– Бальтазар Бальзан так помог мне своими книгами, – начала Одетта. – Я никогда не думала, что мне удастся отплатить ему за все, что он мне дал; вплоть до того момента, когда несколько недель назад по стечению обстоятельств он укрылся у меня. Вскоре ему предстоит вернуться в Париж, потому что в его возрасте и при таких заслугах не начинают новую жизнь в Шарлеруа. Однако он не смеет, потому что прежде всего стыдится, но, кроме того, он боится.

Она повернулась к Изабель, которая, казалось, скептически отнеслась к слову «боится».

– Боится вас, мадам! Почему? Потому что вы нынче не восхищаетесь им, как прежде. Вы должны гордиться вашим мужем: он сделал счастливыми тысячи людей. Быть может, среди них есть скромные секретарши и ничтожные служащие, вроде меня, но ведь в том-то все и дело! Ему удалось взволновать нас, перевернуть наше существование, нас, не слишком склонных к чтению, тех, кто – в отличие от вас – не столь высокообразован, и это доказывает, что он более талантлив, чем другие! Гораздо более! Знаете, мадам, Олаф Пимс, быть может, тоже пишет великолепные книги, но, чтобы их прочесть, мне потребуется словарь и несколько упаковок аспирина, и все затем, чтобы уразуметь, о чем он говорит. Это сноб, который обращается лишь к тем, кто прочел не меньше книг, чем он сам.

Она протянула издателю чашку чаю, метнув в него укоризненный взгляд.

– Теперь о вас, месье. Вы должны, прежде всего, защищать автора от тех людей из Парижа, которые оскорбляют его, портят ему настроение. Если вам повезло заполучить подобное сокровище, нужно оберегать его. Иначе стоит сменить профессию! Попробуйте лимонный кекс, я его специально испекла!

Затерроризированный издатель повиновался. Одетта вновь повернулась к Изабель Бальзан.

– Вы думаете, что он вас не любит? Что он вас больше не любит? Быть может, и он так думает… между тем я заметила одну вещь: вашу фотографию он постоянно носит с собой.

Изабель, тронутая простотой Одетты, опустив голову, искренне сказала:

– Он столько раз обманывал меня…

– Ах, мадам, если вы полагаете, что мужчина не должен допускать ни флирта, ни вздоха, не стоит выходить замуж, возьмите лучше собаку! И уж тогда нужно посадить ее на цепь. Подозреваю, что даже мой Анту-ан, которого я так любила и люблю двадцать лет спустя, лапал других женщин. Других, быть может, более смазливых или просто пахнущих иначе. Неважно, ведь умер он в моих объятиях. В моих. Глядя на меня. И это мое утешение навеки…

Какое-то мгновение она боролась с внезапно нахлынувшим чувством, потом заставила себя продолжить:

– Бальтазар Бальзан вернется к вам. Я делаю все, чтобы вернуть его вам, чтобы он вновь обрел форму, улыбался, смеялся, потому что, по правде сказать, нельзя позволить утонуть таким мужчинам – добрым, одаренным, неловким, щедрым. Я через два дня возвращаюсь в Шарлеруа, в свой магазин. Так вот, мне бы не хотелось, чтобы мой труд оказался напрасным…

Бальтазару было больно смотреть на Одетту, которая публично разрывала на клочки историю их любви. Ему так хотелось, чтобы она продолжалась, он ненавидел Одетту за это мучение. В ее лице, казалось, сквозили затаенная боль, растерянность, какое-то сумасшедшее выражение, но он чувствовал, что возражать ей бесполезно. Если уж она решила, что будет так, она от этого не отступится.

Перед отъездом в Париж, он совершил прогулку среди дюн вместе с Изабель. Оба они вовсе не были уверены, что им удастся возобновить семейную жизнь, но ради Франсуа решили сделать попытку.

Когда они подошли к дому рыбака, оттуда отъехала машина «скорой помощи», разрезавшая воздух завыванием сирены: у Одетты случился сердечный приступ.

Так как жизнь ее висела на волоске, все остались в Блекенблеке. И лишь после того как в реанимации заверили, что состояние Одетты больше не внушает опасений, издатель, Изабель и Франсуа отправились в Париж.

