Глава I. Крыша

Двери вагона столичного метро стиснули клетчатый баул. Второй засосало желе из пассажиров, потянув меня следом. Состав тронулся и принялся набирать скорость. Не найдя точки опоры, описала вальсовый квадрат, но от падения меня спасли ручки застрявшей сумки, на которых я повисла, как парашютист на стропах. Пассажиры остались равнодушными к танцу с баулами, кроме двух студентов, нарекших меня навьюченным осликом, вероятно, из-за низкого роста.

Я отпустила красно-синие ручки, подтащила к ногам второй мешок и взялась за поручень. Между створками дверей с надписями «Не прислоняться» образовалась щель, откуда долетал сквознячок с запахом жженой резины. В черных стеклах отражалось мое лицо: припухшие серо-карие глаза, легкий макияж, родинка под правым уголком губ. Из-под мешковатого пуховика торчали ноги-спички, обутые в громоздкие ботинки на шнуровке. Я потерла пальцем пятно на черном пуховике и скуксилась: дырка.

От нечего делать пересчитала свои станции на карте, похожей на цветную каракатицу. Ежедневный ритуал, после которого я моментально забывала количество. От недосыпа мысль растворялась быстрее акварельной капли в воде. Из-за нарушенного сна мое утро начиналось задолго до рассвета. Я приводила светло-русый хаос в подобие прически – волосы до середины лопаток носила распущенными, – подкрашивала ресницы, оставляя отпечатки туши на припухлых нижних веках, и, морщась от алкогольного зловония из маминой комнаты, выбегала на улицу. Шагала пять минут до автобусной остановки, чтобы, ища воздуха в плотной толпе, пересечь МКАД и спуститься в метро на окраине Москвы.

Будильник хоть и разбивал остатки сонливости, но она снова настигала меня в транспорте. Не беда – научилась спать стоя. Стук колес умиротворял. Пригревшись в углу дверей, зажевавших сине-красный баул, я прикрыла глаза и покрепче ухватилась за его ручки.

Мне снилось, будто мои попутчики перечитывают одни и те же строчки в газетах и книгах, потому что смысл ускользал. Снилось, как они набирают текстовые сообщения в «раскладушках» и в попытке отправить СМС поднимают сотовые к потолку. Я знаю, что мобильные операторы не покрывают подземку, и мне смешно наблюдать за их карго-культом.

Под развеселый рингтон пассажир, лица которого не разглядеть, дарит мне связку ключей от семиэтажного дома. В кабине лифта выжжены все кнопки, но я жму наугад – «панелька» заброшена, и войти можно в любую квартиру. Дом принадлежит нам двоим. Мне и тому, кто разделит со мной многоэтажный быт. Он ждет меня наверху. Вдруг мне становится страшно – что, если он исчез вместе с остальными жильцами? Тогда лифт, который двигается по тросу, что объединяет нас, рухнет в шахту.

Я отчаянно жму кнопку вызова, но диспетчерская не отвечает. Кабина ускоряется: подъем перерастает в падение. Вниз, а не вверх.

Пробуждение вышло резким – едва не свалилась на пол, но вовремя удержалась. Поезд замычал и ускорился. Я передернула плечами и заправила за ухо выпавшую прядь волос. Баул по-прежнему висел в дверях. Разве этот тоннельный перегон всегда был настолько протяженным?

Сверившись с наручными часами, стрелки которых, казалось, приклеились к циферблату, вздернула бровь: и минуты не прошло с тех пор, как меня сморил сон, а мы еще не проехали ни одной станции – состав мчался вприпрыжку, стуча колесами.

«Сбой в тормозной системе? Мне что, это мерещится?»

Люди не реагировали на аварийную ситуацию. Я вцепилась в поручень и прижалась к нему. Мое миниатюрное тельце вжало в дверцу, как на центрифуге. Баул, стоявший в ногах, упал, покатился по дорожке из слякоти и остановился в туфлях женщины. Она подтолкнула сумку шпилькой, поджав красные губы.

Меня уже не волновали вещи.

Мы ехали в никуда.

Скорость поезда выходила за пределы технических возможностей. Вагоны скрипели, раскачивались, повизгивали, источали нестерпимую вонь горелой резины. Мигали лампочки. Люди цеплялись за поручни, ворча и бранясь, но не паниковали, словно их не касались законы физики.

