11.

Несмотря на смущение и страх, меня восхищала спокойная и четкая манера Келлфера объяснять: я никогда не была в Приюте, но представляла себе шепчущих именно такими наставниками. Если бы мы встретились при других обстоятельствах, я бы посчитала за счастье учиться у Келлфера. Мой отец говорил, что способность вести других сквозь дебри овладения новыми знаниями и умениями – самый настоящий дар, и если это было так, Келлфер этим даром определенно обладал. Вот только я не была послушницей, а происходящее – простым уроком. На кону стояла не плохая оценка, а жизнь его единственного сына.

Келлфер утверждал, что никогда не вел таких как я – «знатоков разума», – хоть и читал об этом немало. Я не могла поверить, что столь точные знания можно получить из книг: без тени сомнения, просчитывая, что нужно делать дальше, Келлфер моими руками разрушал мною же созданную масляную завесу в мыслях Дариса. Он повторял указания, чуть дополняя их – и я ныряла вглубь того, что теперь ясно ощущала как направленный вверх световой поток, а после моего возвращения Келлфер смотрел мои воспоминания, находил в них последнюю неуклюжую попытку выполнить его точные и подробные указания и приказывал сделать это снова. И снова. И снова.

После тринадцати погружений я прекратила считать и только тупо следовала за шепчущим, стараясь не упускать концентрации. Сначала я еще лелеяла надежду спрятать от Келлфера мысли о нем самом, но постепенно эта необходимость отпала – опустошение, пришедшее вместе с усталостью, справлялось намного лучше меня. Если он что-то и понял, то никак не показал этого.

–Ты все еще видишь след своего влияния?

Я выдохнула через зубы. Наверно, получилось оскорбительно, но меня уже мало заботили приличия. Тут, над телом Дариса, плечом к плечу с его отцом, погрязшая в первом в моей жизни уроке по управлению моим даром – с ужасающе высокой ценой ошибки – плевала я на то, как выгляжу со стороны.

–Он бледнеет, почти не видно.

–Покажи.

И снова я подумала: если провалюсь, дрогну мыслью, Келлфер меня убьет. Может быть, чуть позже, чтобы не ссориться с Дарисом, но если я нанесу его сыну хоть какой-то вред, Келлфер не станет разбираться, и неумелость оправданием мне не будет.

Он изучил мутный ореол вокруг светового потока Дариса и, как мне показалось, довольно кивнул:

–Намного лучше. Думаю, остался последний шаг. Ты почти справилась. Не волнуйся, Илиана. – Он поймал мой взгляд. – Я очень, очень внимательно слежу за каждым твоим движением, именно поэтому мы делаем все так постепенно, а не потому, что у тебя не выходит. Ты не ошиблась ни разу.

Это была первая данная им оценка – и она оказалась высокой!

И… он утешал меня? Меня, сломавшую разум его сына?

–Я поняла, – выдавила я из себя. Облегчение во мне боролось с прежней скованностью и оглушающей усталостью. – Давайте сделаем этот последний шаг.

–Так же, как и раньше, мыслью проскальзываешь в поток, но теперь не борешься с темнотой. Вместо этого сглаживаешь разницу между тенью и светом, будто размазываешь краску, чтобы получить равномерный оттенок, – скомандовал он. – Ты уже почти все сделала.

Я с трудом кивнула, сосредотачиваясь, и нырнула. Почему-то новое задание оказалось сложнее. У меня получалось, но прогресс давался мне тяжело, будто я прорывалась через глубокую, тяжелую воду. В такт моему дыханию границы тускнели, а с биением пульса проявлялись вновь. Шаг вперед – три четверти шага назад.

Миг за мигом. Попытка за попыткой. Мне не хватало воздуха, будто я и правда находилась на дне океана. Я закусила губу – и тут же ощутила на языке теплый металл. Он отвлекал.

–Дыши, – прорезал глубину тихий голос Келлфера.

