Конечно, вы можете узнать невероятное множество вещей о ваших соседях, изучив их мусорный ящик. Мусорщик с философским складом ума может развить целую философию жизни, основываясь на том, что он находит в мусорных баках: он узнает, чтó люди выбрасывают, экономны они или расточительны и чем кормят своих детей. И найдется на свете немало людей, которые увидят в нем поборника истины в последней инстанции. «Посмотрите в мусорный ящик, – скажут они, – и вы увидите, что представляет собой человеческий род!» Но он вовсе не такой. Археологи часто натыкаются на кучи кухонных отбросов и, если у них нет лучшего источника, пытаются восстановить по ним черты общества, которое их произвело. Некоторые писатели следуют тому же плану: они пытаются реконструировать наш внутренний образ жизни, наш нынешний образ жизни, рассматривая его мусор. Но если археологам удается открыть такой город, как Помпеи, они могут продвинуться гораздо дальше изучения любого количества кухонных отбросов. Увидев весь город в целом, ученые могут лучше понять, что делали жившие в нем люди, благородными они были или нет. Учреждения и библиотеки, детские комнаты и места общественных развлечений[28] содержат больше универсальной истины о людях, чем записная книжка наркомана. Гармония и человечность женского монастыря стоят больше, чем гармония и человечность борделя, потому что монастырь хотя и в узком смысле, но устремлен к высшим идеалам человеческого рода. Между тем как бордель, по описаниям любителей проституток и сутенеров, статичен, а если в нем что-нибудь движется, то в сторону или вниз. И наконец, младенец более человечен, чем опухоль матки, и человеческий зародыш содержит больше истины, чем фиброид[29].
Я хочу всем этим сказать, что непристойные книги не более поучительны и не ближе к настоящей подоплеке жизни, чем приличные книги. Один лишь Толстой мог увидеть то, что он описал в «Войне и мире»; но любой расторопный ученик старших классов, достаточно обиженный на свою мать, мог бы сочинить «Философию в спальне» маркиза де Сада – и сцены в спальне, и образ мыслей в придачу[30].
В крайних случаях непристойность может стать образом жизни. Порнограф, обреченный жить в спальне и вечно охотящийся за обещанием оргазма, никогда не увидит лес, океан и солнечный свет. Скатолог, запертый в своей полной запахов каморке, обречен искать всю свою жизнь тот вид экскрементов, к которому, по его убеждению, сводится все остальное. Оба они неудачники, потому что порнограф никогда не найдет удовлетворяющее все потребности влагалище, а скатолог, который проводит время среди накопленных им нечистот, никогда не обратит их в золото. Верно, конечно, что неприличные восклицания доставляют некоторым людям облегчение, но это лишь подчеркивает тот факт, что употребляемые ими слова имеют особый психологический первичный характер.
Некоторые придерживаются ребяческой теории, что все пойдет на лад, если употреблять при каждом случае грязные слова; но если понаблюдать за таким субъектом пять или десять лет, то оказывается, что это не приводит к цели. Такой подход с самого начала выдает неудачника. После того как этот человек в течение 10 лет повторит 100 000 раз tish или mother-cuffer (что составляет скромное число – тридцать раз в день), он почти всегда обнаружит, как об этом свидетельствует моя клиническая практика, что дела его пошли не лучше, а хуже. В таком случае человек способен лишь причитать: «Посмотрите, как я старался! Почему мне всегда не везет!» Но это лишь доказывает, что дело не в «старании», потому что дела его не пошли бы лучше, даже если бы он повторял свою любимую непристойность триста раз в день. Неудачника создает не теория сама по себе, а способ, с помощью которого он ее применяет. Удачник, исходя из того же предположения, возьмет себе два свободных дня и осуществит всю программу, выговорив по пятьдесят тысяч проклятий за день. И если это не приведет к цели, он создаст для себя новую теорию успеха, сэкономив таким образом десять лет. Вот чем различаются в жизни удачник и неудачник. Вся жизнь человека зависит от того, удачник он или неудачник, и этим же определяются ее результаты, потому что люди доверяют ему или не доверяют, зная, кто он такой.
Другие полагают, что непристойность в большинстве случаев агрессивна и потому предосудительна [5]. Есть, однако, две ситуации, когда она может быть эффективна именно вследствие своего неприличия: совращение и удовольствие.
При совращении непристойность может быть использована по тому же принципу, по которому торговец пытается всучить свой товар. Проявляемая в этом случае испорченность того же рода, как у американских бойскаутов, соревнующихся за почетный значок Коммерсанта (хотя их организация, как предполагается, основана на идеализме свободного общения с природой сэра Роберта Баден-Пауэлла). Это искусство урвать себе кусок, испортив красоту природы[31].