Я крепко зажмурилась. Ладони вспотели и соскальзывали с поручня. Сердце ощутимо колотилось. «Восемнадцатилетняя Вера Беляева погибла в тоннеле метро при скорости двести километров в час» – нетривиальная эпитафия для могильного памятника.

Состав начал отрезками сбрасывать скорость, и меньше, чем через минуту, вагон застыл около платформы. Двери разъехались, и мой баул утонул в стоногой толпе. Я с досадой схватила вторую сумку и случайно задела пассажирку на шпильках. Женщина смотрела прямо перед собой. Прижав к груди баул и расталкивая людей плечиками, я вывалилась на платформу.

«Осторожно, двери закрываются…»

С колес поднялись тормозные колодки, вышел с характерным звуком воздух, состав громыхнул и отправился. Его проглотила чернота тоннеля. Обнимая сумку, я смотрела вслед уходящему поезду, пока меня не задел плечом мужчина. Бросив вдогонку пару бранных слов, он слился с толпой. Ноги сами понесли меня вслед за ворчуном, а поджилки все еще тряслись, и все еще зрел ком в горле. Приходило нездоровое понимание, что инцидент произошел не со мной, а с другим навьюченным осликом.

Когда последний вагон исчез в тоннеле, я посмотрела на наручные часы и поджала губы. Хозяин торговой точки, мой начальник, должен был вот-вот нагрянуть: мало опоздания, так еще и умудрилась потерять половину поставки.

Автопилот вывел меня на эскалатор, по которому я побежала на своих двоих. Лавируя между неторопливыми гражданами, нырнула под арку. Навалившись на стеклянные двери выхода всей тщедушной массой, очутилась в подземном переходе. Январское утро окрасило его в персиковый цвет: освещение еще не погасили с ночи. Синяя густота затекала с улицы вместе с нежным московским морозцем и растворялась в ржавчине.

Дыхание стеснилось, вынуждая сделать паузу, облокотиться о стену и стянуть куртку на груди. Сердце колотилось в бешеном ритме, которому подыгрывала кровь, барабанившая в виски. Я была здорово напугана, но паника оставила меня, так и не атаковав. Спокойно. Важно делать вид, что все под контролем, даже если находишься на подступах к безумию.

Дав себе пару минут на внутренний диалог, добралась до рабочего места – торговала по соседству с уличным музыкантом напротив попрошайки, симулирующей беременность. Девушку, стриженную под каре, что якобы находилась на сносях, звали Эвелиной. Она просила называть ее просто Веля. Эвелина поприветствовала меня, и я заметила, что протянутая для подаяния ладонь уже была профессионально сложена лодочкой.

– Удивительный ты экземпляр, Веля, – сказала я, расстилая брезент и устанавливая складной табурет, – уже два года на восьмом месяце. Скоро в детский сад пойдете, да?

Я кратко улыбнулась своей традиции подтрунивать над обманщицей, но гибельная поездка на метро отбила желание шутить. У меня, конечно, было предположение, что я поеду головой от «хорошей» жизни, но не так скоро. Разве может галлюцинация быть настолько реалистичной? Я не спала. Точно не спала, ведь ощущала феноменальную скорость, вибрацию раскаленных шпал, вонь гари. Аномалия без логического объяснения…

– А уморительная ты девка, Верка… – Эвелина перестала смеяться, заострив взгляд на моем лице. – Эй, ты в порядке?

Сделав глубокий вдох, я присела на складную табуретку. Раскидала по настилу джемперы, футболки, носки, блузки, брюки и кратко кивнула.

– Вот ты смеешься надо мной, а я уже почти накопила на учебу, – подбоченилась попрошайка. – Летом пойду подавать документы на платное отделение. Есть шанс перевестись на бюджет, если место будет. За заслуги. Получу вышку, а после, Вер, после я, наверное, открою кафе-кондитерскую.

– Вот как. Достойная мечта, – я подперла щеку кулаком. Честно говоря, не особенно верилось в слова такой же неудачницы, как я.

Но ответ Эвелины заставил меня оторопеть и покрыться мурашками:

– Никогда не спрашивай нас о таких вещах, Вера Беляева, – произнесла она, безумно вращая глазами, и накрыла губы пальцем. – Тс-с. Кругом – лож-ж-ж-жь.

Тон ее голоса превратился в телефонный гудок, перебиваемый помехами. Лицо нечеловечески исказилось, словно перед сердечным приступом, а глазные яблоки выкатились из орбит. Сглотнув, я приготовилась окликнуть ее по имени. Но кто-то опередил меня: Веля мгновенно пришла в себя, метнула взгляд в сторону и одними губами артикулировала: О-л-е-г.

