Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Γ
…выйдя за ворота деревни, я миновал гнусную каргу, сидевшую на пне. Она сказала:
– Куда идешь, дуралей? Скоро стемнеет, и не дело в такое время быть на дороге.
Я ответил:
– Всю жизнь я мечтал увидеть больше, наполнить взор новыми зрелищами, уйти из этой грязной вонючей деревни, от вечного блеянья овец. Я иду в Фессалию, землю волшебства, искать колдуна, который превратит меня в птицу, в храброго орла или мудрую могучую сову.
Она рассмеялась и сказала:
– Аитон, дубина ты стоеросовая, все знают, что ты до пяти считать не умеешь, где тебе счесть волны морские. Ничего ты не увидишь, кроме своего носа.
– Молчи, ведьма, – был мой ответ, – ибо я слышал, есть в облаках город, где жареные дрозды сами залетают тебе в рот, а придорожные канавы текут вином и где всегда веет теплый ветер. Как только я стану храбрым орлом или мудрой могучей совой, я полечу туда.
– Всякий думает, будто у соседа ячмень уродился лучше, Аитон, но я тебе скажу, в других краях ничего хорошего нет, – промолвила старуха. – За каждым углом поджидают разбойники, готовые проломить тебе голову, а в темноте упыри жаждут напиться твоей крови. Здесь у тебя есть сыр, вино, твои друзья и твое стадо. То, на что ты их хочешь променять, куда хуже.
Но как пчела без остановки перелетает с цветка на цветок, так и моя неугомонность…
Ему семь, когда его отца нанимают установить новую лесопильную раму в компании «Энсли тай энд ламбер». Они приезжают в январе. До этого Зено снег видел только асбестовый, в рождественской витрине северокалифорнийской аптеки. Мальчик трогает замерзшую лужу на перроне и тут же отдергивает пальцы, будто обжегся. Отец плюхается задом в сугроб, размазывает снег по всему пальто, идет к нему:
– Глянь! Глянь на меня! Я большенный снеговик!
Зено заходится плачем.
Компания сдала им щелястый двухкомнатный домик в миле от поселка, на краю слепяще-белого поля – мальчик только позже узнает, что это замерзшее озеро. В сумерках отец открывает двухфунтовую банку «Армер энд компани» – спагетти с тефтелями – и греет на дровяной печке. То, что со дна, обжигает Зено язык, то, что сверху, почти холодное.
– Отличный дом, да, окорочок? Лучше не придумаешь?
Всю ночь холод пробирается в тысячи щелей, и мальчик не может согреться. Перед рассветом он бежит в туалет по дорожке, расчищенной между двумя снежными стенами, и это такой ужас, что он мечтает никогда больше не писать. Утром отец идет с ним милю до магазина и тратит четыре доллара на восемь пар шерстяных носков «Юта вулен миллз», самых теплых, какие там есть, потом они садятся на пол у кассы, и отец натягивает Зено по два носка на каждую ногу.
– Помни, малыш, – говорит отец, – не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда.
Половина детей в школе – финны, остальные – шведы, а у Зено темные ресницы, карие глаза, кожа цвета кофе с молоком и странное имя. Его называют пендосом, овцетрахом, чуркой, зеро, нулем. Даже если он не понимает этих слов, смысл ясен: не воняй, не дыши, кончай трястись, кончай быть не таким, как мы. После школы он бредет через лабиринт снежного месива в центральной части Лейкпорта. Пять футов снега на крыше автомастерской, шесть – на крыше скобяного магазина «М. С. Моррис». В кондитерской «Кодуэллс» старшие мальчишки жуют резинку и разговаривают о лохах, телках и тачках. Заметив его, они говорят: «Крути педали, пока не дали».
Через восемь дней после приезда в Лейкпорт он останавливается перед голубым двухэтажным викторианским зданием на углу Лейк-стрит и Парк-стрит. С крыши свисают сосульки, вывеска, полузанесенная снегом, гласит:
Библиотека
Зено заглядывает в окно. Тут же дверь открывается и две одинаковые женщины в платьях со стоячим воротничком манят его внутрь.
