уязвленный отец бросил на меня пренебрежительный взгляд.

– Почему ты об этом спрашиваешь? Сначала все было в порядке.

– Он испытал шок.

– Он дышит! Глаза у него открыты!

– Это ничего не значит. В дальнейшем боль может усилиться.

Отец с ужасом уставился на меня, как если бы я желал его сыну чего-то дурного. И злобно обратился к остальным:

– Это еще кто?

Бравый здоровяк был так взволнован, что не желал признавать серьезности случившегося и обратил свое смятение в гнев против меня. Я чувствовал, что он вот-вот полезет в драку. Но тут вмешался Гавейн:

– Нарам-Син – целитель. Самый великий из всех, кого я знаю. Он пользует царицу Кубабу.

Самоуверенность Волшебника и популярность царицы Кубабы незамедлительно вызвали у присутствующих почтение. Я не стал опровергать слов Гавейна и осторожно заговорил с лесорубом:

– Ты беспокоишься о сыне, ты хочешь, чтобы он оправился. Я тоже. Если позволишь, я позабочусь о нем, пока он не сможет опять резвиться.

Потрясенный горем плачущего у него на груди ребенка дровосек что-то растерянно пробормотал. Вмешался старшина лесорубов:

– Саул и Маэль воспользуются твоей помощью. Ты ведь не против, Саул?

Поколебавшись, отец угрюмо согласился. Мы вошли в шатер из звериных шкур, который он передвигал с вырубки на вырубку по мере валки леса. Жил он вдвоем с сыном, потому что жена умерла в родах. После ее смерти он не донимал мальчонку придирками, как порой поступают другие вдовцы, а перенес на него всю свою способность любить – я понял это, увидев сундук, набитый игрушками: вырезанными из дерева зверюшками, кубарями, шарами и тележками.

– Маэль, – шептал он, поглаживая кудрявую головку лежащего на волчьей шкуре сына.

Как я и опасался, состояние мальчика ухудшалось. Его много раз вырвало, он жаловался на головную боль. Несмотря на то, что я сделал ему холодный компресс, беднягу сжигал внутренний жар. Упрямый отец отчаянно бодрился:

– Он просто крепко перепугался, вот и все… Хорошая еда, хороший сон, хороший отдых. А, Маэль? Завтра он снова разрумянится.

Я притворно поддакивал.

«Три дня, никогда не жди больше трех дней». Правило Тибора не выходило у меня из головы. «Если промедлишь больше трех дней, вмешиваться бесполезно». Что мне следовало предпринять? «Позволь телу восстановиться, ведь оно для этого приспособлено, но жди не дольше трех дней!» О Тибор, наставник мой, почему нынче вечером тебя нет со мной рядом? Почему ты далеко и я не могу с тобой посоветоваться? Волшебник наблюдал за мной, догадываясь, что я скрываю свои мысли.

Всю ночь ребенок то стонал, то дремал. Трудно определить, что пугало меня сильнее: его стоны внушали мне сочувствие, а молчание заставляло опасаться потери сознания.

К утру багровое лицо малыша изменилось, стало мертвенно-бледным, окруженные синевой глаза ни на чем не фиксировали взгляд, губы не могли произнести ни слова. Голова мальчонки моталась из стороны в сторону – только это и свидетельствовало о том, что жизнь еще теплится в бедном теле.

В шатер заглянул старшина лесорубов и окликнул отца:

– Саул, там змеиное гнездо.

Сильно встревоженный, Саул выпрямился. Старшина продолжал:

– В стволе было гнездо. Уж не знаю, сколько змей в нем извивалось. Так что, если твой сын…

Вытаращив глаза, Саул договорил за него:

– Разгневанный Дух змеи вселился в него. Вот почему он больше не говорит. Дух змеи завладел им.

Опустившись на колени перед ребенком, он встряхнул его:

– Маэль! Избавься от незваного гостя, ну же! Маэль! Ты меня слышишь?