Какая-то напасть, и все ведут себя, как герои триллера. Кто в итоге сумасшедший: Вера Беляева или планета Земля?

«Еще и Олег приперся, сегодня Вальпургиева ночь, что ли? Сплошная нечисть повылезала…»

Со вздохом закатив глаза, обхватила себя за локти.

– Салют, торговки, – Олег – лысеющий мужчина в черном полупальто – потряс парой перчаток из искусственной кожи, – как бизнес?

Я покосилась на Велю, все еще держа в памяти ее жуткое лицо. Она не заметила своего временного помешательства. Да что со мной сегодня такое?

– Утро доброе, Олежа, – неприветливо отозвалась я.

– Беляева, это что за панибратство? Я тебе дружок с улицы? – раскраснелся мой начальник. – В школе не учили уважать возраст?

– Из курса литературы вызубрила никогда не заводить разговоров с незнакомцами, – пожала плечами я. – Не со зла же, просто переняла мамину привычку. Хочу наладить дружбу с потенциальным папашей.

– Ты из меня лоха не строй, шавка ревнивая! – Олег смерил меня пристальным взглядом; я рефлекторно переступила с ноги на ногу. – Очевидно, что ты сбываешь часть шмотья. Где вторая сумка? Левачишь?

– И что мне делать с ворованными вещами, если их не берут даже с твоей точки? – развела руками я. – Кому нужна эта отрыжка подвальной моды?

– Поглядите на нее, Коко Шанель выискалась! Ты у меня уже вот где сидишь, – он постучал ребром ладони по кадыку и ткнул пальцем в лицо. – Не кусай руку, которая тебя кормит, госпожа Беляева, иначе живенько окажешься на улице.

Чувствовалось, что он не шутил. Я запротестовала, театрально сложив ладони в молитвенной позе:

– Олежа Палыч, каюсь, осознала грех. Торговать в подземке – предел моих мечтаний. Не лишай меня единственной радости в жизни.

– Прибереги рамсы, малолетка. Ты у меня допрыгаешься! Если за два дня не сбудешь месячный шмот, вылетишь с точки как пробка из бутылки шампанского. Просекла?

– В сказках на невыполнимые задания дается три дня.

Олег, успевший отойти, обернулся и по-волчьи оскалился, обнажив золотую коронку на переднем зубе:

– А мы не в сказке живем, не врубилась еще?

Когда начальник оставил переход, я продолжила выкладку товаров, погрузившись в мысли. У меня не атрофировалось понятие признательности. Олежа дал мне способ заработать на хлеб, но только потому, что увязался за юбкой моей горе-мамаши. Благодетель сомнительный, но не будь у меня работы с девятью-то классами образования, мы бы жили с мамой в коробке из-под холодильника на Площади трех вокзалов.

А Олежа… Олежу турецкие джинсы волновали больше, чем моя безопасность. Что, собственно, справедливо, потому что я стоила не дороже, чем пара из потертой синтетической ткани. В глубине души теплилась надежда, что он пудрит мне мозги в воспитательных целях – работаю на Олега Лысого не первый год: в последние пару недель что-то резко изменилось, и он на меня взъелся. С мамой, что ли, рассорился?

Пусть по мне нельзя было такого сказать, но я патологически искала в людях светлые стороны. Они мне нравились, за исключением живодеров и эстрадных певцов, поющих под фонограмму.

В облаке мыслей встала на носки и попыталась попасть крючком вешалки в звено одной из цепей, что свисали со стенда-витрины. Несколько курток развесила на среднем уровне, но с мужским пальто, что следовало разместить выше остальной верхней одежды, из-за низкого роста не справилась. Кряхтела-кряхтела – безрезультатно.

– Помочь?

Я обернулась через плечо. Передо мной стоял уличный музыкант Андрей.

– Не пугай так! Показалось, что ты тот самый пес, – ответила я, передав пальто парню.

– Что за пес, Вер?

– Тот, что скулит в другом конце подземки, – указала на рабочее место с гитарой и усилителем. – Страдальца либо в клинику сдать, либо усыпить.