– Что-то ты слишком легко одет, – говорит одна.
– Где твоя мама? – спрашивает другая.
Столы для чтения освещены лампами на гибких ножках. На стене вышивка со словами: «Здесь отвечают на вопросы».
– Мама, – отвечает он, – живет теперь в Небесном Городе, где никто не болеет и не печалится.
Библиотекарши наклоняют голову под в точности одинаковым углом. Одна усаживает его перед камином на стул с плетеным сиденьем, другая уходит за шкафы и возвращается с книгой в лимонно-желтой суперобложке поверх матерчатого переплета.
– Ах, – говорит первая сестра, – прекрасный выбор.
Они садятся по обе стороны от него, и та, что принесла книгу, говорит:
– В такой промозглый день, когда не можешь согреться, иногда только и нужно что древние греки… – она показывает страницу с тесными строчками стихов, – чтобы улететь через всю планету туда, где тепло, каменисто и солнечно.
Огонь в камине мерцает, медные ручки каталожных ящиков поблескивают. Зено зажимает ладони между коленями, и вторая сестра начинает читать. Это история одинокого мореплавателя, самого одинокого человека в мире. Восемнадцать дней его носило в море на плоту, а потом налетела страшная буря. Его плот разбит, а его самого выбросило голым на скалы острова. Однако богиня по имени Афина приняла облик девушки с кувшином воды и ведет его в чудесный город.
– «Он изумился, увидевши пристани», – читает библиотекарша…
…в них бесконечный
Ряд кораблей, и народную площадь, и крепкие стены
Чудной красы, неприступным извне огражденные тыном.
Зено сидит как зачарованный. Он слышит бьющие о берег волны, чувствует соленый морской воздух, видит сияющие на солнце купола. Может быть, остров феакиян и есть Небесный Город? И пришлось ли маме в одиночку плыть между звездами восемнадцать дней, чтобы туда попасть?
Богиня советует одинокому мореплавателю не боятся, говорит, лучше всегда быть храбрым, и он входит во дворец, сияющий, словно лунный свет, и царь с царицей угощают его медвяным вином, и усаживают в серебряное кресло, и просят рассказать о его странствиях, и Зено хочет слушать дальше, но тепло камина, запах старой бумаги и мерный голос библиотекарши его убаюкивают. Он засыпает.
Отец обещает утеплить дом, провести воду и заказать новехонький электрообогреватель «Термадор» прямиком из «Монтгомери уорд», но каждый вечер приходит с работы такой усталый, что не может расшнуровать ботинки. Он ставит на печку банку макарон с мясом, закуривает и засыпает за столом, а снег с ботинок растекается лужицей у него под ногами, как будто отец немного оттаивает во сне, прежде чем на заре снова выйти за дверь и заледенеть.
Каждый день после школы Зено заходит в дом на углу Лейк-стрит, и библиотекарши – обеих зовут мисс Каннингем – дочитывают ему «Одиссею» и переходят к «Золотому руну», а затем – к «Героям до Ахиллеса». Они ведут Зено через Огигию и Эрифию, Гесперию и Гиперборею, земли, которые сестры называют мифическими, то есть ненастоящими, а это значит, что Зено может попасть туда только в фантазии. Впрочем, иногда библиотекарши говорят, что древние мифы могут быть правдивее правды, так что, может, это все-таки настоящие места? Дни становятся длиннее, в библиотеке капает с потолка, а с огромных сосен над домиком большие куски снега падают так шумно, что мальчик воображает: это Гермес в золотых сандалиях спрыгнул с Олимпа, спеша доставить очередное послание богов.
