Цитаты из книги «География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи»

Взять хотя бы писателя Феликса Зальтена. Он больше всего известен своим романом «Бэмби», положенным в основу диснеевского фильма. Но он же написал «Историю жизни венской проститутки». Вот отрывок из первого абзаца: Я очень рано стала проституткой и испробовала все, что только — в постели, на столах, стульях, скамейках, прижатой к голой каменной ограде, лежа на траве, в углу темной подворотни, в chambresseparees, в вагоне железнодорожного поезда, в казарме, в борделе и в тюрьме — вообще может испробовать женщина, однако я ни в чем не раскаиваюсь

Вена также обеспечила Фрейду сырье для теорий. На мягкой кушетке не иссякал поток богачей, измученных проблемами, ибо Город снов был также Городом лжи. В этом городе все занимались сексом, но никто об этом не говорил. Не случайно венцы даже создали особое слово для обозначения красивой лжи: Wienerschmäh. По словам журналиста Карла Крауса, город стал «нравственной клоакой, где нет никого и ничего честного, где всё — фарс».

Более того, новые идеи — в частности, теории Фрейда — получали большее признание именно в таких городах, как Вена, поскольку, пишет Михай Чиксентмихайи, «творчество чаще возникает в тех местах, где новые идеи легче приживаются». Места, привычные к новым идеям и новым способам мышления, более готовы к их появлению, а гений и признание нераздельны. Настоящий гений — это признанный гений.

Это имеет колоссальное значение. Прежде всего, видно, что важно не знание как таковое, а то, как мы с ним обращаемся и сколь легко можем им воспользоваться. Совет, который мы слышали в детстве при неудачах: «Забудь и живи дальше», глубоко ошибочен. К гениальности ведет иной путь: «Помни — и живи дальше».

Психологи не дают уверенного ответа, но подозревают, что все упирается в препятствия и ограничения, а ограничения — точнее, наша реакция на них — есть топливо, которое питает пламя творчества.

Иммиграция способствовала величию. Необычайно большое число гениев, от Виктора Гюго до Фредерика Шопена, реализовали себя на чужбине, подчас в изгнании. Как показывают исследования, пятая часть гениев ХХ века были иммигрантами в первом или втором поколении. Та же динамика сохраняется и в наши дни. Иммигранты составляют лишь 13% населения Соединенных Штатов, но им принадлежит почти треть американских патентов и четверть Нобелевских премий. Иммиграция — частая участь гениев, наряду с «семейной непредсказуемостью».

Однажды в 1905 г. дипломат сообщает гостям, собравшимся на обед, что в России будет революция. Один из гостей выражает скептицизм. «Но кто же устроит эту революцию? Герр Бронштейн из кафе "Централь"?» Раздается всеобщий смех. А вскоре Лев Бронштейн, взъерошенный завсегдатай кафе «Централь» и любитель шахмат, возьмет себе псевдоним. Какой псевдоним? Троцкий. И действительно сделает революцию в России. Никто, надо полагать, не спрашивал у него, чем он зарабатывает…

Тонкая, но существенная. Ситуация подается не как ваше действие. Ваша роль здесь пассивна, а активна роль холода. — Ладно, пусть. А при чем тут творческая мысль и философия? — Действие отступает на второй план. Важнее идея. Я бы и не придала этому значения, если бы не знала другой язык, где в аналогичном случае акценты расставлены иначе. Место играет роль даже в предложении… Наш разговор с Дардис продолжается несколько часов. У нее нет ничего срочного. Я осторожно спрашиваю: как же, мол, дела, бизнес? — В Австрии и Вене дело — это никогда не бизнес. — А что считают делом? — Жизнь. Жизнь — это и есть дело в Вене. По ее словам, Вене присущ «тонкий гедонизм». В пятницу после двух часов дня никто уже не работает. — Можно знать венцев годами — так обстоит дело и по сей день — и понятия не иметь, чем они зарабатывают на хлеб. — Такие вещи не спрашивают? — Спросить можно. Но вообще об этом не говорят. Говорят о том, куда ездили на выходные. Говорят о том, что видели в театре, на какой фильм сходили, какую книгу прочитали, какую лекцию слышали, какой ресторан посетили. Говорят, как разговариваем мы с вами. И только про очень, очень близких друзей вы знаете, чем они зарабатывают.

Немцев обвиняют в том, что они лишены творческой жилки. А вы посмотрите, какой гибкий у них язык! Англоговорящим этого не понять. Немцы же постоянно выдумывают новые слова. Их язык словно создан для изобретения слов. Язык помогает ответить на вопрос, который мучил меня давно: почему столь велико число немецкоязычных философов? Целая плеяда имен — от Шопенгауэра до Ницше, от Канта до Гёте. Я всегда относил это на счет унылых зим и задумчивого характера. Что ж, соглашается Дардис, не без этого. Однако во многом дело в самом немецком языке. Он способствует философской мысли. К примеру, в немецком можно включать в предложение многочисленные определения и уточнения, не делая его громоздким (как случилось бы в английском). Кроме того, продолжает Дардис, «в английском мы мыслим в категориях действия. Действие находится в центре внимания. "Я пошел. Я сделал. Я пришел. Я увидел. Я победил". В немецком языке часто возникает ситуация, когда дело подается более тонким и косвенным образом. К примеру, по-английски мы скажем: "I am cold" ("Я испытываю холод"). Немцы выразятся иначе: "Mir ist kalt" ("Мне холодно")». — Очень уж тонкая разница.

В XIX веке в Вену хлынули иммигранты из самых разных мест: из Галиции, Будапешта, Моравии, Богемии, Турции, Испании и России. К 1913 г. население города более чем наполовину состояло из приезжих. Вена восприняла это этническое многообразие спокойно: «Но гений Вены — специфически музыкальный и всегда был таковым, он приводил к гармонии все народы, все языковые контрасты» (Цвейг). Вена Фрейда была ничуть не менее музыкальна, чем Вена Моцарта, а может, и более музыкальна — в том, как примиряла не только мелодии, но и идеи.