Легкие конвульсивно дернулись и расправились, стало немного проще, и я продолжила. Краем уха я услышала то ли свист, то ли шипение – почти на границе звука, как часть сна. Губу немного щипало теплом, будто ее окатили горячей водой, но боли больше не было.

.

Стоило мне осознать свечение Дариса как равномерное и торжествующе разлепить веки, все закружилось перед глазами, мир перевернулся: стены вдруг оказались надо мной, и красный глиняный пол – у самого моего лица. Сильные руки остановили меня, не давая упасть. Тело онемело, будто между ним и мной кто-то проложил одеяло. Келлфер подхватил меня под колени и спину, и аккуратно, приобнимая, усадил на один из свернутых мешков с травой, из которых мы сложили подобия длинных кресел. Я прислонилась к груди шепчущего, пытаясь очнуться, но все плыло сквозь нарастающую головную боль: и его тепло, и прикосновение к моей спине, и даже само ощущение жесткой ткани под ногами, и темнота грота, и едва различимый шелест воды, и почему-то казавшееся мне цветным дыхание спящего Дариса. Я хотела что-то сказать, но язык ворочался слабо.

–Устала, – пояснила я, будто это не было очевидно.

–Вижу, – низкий голос размывался так же, как и все остальное, но вибрация в нем будто прошла через все мое тело, и я вздрогнула. – Мне все равно нужно посмотреть воспоминания.

Как хорошо, что мне было не до того, чтобы осознавать его присутствие, размышлять о том, что он обнимает меня, и что я могла бы тоже протянуть руки и обхватить его за пояс! С этой мыслью я послушно пустила Келлфера в свой разум и через несколько мгновений увидела его удивленное лицо перед собой. Он будто что-то обдумывал, чуть сощурившись, а после мягко заключил:

–Ты снова все сделала правильно. Знаю, ты измотана с непривычки. Подожди пару минут, и это пройдет. Ты освободила его, Илиана.

И он поцеловал меня. Всего лишь мимолетное касание губами моего разгоряченного лба – а я мигом проснулась. Сердце пропустило несколько ударов. Мысли ворочались вязко, но даже в таком состоянии я осознала, что он мог только что увидеть во мне, и это отозвалось жгучайшим стыдом.

–Не надо целовать невесту сына в лоб, – сказала я, делая только хуже.

Келлфер немного отстранился. Он поправил мои волосы у виска и улыбнулся:

–Почему? Разве мы не семья? – Эти слова звучали ядовито. Если бы я не знала, как бесстрастен он обычно, то бы решила, что они полны сожаления и злости. На кого Келлфер злился? На себя? На меня?

–Пока нет, – ответила я. Постепенно слабость проходила. – Как раз надеюсь, что раз я все сделала правильно, теперь семьей мы не станем.

–Вот как? – Голос все так же резал. Мне неожиданно захотелось плакать. – Сына моего ты не любишь.

–Да, – подтвердила я храбро. Какой был смысл в отрицании очевидного?

–Я не спрашивал, – усмехнулся Келлфер. – Никто не может создать любовь, ты же понимаешь? Он любит тебя не потому, что ты заставила его.

–И что? Он – настоящий, какого вы описывали, – не станет же держать меня на привязи?

–Ты дала ему клятву, – почему в этом мягком, вкрадчивом тоне столько горечи? – Одну из самых сильных. Ты отдала ему себя. И теперь можешь только надеяться, что он вернет тебе твою волю.

–А вы бы вернули?

–Нет, – сказал Келлфер прямо.

Глаза его блеснули, и я почему-то испугалась. И без своего дара я видела: Келлфер был честен. Какой жестокий ответ! Он выбил у меня из-под ног почву, пошатнул только появившуюся надежду. Нет. Если бы я попала к нему в руки, даже он оставил бы меня себе, хотя он-то в меня не влюблен. Дарис, конечно, поступит так же?