В апреле отец приносит с лесопилки пегую колли. Она воняет псиной и регулярно гадит за печкой, и все равно, когда она вечерами забирается к Зено на одеяло и прижимается к нему, довольно вздыхая, у него от счастья выступают на глазах слезы. Он называет ее Афиной. Каждый день она встречает его после уроков, виляя хвостом в грязи у школьного забора, и они вместе идут в библиотеку, и сестры Каннингем разрешают Афине спать на коврике у камина, пока они читают Зено про Гектора и Кассандру и про сто детей царя Приама, и май переходит в июнь, озеро искрится сапфирами, по лесу эхом разносится звук пилы, рядом с лесопилкой растут штабеля бревен, огромные, как города, и отец покупает Зено штаны на лямках. Они на три размера велики, а на кармане у них вышита молния.
В июне он идет мимо дома с кирпичной трубой на углу Мишшн-стрит и Форест-стрит. Перед домом припаркован голубой «бьюик» 57-й модели 1933 года выпуска. Дверь открывается, выглядывает женщина и манит Зено в дом.
– Я тебя не укушу, – говорит она, – но собаку оставь снаружи.
Внутри окна задернуты лиловыми занавесками. Женщина говорит, что ее зовут миссис Бойдстен, а ее муж погиб при несчастном случае на лесопилке несколько лет назад. У нее желтые волосы, голубые глаза и родинки на шее, как будто замершие жуки. На блюде в гостиной – пирамида печенья в форме звездочек. Каждая печенька блестит глазурью.
– Угощайся. – Она закуривает; на стене за ее спиной мрачно смотрит с креста футовый Иисус. – Я их все равно выброшу.
Зено берет одно печенье: масляное, сладкое, очень вкусное.
На полках по всей комнате стоят сотни розовощеких фарфоровых детей в красных шапочках и красных платьицах. Некоторые в больших крестьянских башмаках, некоторые с вилами, некоторые целуются, а некоторые заглядывают в колодец желаний.
– Я тебя видела, – говорит женщина. – Бродишь по городу. Разговариваешь с теми ведьмами в библиотеке.
Зено не знает, что ответить, и фарфоровые дети его смущают, к тому же у него рот полон печеньем.
– Бери еще.
Вторая печенька даже лучше первой. Кто печет печенье только затем, чтобы их выбросить?
– Твой отец ведь недавно сюда приехал? Работает на лесопилке? Широкоплечий?
Зено заставляет себя кивнуть. Иисус смотрит не мигая. Миссис Бойдстен глубоко затягивается сигаретой. Она спокойна и в то же время яростно напряжена. Зено думает про всевидящего Аргуса, стража богини Геры, у которого были глаза по всей голове и даже на кончиках пальцев, так что, когда пятьдесят спали, другие пятьдесят продолжали нести дозор.
Он берет третью печеньку.
– А твоя мать? Она с вами живет?
Зено мотает головой, и внезапно ему становится душно в доме, печенья комком глины давят на желудок, Афина скулит под дверью. Волны стыда и смущения прокатываются через Зено. Он пятится от стола и выходит на улицу, даже не сказав спасибо.
В следующее воскресенье они с отцом сидят рядом с миссис Бойдстен в церкви, где пастор с мокрыми подмышками говорит про надвигающиеся силы тьмы. Потом они все вместе идут к миссис Бойдстен домой, и она наливает в одинаковые синие стопочки что-то под названием «Олд форестер». Отец включает ее настольный радиоприемник «Зенит», и сумрачные комнаты наполняются звуками биг-бенда, миссис Бойдстен смеется, показывая зубы, и кончиками ногтей трогает отца за руку. Зено надеется, что она поставит на стол новое блюдо печенья, но тут отец говорит:
– Поди, малыш, на улицу, поиграй.
Они с Афиной проходят квартал до озера, и Зено строит из песка маленькое царство феакиян с высокими крепостными стенами, плодовым садом из веточек и флотом шишек-кораблей. Афина находит на берегу палки и носит Зено, чтобы он бросал их в воду. Два месяца назад он был бы счастлив побывать в настоящем доме с настоящим камином и припаркованным у входа «бьюиком» 57-й модели, а сейчас хочет одного: вернуться с отцом домой и греть консервированные макароны на печке.