Бальтазару удалось продлить аренду коттеджа; он присматривал за Руди и Сью Элен, специально оговорив, что те должны скрывать от матери, что он по-прежнему здесь. – Позже… Когда она пойдет на поправку. Каждый день он отвозил детей в клинику и дожидался их в приемном покое среди зеленых растений в кадках, бабулек в халатах и пациентов, приклеенных к капельницам на стойках.

Наконец к Одетте вернулись силы, краски, настроения, она удивилась, заметив, что на тумбочку возле кровати кто-то поставил фотографию Антуана.

– Кто это сделал?

Дети признались, что инициатива исходила от Бальтазара и что последний остался в Блекенблеке и по-отечески заботился о них.

По волнению матери, по всплескам на кардиомониторах, по танцу зеленых диаграмм, показывавших биение пульса, дети поняли, что Бальтазар был прав, оставшись до выздоровления Одетты, они не сомневались, что ее болезнь была связана с тем, что она оттолкнула Бальтазара, – этого ее сердце не могло вынести.

Назавтра Бальтазар, взволнованный, как пятнадцатилетний подросток, проник в палату Одетты. Он преподнес ей два букета.

– Но почему два?

– Один от меня. Другой от Антуана.

– Антуана?

Усевшись возле ее кровати, Бальтазар с нежностью указал ей на фотографию мужа:

– Мы с Антуаном подружились. Он принял меня. Он считает, что мое чувство к вам дает мне достаточное право на его уважение. Во время вашей болезни он признался мне, что несколько поторопился, возрадовавшись; он решил, что вы присоединитесь к нему. Потом он рассердился на себя за столь эгоистичную мысль. Ныне – ради детей и вас – он радуется, что вам лучше.

– Что он еще вам сказал?

– Это вам не понравится…

Бальтазар почтительно склонился к Одетте и прошептал:

– Он поручил вас мне…

Пораженная Одетта зашлась в безмолвных рыданиях, растроганная до глубины души. Все же она попыталась пошутить:

– А моего мнения он не спросил?

– Антуан? Нет. Он полагает, что вы малость туповаты.

Он наклонился ниже и добавил с невыразимой нежностью:

– Я сказал ему, что согласен с ним.

Они наконец поцеловались. Тотчас кардиографы затрепетали, поднялась тревога, примчались врачи, потому что сердце Одетты захлебывалось от радости. Бальтазар, прервав поцелуй, прошептал, глядя на Одетту:

– Спокойно, Одетта, спокойно.

Кожа – внутри «роллс-ройса». Кожа – шофер и его перчатки. Из кожи – чемоданы и сумки, распирающие багажник. Из кожи – высунувшаяся из-за портьеры плетеная сандалия, возвещающая видение стройной ноги. Из кожи – ярко-красный костюм Ванды Виннипег.

Персонал почтительно склонил головы.

Ванда Виннипег пересекла порог, не бросив ни единого взгляда по сторонам, не удостоверившись, несут ли следом вещи. Могло ли быть иначе?

Служащие трепетали за стойкой отеля. Не в состоянии пронизать благоговением задымленные стекла очков Ванды, они принялись расточать формулы гостеприимства:

– Добро пожаловать, мадам Виннипег. Для нас большая честь приветствовать вас в отеле «Ройяль Эмерод». Мы сделаем все, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным.

Она приняла эти знаки высокого почтения как неизбежную мелочь положенной сдачи, не удостоив ответом. Служащие продолжили беседу, будто она принимала в ней участие:

– Салон красоты открыт с семи утра до двадцати одного часа, так же как зоны фитнеса и бассейна.

Она поморщилась. В панике менеджер поспешил предупредить могущую возникнуть проблему:

– Если вы настаиваете, мы, естественно, можем изменить расписание, подстроив его под ваши требования.

Прибывший в спешке директор, не отдышавшись, скользнул из-за ее спины и провизжал:

– Мадам Виннипег, какая огромная честь для нас, что вы остановились в отеле «Ройяль Эмерод»! Мы сделаем все, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным.

