Методы социальных наук и изучение концентрационных лагерей¹⁸

Каждая наука неизбежно основывается на немногих невыраженных, элементарных и аксиоматических допущениях, которые обнаруживают себя лишь при столкновении с совершенно неожиданными явлениями, непостижимыми в ее прежних категориальных рамках. Социальные науки и методы, развитые ими в течение прошедших ста лет, не являются исключениями из этого правила. В данной работе утверждается, что институт концентрационных лагерей и лагерей смерти, то есть социальные условия в них, а также их функции при тоталитарных режимах в рамках их аппаратов террора, вполне могут стать тем неожиданным феноменом, тем камнем преткновения на пути к должному пониманию современной политики и общества, который вынудит обществоведов и историков пересмотреть прежде не подвергавшиеся сомнению фундаментальные представления относительно хода мировых событий и человеческого поведения.

За обычными трудностями изучения темы, в которой само перечисление фактов звучит как нечто «неумеренное и ненадежное» и о которой от первого лица писали люди, «никогда не сумевшие полностью» убедить «себя, что все это реально, происходит на самом деле, а не всего лишь кошмар», скрывается более серьезное недоумение: в рамках суждений здравого смысла ни сам институт, ни то, что происходило внутри его надежно охраняемых ограждений, ни его политическая роль не объяснимы. Если исходить из того, что большинство наших действий имеют утилитарный характер и что наши злодеяния берут начало в некотором «преувеличении» личной выгоды, мы вынуждены заключить, что этот конкретный институт тоталитаризма недоступен человеческому пониманию. Если же, с другой стороны, отвлечься от любых норм, которых мы обычно придерживаемся, и рассматривать исключительно фантазмы идеологических утверждений расизма в их логической чистоте, то нацистская политика истребления оказывается более чем осмысленной. За ее ужасами стоит та же жесткая логика, что характерна для некоторых систем паранойяльного мышления, где после того, как принята первая безумная посылка, все остальное вытекает из нее с абсолютной необходимостью. Безумие таких систем явно заключается не только в их исходной посылке, но и в том, что за ней следует, невзирая на все факты и невзирая на реальность, которая учит нас, что все, что мы делаем, мы не можем осуществить с абсолютным совершенством. Иными словами, не только неутилитарный характер самих лагерей – бессмысленность «наказания» совершенно невинных людей, неспособность поддерживать узников в состоянии, пригодном для выполнения полезной работы, избыточность запугивания совершенно подавленного населения – придает им их отличительные и тревожные черты. Существенной оказывается их антиутилитарная функция, тот факт, что даже крайне критические ситуации в ходе военных действий не могли оказывать влияние на эту «демографическую политику». Нацисты как будто бы были убеждены, что поддерживать работу фабрик смерти было важнее, чем выиграть войну¹⁹.

В этом контексте эпитет «беспрецедентный»0 в приложении к тоталитарному террору приобретает особое значение. Путь к тотальному господству ведет через множество промежуточных стадий, которые относительно нормальны и вполне доступны для понимания. Далеко не беспрецедентным является ведение агрессивной войны; вырезание вражеского населения или даже тех, кого считают враждебным народом, выглядит повседневным делом в кровавых хрониках истории; истребление коренного населения в процессе колонизации и создания новых поселений происходило в Америке, Австралии и Африке; рабство является одним из древнейших институтов человечества, и массы рабов, используемых государством для выполнения общественных работ, были одной из основ Римской империи. Даже притязания на мировое господство, хорошо известные из истории политических мечтаний, не являются монополией тоталитарных правительств и по-прежнему могут быть объяснены фантастически гипертрофированной жаждой власти. Все эти аспекты тоталитарного правления, какими бы отвратительными и преступными они ни были, имеют одну общую черту, которая отделяет их от рассматриваемого нами феномена: в отличие от концентрационных лагерей, они имеют определенную цель и выгодны правителям примерно так, как обычное ограбление выгодно грабителю. Мотивы ясны и средства достижения цели утилитарны в общепринятом понимании слова. Необычайная трудность, с которой мы сталкиваемся, пытаясь понять институт концентрационного лагеря и найти ему место в истории человечества, состоит в отсутствии таких утилитарных критериев, отсутствии, которое больше, чем что бы то ни было, ответственно за странную атмосферу нереальности, окружающую этот институт и все с ним связанное.