Афина приносит палки все больше и больше и наконец волочет по песку целое вывернутое с корнем деревце. Солнце блестит на воде, исполинские сосны качаются, осыпая иголками его королевство. Зено закрывает глаза и чувствует, как уменьшается – уменьшается настолько, что может войти в царский дворец посреди своего песочного острова, где слуги подадут ему теплую одежду и поведут его по озаренным светильниками коридорам в тронную залу, и там Зено вместе с Одиссеем, своей мамой и могучим красавцем Алкиноем совершат возлияние Тучегонителю Зевсу, помогающему странникам в пути.
Наконец он бредет обратно к миссис Бойдстен и зовет отца, и тот кричит из дальней комнаты: «Через три минуты, окорочок!», и они с Афиной сидят на крыльце в облаке комаров.
Сентябрь смыкается на августе, как клешня, в октябре склоны гор припорашивает снег, а Зено с отцом проводят у миссис Бойдстен каждое воскресенье, да и многие вечера на неделе. К ноябрю отец так и не устроил в доме туалет и не выписал новехонький электрообогреватель «Термадор» прямиком со склада «Монтгомери уорд». В первое воскресенье декабря они приходят из церкви к миссис Бойдстен, отец включает ее радиоприемник, и диктор говорит, что триста пятьдесят три японских самолета разбомбили базу американского флота на острове Оаху.
В кухне миссис Бойдстен роняет пакет с мукой. Зено спрашивает: «Что такое „вспомогательный персонал“?» Никто не отвечает. Афина тявкает на крыльце, диктор рассуждает, что могли погибнуть тысячи моряков, и у отца с левой стороны лба заметно пульсирует жилка.
Снаружи, на Мишшн-стрит, сугробы уже в рост Зено. Афина роет в снегу туннель, и ни одна машина не проезжает мимо, ни один самолет не пролетает над головой, ни один ребенок не выходит из соседних домов. Весь мир как будто замер в молчании. Когда через несколько часов Зено возвращается в дом, отец ходит вокруг радиоприемника, сжимает правую руку левой, щелкая суставами, а миссис Бойдстен стоит у окна со стаканом «Олд форестера», и муку с полу никто так и не замел.
По радио женщина говорит: «Добрый вечер, дамы и господа». Потом прочищает горло. «Я обращаюсь к вам в трудный для страны час».
Отец поднимает палец:
– Это жена президента.
Афина скулит под дверью.
«Уже много месяцев, – говорит жена президента, – над нами висело сознание, что нечто подобное может произойти, и все же мы не могли до конца поверить».
Афина лает. Миссис Бойдстен говорит:
– Уйми, пожалуйста, свою псину.
Зено спрашивает:
– Пап, может, пойдем уже домой?
«Что бы от нас ни требовалось, – говорит жена президента, – я уверена, мы с этим справимся».
Отец трясет головой:
– Этих мальчиков разбомбили во время завтрака. Они горели живьем.
Афина снова лает, и миссис Бойдстен дрожащими ладонями сжимает лоб. Сотни фарфоровых детей на полках – и те, что держатся за руки, и те, что прыгают через скакалку, и те, что несут ведра, – будто наливаются ужасающей энергией.
«А теперь, – говорит радио, – мы вернемся к программе, которую приготовили на сегодняшний вечер».
Отец говорит:
– Мы покажем этим гребаным япошкам. Мальчики, ох, мальчики. Мы им покажем.
Через пять дней он и еще четверо мужчин с лесопилки едут в Бойсе. Там им смотрят зубы, потом измеряют объем груди. А сразу после Рождества папа отправляется во что-то под названием тренировочный лагерь в какое-то место под названием Массачусетс, а Зено переезжает жить к миссис Бойдстен.
О проекте
О подписке