Поскольку он использовал то же клише, что и его подчиненные, у Ванды Виннипег появилась насмешливая улыбка, говорившая служащим: «А ваш патрон не слишком искусен, разве так мудрено было выразиться изящнее, чем вы?» – затем она снизошла до того, что протянула руку для поцелуя. Директор, не уловивший ее иронии, ничего не заподозрил, когда она соблаговолила ответить ему:

– Я в самом деле надеюсь, что не буду разочарована: принцесса Матильда так нахваливала мне ваше заведение.

Рефлекторно щелкнув каблуками – промежуточное движение между военным приветствием и движением танцора танго, благодарящего партнершу, директор парировал удар: он вдруг осознал, что в лице Ванды Виннипег он не только принимает одно из крупнейших в мире состояний, но и женщину, чье имя включено в Готский альманах.^[3]

– Вы, естественно, знаете Лоренцо Канали?

Представляя своего любовника, она сделала жест в его сторону: красивый мужчина с длинными, будто навощенными темными волосами наклонил голову, даря полуулыбку, он в совершенстве играл роль принца-консорта, который вместе с осознанием своего высокого ранга впитал необходимость проявлять большую любезность, чем королева.

Затем Ванда удалилась в свои апартаменты, прекрасно зная, что ей вслед несется шепоток:

– Мне казалось, что она выше… Какая прелестная женщина! Правда ведь, она выглядит еще моложе, чем на снимках?

Едва войдя в апартаменты, она тут же ощутила, что здесь ей будет хорошо; между тем она со скептической гримасой выслушала директора, нахваливавшего достоинства номера. Несмотря на простор, на две отделанных мрамором ванные комнаты, изобилие расставленных повсюду букетов, качественные телевизоры, ценную мебель, отделанную маркетри, Ванда осталась верна избранной линии, ограничившись замечанием, что неплохо бы иметь на террасе столик с телефоном, на случай, если она оттуда вдруг захочет связаться с одним из своих агентов.

– Разумеется, мадам, вы правы, мадам, сию же минуту мы вам его установим.

Она удержалась от уточнения, что никогда им не воспользуется, ей достаточно и мобильника, так как намеревалась упорно изводить его, чтобы он служил как следует. Директор «Ройяль Эмерод» закрыл дверь с почтительным поклоном, посулив знатной постоялице златые горы.

Оставшись наконец одна, Ванда Виннипег вытянулась на диване, предоставив Лоренцо и горничной развешивать одежду по шкафам. Ей было известно, какое впечатление она производит, и она неизменно наслаждалась этим.

Ее уважали, поскольку она умела настоять на своем; поскольку она открывала рот лишь затем, чтобы высказать какое-либо неприятное замечание, ее боялись. Переполох, сопровождавший любое ее появление, основывался не только на ее богатстве, или известности, или безупречной внешности, но и на некой витавшей вокруг нее легенде.

Как же в результате ей удалось достичь всего этого? В соответствии с ее собственным заявлением все сводилось к двум принципам: суметь выйти замуж и суметь развестись.

С каждым новым замужеством Ванда все выше поднималась по общественной лестнице. Последний брак – пятнадцать лет назад – сделал ее нынешней Вандой Виннипег. Связавшись с миллиардером Дональдом Виннипегом, она сделалась знаменитой, снимки их свадьбы опубликовали газеты всего мира. Впоследствии фотографиями Ванды заполнились обложки глянцевых журналов, это произошло после развода, одного из наиболее скандальных и медиатизированных, развода, превратившего ее в одну из самых золотых женщин планеты.

С тех пор как жизнь рантье дала ей средства для воплощения любых желаний, Ванда Виннипег довольствовалась тем, что нанимала весьма квалифицированных людей для ведения всех дел; если те не справлялись, она избавлялась от них без сожаления.

Вошедший Лоренцо любовно проворковал теплым голосом:

– Ванда, какова наша послеобеденная программа?

– Сначала можно окунуться в бассейн, потом отдохнуть в спальне. Что скажешь?

