Цитаты из книги «Улисс из Багдада»

Самое трудное в споре – не защищать точку зрения, а иметь ее.

Мы думаем, что бежим из тюрьмы, а сами тащим за собой решетку

Если сформулировать разницу между нами, сынок, то я – оптимист, который говорит «завтра», а ты оптимист, который говорит «там». У тебя оптимизм раскрывается в пространстве, я же размещаю его во времени. – Не умаляй разницы между твоей позицией и моей. Твой оседлый оптимизм – это фатализм. – А твой кочевой оптимизм – это трусость бегства.

Что может быть надежнее мира, где есть только домашние преступления – утонченные, талантливо задуманные, исполненные умными преступниками, применяющими замысловатые яды? Нам, живущим здесь, в мире уродов, где все решается силой, это кажется волшебно-экзотичным.

– Мне хотелось бы жить в ладу с собой. – Однако именно так и узнают кретина: он всегда в ладу с собой. Почему говорят про дурака: глуп как колокол? Потому что у колокола всего один звон. – Ну так я не просто колокол. Я колокол треснувший. – Сын, только когда колокол треснул, он звучит правильно, потому что дает несколько звуков одновременно.

Да, сын, хотелось бы нам говорить фразы простые, твердые, окончательные, убеждая себя, что выдаем ломтями саму истину. Но чем дальше продвигаешься по пути мудрости, тем меньше остается этой гордыни: человеку открываются собственные сложности, проступают внутренние линии напряжения.

Быть кретином – всегда завидная доля

. Самое трудное в споре – не защищать точку зрения, а иметь ее. – Причем одну! – Да, потому что все мы несем в себе нескольких личностей. Только дурак думает, что он единственный жилец дома. – Как ему это удается? – Он заткнул кляпом глотку всем другим своим «я» и запер их в шкафу.

Кто видел, как Лейла берет сигарету двумя пальцами, обнюхивает, проворным жестом поднеся к трепещущим ноздрям, подводит зажигалку к табаку – зрачки горят, затылок напряжен, лицо поглощено ожиданием, пухлые губы словно говорят: «Погоди, моя хорошая, ты еще не так заблагоухаешь, когда я тебя подожгу», – тот знает, что такое ожидание счастья. Искорки. Легкий хруст. Даже бумага поскрипывала от удовольствия. Затем Лейла подносила сигарету ко рту, втягивала воздух с усердием музыкантши, опускала веки, откидывала голову назад, и казалось, сигарета овладевает ею: за счет сокращения мышц, спазмов грудь Лейлы вздымалась, плечи упирались в диван, колени раздвигались – чувствовалось, что все ее тело призывает дым, встречает его, пьет, радостно дает себя заполонить. Когда она открывала глаза – ресницы трепетали, зрачок становился расплывчатым, – она напоминала наложницу, что встает, дрожа и пунцовея, застигнутая после ночи любви, проведенной с султаном, и на какой-то миг казалось, что она в испуге спохватится, успела ли себя прикрыть. Потом рука подносила сигарету ко рту, губы притягивали ее, обхватывали, и дым выходил из горла, из ноздрей – гибкий, томный, ленивый, великолепно-белый по контрасту со смуглой кожей той, что испускала его

при диктатуре люди часто хохочут, смех входит в аптечку первой помощи.