Чтобы яснее понять различие между доступным и недоступным пониманию, то есть между теми данными, которые соответствуют нашим общепринятым исследовательским методам, и теми, которые взрывают всю их систему координат, полезно вспомнить различные стадии развертывания нацистского антисемитизма с момента прихода Гитлера к власти в 1933 г. и до создания фабрик смерти в разгар войны. Антисемитизм сам по себе имеет долгую и кровавую историю, и тот факт, что фабрики смерти питались в основном еврейским «материалом», несколько затемняет уникальность этой «операции». Более того, нацистский антисемитизм продемонстрировал почти поразительное отсутствие оригинальности; он не содержал ни одного элемента – ни в идеологическом выражении, ни в пропагандистском применении, – происхождение которого нельзя было бы проследить до более ранних движений и который уже не стал бы клише в литературе, исполненной ненависти к евреям, еще до возникновения самого нацизма. Антиеврейское законодательство в гитлеровской Германии 1930-х гг., достигшее кульминации в принятии Нюренбергских законов в 1935 г., было новым с точки зрения событий XIX–XX вв.; однако оно не было новым ни в качестве общепризнанной цели антисемитских партий во всей Европе, ни в плане более ранней истории евреев. Безжалостное вытеснение евреев из экономики Германии между 1936 и 1938 г. и погромы в ноябре 1938 г. по-прежнему оставались в рамках того, что можно было ожидать при захвате антисемитской партией монополии на власть в европейской стране. Следующий шаг, создание гетто в Восточной Европе и сосредоточение в них всех евреев в первые годы войны, вряд ли мог удивить внимательного наблюдателя. Все это казалось омерзительным и преступным, но полностью рациональным. Антиеврейское законодательство в Германии, нацеленное на удовлетворение народных требований, изгнание евреев из «переполненных» профессий, по всей видимости, должно было освободить место для страдающего от серьезной безработицы поколения интеллектуалов; принудительная эмиграция, со всеми сопутствующими элементами обыкновенного грабежа после 1938 г. осуществлялась с расчетом на распространение антисемитизма по всему миру, как откровенно указывалось в меморандуме германского министерства иностранных дел всем должностным лицам за рубежом²⁰; сосредоточение евреев в восточноевропейских гетто с последующим распределением их имущества среди местного населения казалось блестящей политической уловкой, позволявшей привлечь на свою сторону крупные антисемитские сегменты в восточноевропейских народах, предложить им утешение за потерю политической независимости и запугать примером народа, пострадавшего гораздо сильнее. В дополнение к этим мерам во время войны можно было бы ожидать голодного рациона с одной стороны и принудительного труда – с другой; в случае победы все эти меры представлялись бы подготовкой к объявленному проекту создания еврейской резервации на Мадагаскаре²¹. На самом деле, таких мер (а не фабрик смерти) ожидали не только внешний мир и сам еврейский народ, но и высшие германские чиновники в администрации оккупированных восточных территорий, военные власти и даже высокопоставленные должностные лица в иерархии нацистской партии²².

Ни судьба европейского еврейства, ни создание фабрик смерти невозможно полностью объяснить и понять в категориях антисемитизма. И то и другое выходит за рамки антисемитской аргументации, а также политических, социальных и экономических мотивов, стоящих за пропагандой антисемитских движений. Антисемитизм только подготовил почву, позволив начать уничтожение народов с еврейского народа. Теперь мы знаем, что эта гитлеровская программа истребления не делала исключений для немецкого народа, планируя уничтожение значительной его части²³.