Лоренцо немедленно перевел на свой язык оба приказания Ванды: вначале он любуется тем, как она проплывает свои два километра, а затем занимается с ней любовью.

– Отлично, Ванда, мне очень нравится эта перспектива.

Ванда Виннипег адресовала ему благожелательную улыбку: разумеется, у Лоренцо не было иного выбора, кроме как согласиться, но было весьма галантно с его стороны с удовольствием разыграть покорность.

На пороге ванной неуловимое движение Лоренцо заставило ее восхититься его великолепным ростом, изгибом спины. Она с наслаждением представила себе, как вскоре стиснет ягодицы этого самца.

Вот от чего я млею, поди знай почему!

Во внутренних монологах Ванда предпочитала изъясняться простыми фразами с вкраплениями простонародных оборотов, выдававших ее происхождение. К счастью для Ванды, кроме нее, их никто не мог слышать.

Лоренцо вернулся в льняной рубашке и облегающих плавках, готовый сопровождать ее в бассейн. Никогда еще у Ванды не было подобного спутника: он сосредоточивал свое внимание исключительно на ней, не заигрывал с ее подругами, ел то же, что она, вставал в те же часы, причем сохранял при этом прекрасное расположение духа. Неважно, нравилось ему все это или нет, он исполнял свою роль.

Если подвести итог: он был безупречен. Что означало, что и Ванда ничуть не хуже.

Так что она думала не о его внешности, а о его поведении: Лоренцо вел себя как профессиональный жиголо, а уж с жиголо Ванда умела обращаться. Еще несколько лет назад, столкнувшись с безупречной галантностью и вниманием Лоренцо, она заподозрила, что здесь отсвечивает голубизной. Однако сегодня почти не придавала значения тому, интересуют ли Лоренцо мужчины; если он отлично трахается, причем тогда, когда у нее возникает желание заняться любовью, то этого вполне достаточно. Чего же еще желать! И если он, как многие другие, скрывается в туалете, чтобы вкатить себе дозу препарата, позволяющего ему всегда быть к ее услугам, то что ей за дело до этого?…

Мы, женщины, умеем недурно притворяться… Так отчего бы нам не позволить им, в свою очередь, прибегать к мелким ухищрениям?

Ванда Виннипег достигла того счастливого момента своих жизненных упований, когда наконец ее цинизм превратился в своеобразную мудрость: освободившись от сковывающих ее моральных ограничений, она наслаждалась жизнью, воспринимая ее такой, какова она есть, и мужчин такими, как есть, без раздражения.

Взглянув в ежедневник, она проверила безупречно организованный ход своих каникул. Поскольку Ванда ненавидела скуку, она стремилась предусмотреть все: благотворительные вечера, посещение роскошных вилл, где отдыхали друзья из jet set,^[4] массаж, открытие модных ресторанов, бутиков, костюмированные балы; здесь не было места импровизации; часы, отведенные шопингу или сиесте, были строго размечены. Весь ее персонал, включая и Лоренцо, имел копию ее расписания и должен был оказывать сопротивление светским прожигателям жизни, пытавшимся с их помощью заручиться присутствием мадам Виннипег на каком-либо обеде или вечеринке.

Успокоенная, она закрыла глаза. Однако в этот момент ее настиг запах мимозы. Она встревожилась, выпрямилась и беспокойно огляделась. Ложная тревога. Она стала жертвой собственного парфюма. Этот аромат напомнил ей, что часть детства она провела в этих местах, в то время она прозябала в бедности и звали ее отнюдь не Ванда. Никто не знал об этом и не узнает. Она совершенно преобразила собственную биографию, заставив всех поверить, что она родилась в России, где-то под Одессой. Акцент, расцвечивавший ее речь на пяти языках – так явственно подчеркивавший роковой тембр ее голоса, – способствовал упрочению этого мифа.

Вставая, она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Прощайте, всплывающие островки прошлого! Ванда контролировала все: свое тело, окружение, деловую и сексуальную жизнь, свое прошлое. Здесь ей предстоит провести восхитительные каникулы. К тому же она заплатила за это.

Неделя протекала просто волшебно.