Непристойность для удовольствия – это сатира на испорченность, а сатира – целительный смех, вскрывающий язвы политического устройства и человеческих отношений. Тем самым непристойность для удовольствия делает жизнь менее непристойной. У Рабле больше скатологии, чем у других писателей, потому что он пытался извлечь радость из своей скатологической эпохи[32]. Посвящение к моему любимому изданию этого писателя в переводе Томаса Эркарта звучит так:
Немножко радости сильней печалей всех,
Поскольку человеку нужен смех.
Но сатира вовсе не то же самое, что непристойность бунта: «Вот я скажу тебе эти грязные слова и увижу по выражению лица, гадина, насколько ты застенчив и перестанешь ли ты меня любить».
Точно так же юмористические стихотворения «повес» эпохи Реставрации по поводу clap[33] и great pox[34] – болезней, в конечном счете неизбежных и неизлечимых для повесы тех времен, – вовсе не то же самое, что исполненные жалости к себе сочинения нынешних авторов, выплевывающих грязные слова того же содержания. Если непристойность принимается всерьез тем, кто ее говорит, или тем, кто ее слышит, то она в большинстве случаев обидна. Если же она говорится ради удовольствия, а не бросается человеку в лицо вроде выплюнутой жвачки, то читатель или слушатель может либо присоединиться к этому удовольствию, либо уклониться, сказав: «Это меня не забавляет».
Излюбленные способы использования непристойности для удовольствия – это остроты, шутки и лимерики[35]. К сожалению, существует лишь ограниченное число острот, построенных из шести главных непристойных слов, и все эти комбинации составлены уже давным-давно. Непристойных шуток можно придумать значительно больше, но и они большей частью потеряли свою новизну после того, как сто миллионов студентов колледжей провели сто миллиардов часов в ста тысячах тавернах за последние сто лет [6]. В наше время оригинальность может проявиться главным образом только в лимериках.
Один из самых забавных способов получать удовольствие от непристойности и ее преследователей – это заменять подлинные слова аналогично звучащими искусственными, наподобие того, как это делается в «Официальном учебнике секса» [7], где говорится о erroneous zones, vesuvious и о plethora, представляющей собой маленький предмет, по форме напоминающий футбольный мяч, расположенный около frunella, непосредственно над трубками pomander. Разумеется, во время coginus мужской vector должен прорвать hyphen. В романе «Билли и Бетти», написанном Твигс Джеймсон, используется нарочно придуманный словарь, еще лучше служащий для этой цели, поскольку ее слова звучат ближе к подлинным и применение их доставляет больше удовольствия настоящим любовникам. Например, тот, кто не может найти партнера для clamming, всегда может для этого automate, и Джеймсон иллюстрирует примером, как можно этим способом дойти до конца, независимо от того, окажется ли у вас пустой pudarcus или полный glander.
Может быть, подходящий случай для применения непристойностей предоставляется, когда занимаются любовью [8]. Это первичная сцена, и потому первичные образы, по крайней мере сексуального характера, здесь могут пригодиться. Сюда не относятся ни совращение, ни эксплуатация. Предполагается, что обе стороны занимаются любовью, дав уже свое согласие, и, более того, каждый из партнеров заинтересован в том, чтобы усилить удовольствие, которое получает другой. Возникающие при этом первичные образы уже незачем подавлять, и у некоторых людей они достигают полного проявления. Они усиливают и в свою очередь усиливаются множеством ощущений, которые их освобождают: видом, звуком, прикосновением, запахом, вкусом и теплом, излучаемым возбужденной кожей каждого из партнеров по направлению к другому. И это вовсе не то же самое, что употребление непристойности в виде ругательства или кощунства, о чем свидетельствует следующее стихотворение:
Она сказала «Cuff you», а затем, покраснев, увидела,
Как он вышел и нашел вместо нее
Леди, которую он пригласил к чаю
И которая потом сказала: «О да, cuff me!»
Мы ставим себе здесь серьезную цель: сексуальное воспитание или даже сексуальное влияние. Мы условились уже по поводу терминологии, включая некоторые анаграммы, а также договорились по возможности избегать непристойности. Договоримся также, что нет причины избегать удовольствия, и рассмотрим различные подходы к интересующему нас предмету.