Привыкший к грубым подколам, гитарист рассмеялся и без усилий справился с пальто. Я ответила кислой улыбкой. Кудрявый, очки в модной оправе, мягкий душой и телом. У Андрея имелась страсть к научно-популярным журнальчикам и телепередачам. Музыкант ничего не смыслил в науке, зато болтал о ней без умолку. Зева, как его прозвали за фамилию Зеваков, харизматично пересказывал сюжеты документалок, за счет чего и заработал репутацию увлекательного собеседника.

Порой, когда его пальцы уставали зажимать струны, он подходил ко мне и заводил разговор про квантовое бессмертие или кота Шредингера. На что откладывал вырученные средства – не рассказывал. Бренчал ради горстки мелочи явно не от хорошей жизни. Выражусь в манере Андрея: наша подземка – квантовый переход для отбросов.

В общем, не коллеги, а «соль земли».

Днями напролет не утихала болтовня: шли разговоры и о том, что поведение фотонов зависит от присутствия наблюдателя, и о том, на каком рынке подкручивают весы ради обмана.

Зева заметил, как я методично складываю блузки, и щелкнул пальцами:

– Ты выбрала голубую блузку, а не зеленый джемпер. Казалось бы, какая мелочь? А ты в курсе, что всякий выбор порождает две и более вселенных, где случился и не случился результат?

– …а эти же вселенные, – произнесла я параллельно с Андреем, – как снежинки, порождают свои развилки, исходя из решений наблюдателя.

– Ого, Верун, ты тоже смотришь «Квантовый замес» по четвергам? – удивился он.

– Верун? Не люблю клички, мы же не в тюрьме. Зови по имени.

У гитариста покраснели кончики ушей. Андрей прочистил горло и переключился на Эвелину:

– Эй, Велька, как твое «ничего»? Какую ленту покупать-то к рождению малыша? Розовую, голубую?

Попрошайка подбоченилась:

– Шел бы ты отсюда, Джон Леннон недоделанный, ты мне всех благотворителей распугаешь!

Эвелина появилась в переходе ближе к тридцати. Она была из тех, кому не удалось покорить столицу. Провалившая вступительные экзамены в трех вузах, Веля не унывала. В родной городок возвращаться напрочь отказывалась, чтобы не огорчать стариков-родителей. В переписке с ними лгала, что работает в престижной фирме. Эвелина была простой и глупой, но с добрым сердцем. Она делилась со мной обедом и читала вслух анекдоты из еженедельников. Памятуя об ультиматуме Олежи, я принялась за работу. Зазывала прохожих зарубежным пошивом и модным фасоном. К мужчинам обращалась с предложением порадовать жен, к противоположному полу – прикупить обновку. Продажи шли вяло. Люди мерзли и у прилавка не задерживались.

К вечеру, когда подземку осветили рыжие фонари, я пересчитала наличные. План по продажам был выполнен процентов на пятнадцать.

«Олежа вышвырнет меня на улицу – это лишь вопрос времени», – сокрушилась я.

– Пора и честь знать, – сообщила Веля, посмотрев на наручные часы.

– Сегодня уходишь пораньше? – спросила я.

– Ага. Миша обещал подбросить до дома.

– Миша? А Сережа вылетает из гонки бойфрендов?

Веля запустила руки под пуховичок, ловким движением отстегнула бутафорский живот и сложила в пакет. Куртка для беременных обвисла на стройной фигуре. Попрошайка ссыпала мелочь в истрепанную сумочку и повесила ее на плечо. Расправила челку, смотрясь в карманное зеркальце, и ответила:

– Сережа – все.

– Соболезную.

– Сплюнь! Жив-здоров. С другой. А у нас с Мишей все только начинается. – Эвелина взяла меня за запястья и, пританцовывая, засмеялась. Я сконфужено освободила руки. – До завтра, детка. Не перерабатывай допоздна, кого тут только по ночам не носит. Защиты от Олега особо не жди, – Веля понизила голос, – дыма без огня не бывает: говорят, Олежа – прохудившаяся «крыша». Девяностые прошли, кто первым это осознал и легализовал бизнес, того и тапки. Теперь все по-другому, понимаешь, Вер? Новый век!

Я проводила Эвелину и спустила рукава, чтобы отогреть пальцы. Изо рта вылетело облачко пара. Краем глаза заметила копошение: Зева убрал гитару в чехол и собрал выручку. Заметив меня, отдал честь от виска и побрел к лестнице. Я кивнула вслед. Зева с Велей ушли по противоположным выходам к автостраде. Соль земли, лучшие из людей… Смех, да и только.