Они порхали с «изысканных обедов» на «восхитительные ужины», не пренебрегая «божественными вечерами». Течение бесед в этой череде дней не предвещало ничего непредвиденного, поэтому Ванда с Лоренцо довольно быстро включились в обсуждение, как если бы провели лето на Лазурном берегу: преимущества привилегированного диско-клуба, возвращение трусиков-стрингов («Забавная идея, но, не правда ли, когда можешь себе это позволить…»), «удивительная игра», когда нужно с помощью мимики изобразить название фильма («Если бы вы видели, как Ник старался, чтобы мы угадали „Унесенных ветром"!»), автомобили, работающие на электричестве («Дорогая, для прогулок на пляж это просто идеально»), разорение Аристотеля Парапулоса и, прежде всего, катастрофа, случившаяся с личным самолетом «этих бедных Свитенсонов» («Самолет с одним мотором, нет, дорогая, как можно брать такой самолет, когда есть средства, чтобы заказать специальный рейс?!»).

В последний день вылазка на яхту Фаринелли («Ну да, он король итальянского сандала, хитрец с двойной моралью, он ни с кем не считается, кроме себя») увлекла Ванду и Лоренцо в мирные воды Средиземного моря.

Женщины быстро сообразили, в чем основное преимущество такой поездки: забраться на капитанский мостик, чтобы затем продемонстрировать – каков бы ни был их возраст – совершенную пластику тела, твердую грудь, тонкую талию и ноги без малейших признаков целлюлита. Ванда проделала это упражнение с той отлично отработанной естественностью, которую мастерски умела подавать. Лоренцо – решительно, образец! – окинул ее теплым влюбленным взглядом. Разве не забавно? Ванда стяжала несколько комплиментов, что привело ее в доброе расположение духа, и в этом состоянии, подкрепленном розовым провансальским вином, она вместе с развеселой группой миллиардеров высадилась на пляже Сален, где располагался ресторан «Зодиак».

Столик для них был накрыт в тени под соломенным тентом.

– Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.

Естественно, никто и ухом не повел при звуках этого униженно молящего голоса. Просьба исходила от старика, державшегося на почтительном расстоянии. Все продолжали смеяться, громко болтать, будто его вообще не существовало. Ему самому показалось, что фразы его унеслись в пустоту, но он все же вновь завел шарманку:

– Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.

На сей раз воцарилось недовольное молчание, означавшее, что занудливый приставала замечен. Гвидо Фаринелли бросил недовольный взгляд на хозяина ресторана, который, быстро вняв беззвучному внушению, приблизился к старику, ухватил его за руку и, ворча на него, выпроводил.

Беседа потекла свом чередом. Никто не заметил внезапной бледности Ванды.

Она узнала его.

Несмотря на прошедшие годы, на физическое одряхление – сколько ему теперь, должно быть, лет восемьдесят? – она вздрогнула, услышав знакомые интонации.

Она с ходу холодно отбросила это воспоминание. Она ненавидела прошлое. Особенно ту его часть, что была связана с этими местами, – ее нищенское прошлое. Ни на миг, с тех пор как она ступила на этот пляж, с его песком, изобиловавшим колкой черной каменной крошкой, – сколько раз она здесь проходила! – она не вспомнила о забытой всеми поре, поре, когда она не была еще Вандой Виннипег. Потом, несмотря на ее усилия, воспоминание вновь возникло, к немалому удивлению Ванды, обдав ее жарким ощущением счастья.

Конец ознакомительного фрагмента.

Dette (фр.) – долг.

Toulemond (фр.) – можно было бы перевести «Как все».

Готский альманах (Almanach de Gotha, Gothaischer Hofkalender) – дипломатический и статистический ежегодник, издаваемый в Готе с 1763 г., где приводится генеалогия дворянских родов Европы и семей, находящихся в сфере внимания массмедиа.

Jet set (англ.) – термин, зародившийся в 1950-е гг., обозначал социальную элиту (миллионеры, знаменитости, которые встречались в модных ресторанах, закрытых клубах, на термальных курортах). В 1980-е гг. стал восприниматься как синоним VIР.