Самый затруднительный вопрос, касающийся «сексуального восприятия», заключается в том, «как надо объяснять секс нашим детям». Затруднение возникает здесь потому, что это довольно пустой вопрос, имеющий не больше смысла, чем вопрос «как надо объяснять историю (или геометрию, или кулинарию) нашим детям?». Чтобы «объяснять» историю или геометрию, требуется несколько лет преподавания и согласованной с ним домашней работы, но и после этого лишь немногие дети, а если уж на то пошло, то и не многие учителя действительно «понимают» эти предметы. В конце концов большинство родителей говорит себе (или друг другу): «Выходит, что ты, болван, так-таки и не умеешь объяснить секс своим детям!» или, что еще хуже: «Вот! Я и есть тот родитель, который знает, как объяснить секс своим детям!». Беда здесь не в родителях, а в том, что нет такой вещи, как «секс», который можно «объяснить». Ее нет точно так же, как нет вещи, именуемой «кулинарией», которую можно было бы «объяснить». (Larouss Gastronomique[36] даже не пытается это сделать, а просто приводит немного истории.) Может быть, полезно поговорить о тепле и аромате кастрюли, но если вы станете делать чертежи газовой аппаратуры или предостерегать от ядовитых грибов, у вас не получится таким образом стать хорошим поваром. Вы не можете отвести в сторону вашу дочь или сына и сказать: «Сейчас я объясню тебе секс, ABC + DEF = G. Вопросов нет? Тогда спокойной ночи, пора спать». Да и что значит отвести в сторону? В сторону от чего?
Что касается маленьких детей, то обычно их первый вопрос – откуда появляются младенцы. Поскольку этого в действительности никто не знает, родители большей частью полагают, что от них требуется объяснить насчет «толкания»[37]. Они либо избегают существа дела, призывая на помощь аиста или другую птицу, либо принимают вызов и говорят: «Мужчины вставляют свою штучку в женскую штучку и откладывают семя и т. д., и вот так делаются младенцы». Говоря это, родитель либо придает своему лицу игривое выражение, либо держит верхнюю губу в поджатом положении – отчасти потому, что, как он знает, это неправильный ответ и что он сам хотел бы узнать от кого-нибудь правильный. Но ребенок, вместо того чтобы слушать эту информацию, задает себе действительно важный вопрос: «Почему это папа выглядит так игриво?» или «Почему он поджимает верхнюю губу?». Ведь ребята на улице говорят об этом куда более естественно и на самом деле объясняют это; и хотя они зачастую делают это неверно, а некоторые из них утверждают, что их родители ничего подобного не делали, все же они расходятся с ощущением, что провели стимулирующий и поучительный семинар. Все они при этом серьезны, вдумчивы и рассудительны, никто не делает игривых ужимок и не поджимает верхнюю губу.
Вот и все по поводу детского сексуального воспитания с трех лет до одиннадцати. Сексуальное воспитание в промежуточном возрасте, с двенадцати до двадцати лет, поставлено немногим лучше.
Сексуальное воспитание в промежуточном возрасте часто предлагается в виде лекций и книг. Как вы знаете, я представляю себе каждого индивида состоящим из трех человек: Родителя, который может быть критически настроенным, сентиментальным или заботливым; рационального, ориентированного на факты Взрослого и послушного, бунтующего или спонтанного Ребенка [9]. Книги и лекции о сексе можно классифицировать по тому признаку, исходят ли они от Родителя (или даже, точнее, от какого Родителя), от Взрослого или от Ребенка (или даже, более точно, от какого именно Ребенка). Каждая книга или лекция характеризуется своей основной установкой по отношению к предмету, и эти установки принадлежат, как правило, к одному из следующих пяти классов.
1. Секс – это гигантский Осьминог. С ним все в порядке, пока он остается в надлежащем месте, т. е. в супружеской спальне, где его держат на цепи под кроватью; но если вы встретите секс где-нибудь в другом месте – берегитесь, иначе он вас утащит. Опасаться надо противоположного пола, который прикончит вас, если вы оставите ему хоть малейшую лазейку. Эти опасности лучше всего резюмируются лимериком о молодой леди по фамилии Уайлд, и всякий, знакомый с этим лимериком, знает уже все необходимое о страшном чудовище.
Была одна молодая леди по фамилии Уайлд,
Которая вела себя вполне безупречно,
Размышляя о Христе,
О заразных болезнях
И о том, как бы не родить нечаянно ребенка.
Гигантский Осьминог, в том виде, как его описывают, изобретен Родителем-Отцом, хотя и Мать кое-что об этом знает [10].
2. Секс – это дар ангелов. Это нечто прекрасное и святое, и его не следует кощунственно связывать с земными делами или порочить сладострастным воображением. Ангелов изобрела Родительница-Мать. Отец тоже наслышан об этом, но настроен несколько скептически, поскольку он лично ангелов не встречал [11].
О проекте
О подписке