Сами нацисты или, скорее, та часть нацистов, которая, вдохновляемая Гиммлером и с помощью войск СС реально перешла к политике истребления, нисколько не сомневалась в том, что они вступили в совершенно иную сферу действий, что они делали что-то, чего не ожидали от них даже самые злейшие враги. Они были вполне убеждены, что залогом успеха этого предприятия была крайне малая вероятность того, что кто-то во внешнем мире поверит, что это правда. Ибо правда была в том, что, хотя все другие направленные против евреев меры имели некоторый смысл и, скорее всего, были выгодны их авторам в том или ином отношении, газовые камеры были не выгодны никому. Сами депортации, в период острой нехватки подвижного состава, создание дорогостоящих фабрик смерти, отвлечение на это рабочей силы, крайне необходимой для удовлетворения нужд фронта, общее деморализующее воздействие на германские вооруженные силы и на население оккупированных территорий – все это катастрофически сказывалось на военных действиях на Восточном фронте, как неоднократно указывали военные власти и нацистские чиновники, протестуя против действия войск СС²⁴. Такие соображения, однако, не были просто упущены из виду теми, кто возглавил процесс истребления. Даже Гиммлер знал, что во время крайней нехватки рабочей силы он уничтожает большое число рабочих, которых, по крайней мере, можно было бы заставить работать до смерти, а не просто убивать безо всякой продуктивной цели. И канцелярия Гиммлера издавала приказ за приказом, предостерегая военачальников и чиновников нацистской иерархии, что никакие экономические или военные соображения не должны мешать программе уничтожения²⁵.

Лагеря смерти в структуре тоталитарного террора предстают самой крайней формой концентрационных лагерей. Истреблению подвергались люди, которые для всех практических целей уже были «мертвы». Концентрационные лагеря существовали задолго до того, как тоталитаризм сделал их главным институтом власти²⁶, и для них всегда было характерно, что они были не учреждениями системы исполнения наказаний, что заключенные в них не обвинялись ни в каком преступлении и что в общем и целом они были предназначены для присмотра за «нежелательными элементами», то есть людьми, которые по той или иной причине были лишены правового статуса и своего законного места в правовой системе страны проживания. Интересно, что тоталитарные концентрационные лагеря впервые были созданы для людей, совершивших «преступление», а именно преступление оппозиции к властвующему режиму, причем число этих лагерей росло по мере сокращения политической оппозиции, и они расширялись, когда источник людей, подлинно враждебных режиму, был исчерпан. Ранние нацистские лагеря были достаточно плохи, но вполне понятны: они управлялись СА с применением бесчеловечных методов и были явно направлены на то, чтобы сеять страх, уничтожать выдающихся политиков, лишать оппозицию ее лидеров, запугивать потенциальных лидеров, чтобы те остались в безвестности, и удовлетворять жажду мщения людей из СА не только по отношению к их прямым противникам, но и к членам высших классов. В этом отношении террор СА явно представлял собой компромисс между режимом, который в то время не хотел терять своих могущественных промышленных покровителей, и движением, ожидавшим подлинной революции. Полное умиротворение антинацистской оппозиции было, по-видимому, достигнуто к январю 1934 г.; по крайней мере, таково было мнение самого гестапо и высокопоставленных нацистских чиновников²⁷. К 1936 г. были завоеваны симпатии подавляющего большинства населения к новому режиму: безработица была ликвидирована, уровень жизни низших классов постоянно рос и наиболее мощные источники социального недовольства почти иссякли. Вследствие этого численность содержащихся в концентрационных лагерях достигла исторического минимума просто потому, что более не существовало никаких активных или даже подозреваемых противников режима, которых можно было подвергнуть «профилактическому помещению под стражу».

Именно после 1936 г., то есть после усмирения страны, нацистское движение стало более радикальным и более агрессивным на внутренней и международной арене. Чем меньше врагов нацизм встречал в Германии и чем больше друзей приобретал за рубежом, тем более нетерпимым и более экстремистским становился «революционный принцип». Концентрационные лагеря начинают наполняться в 1938 г. в связи с массовыми арестами немецких евреев-мужчин во время ноябрьских погромов; но Гиммлер говорил об этом уже в 1937 г., когда, выступая перед высшим офицерским составом рейхсвера, он объяснял, что придется считаться и с «четвертым театром военных действий, внутри Германии». В реальности эти «страхи» не имели под собой никаких оснований, и глава германской полиции знал это лучше, чем кто-либо. Когда через год разразилась война, он даже не попытался сделать вид, что это так и использовать войска СС для выполнения полицейских функций внутри Германии, а сразу же отправил их на восточные территории, куда они прибывали после успешного завершения военных действий для того, чтобы взять руководство оккупацией побежденных стран. Позже, когда партия решила поставить всю армию полностью под свой контроль, Гиммлер, не колеблясь, отправил свои отряды СС на фронт.