–И что мне делать? – спросила я. Терять было нечего.

–Молиться всей тысяче пар-оольских богов, я полагаю, – как-то подчеркнуто отстраненно ответил Келлфер, вставая. Я пошатнулась и привалилась к стене, как куль с сеном.

Мне пришло в голову попросить у него защиты: а вдруг бы не отказал? Но я задавила эту мысль в самом зародыше: не хватало еще демонстрировать, что я готова поссорить отца и сына между собой! У меня не было детей, но я ощущала всю глубину любви, которой окружали меня мама с папой. И еще лучше помнила безысходное отчаяние, порожденное нарушением этой святой связи – когда мой младший брат поссорился с родителями, решив не довольствоваться судьбой безымянного, и ушел в моря, из которых не вернулся.

Да Келлфер размажет меня как мокрицу, если я заикнусь о таком!

–Вы говорили, он добрый человек, – вместо этого напомнила я дрогнувшим голосом. – Он может не захотеть меня принуждать.

–Может, – тихо заметил Келлфер, наклоняясь над сыном.

12.

Когда я проснулась, то первым, кого увидела, был Дарис. Он подоткнул одеяло, которым я была укутана до самого подбородка, и, ничего не говоря, встал с набитого сеном тюфяка, служившего мне кроватью. В лице его не было злости и не было похоти.

–Я долго… – Голос сипел, мне пришлось прочистить горло. – Я долго спала? – И не дожидаясь, ответа, выпалила: – Ты как?

Дарис пожал плечами. Он стоял ко мне спиной. Свечу он оставил у входа в мой маленький грот, и в ее неверном свете его силуэт был жестким и черным и продолжался длинной тенью.

–Лучше, – сказал он, не оборачиваясь. – Все осознаю и все помню.

Интонации его голоса тоже изменились. Он говорил как очень уставший человек. Я привычно обратила свой взор внутрь него и встретилась с такой оглушающей болью, что охнула. Дарис ощущал себя преданным, раздавленным, опозоренным, но более всего его пугало, что он успел разрушить то, что уже не сможет починить. Ему было больно и стыдно смотреть на меня, и это казалось таким несправедливым, что на мои глаза навернулись слезы.

–Дарис, пожалуйста, прости, – прошептала я. – Я виновата. Прости.

Он резко обернулся, и я в его мыслях полыхнула ярче свечи. Я спешно ретировалась, почему-то чувствуя, что не имею права смотреть. Это было тем удивительнее, что такое чувство не возникало раньше, когда он раздевал меня глазами и фантазировал о том, как проникает в упругую и горячую глубину моего тела. Тогда я отворачивалась с отвращением и страхом. Сейчас же знать, что он думает обо мне, и видеть себя его глазами было по-настоящему неправильно. Даже закрывшись, я продолжала фоном ощущать его настроение – как непроизвольную дрожь тела, как падение в пропасть без дна.

–Я тебя почти изнасиловал.

Я помотала головой.

–Не вини себя.

–Не один раз. И мне понравилось.

Дарис прислонился спиной к стене, закинул голову, мягко ткнувшись затылком в камень. Глаза его были закрыты. Смягченный страданием жесткий профиль и немного растрепанные волосы, скованные движения мощного тела – он выглядел человечным, сильным, сломленным, надеющимся, съедавшим себя и несчастным.

–Ты относишься ко мне лучше, чем я заслуживаю, – сказала я первое, что пришло мне в голову. – Ты спас меня. Ты же герцог. А я безымянная из другой земли. Ты мог пройти мимо, а меня оставить на смерть, мог сам убить, и никто бы ни слова не сказал.

–Я не герцог, – глухо сказал Дарис. – Я племянник герцога. Было мальчишеством вводить тебя в заблуждение.

–Это не так уж важно. То, что ты сделал…

–Прекрати читать мои мысли, – вдруг перебил меня Дарис. – Я приказываю тебе прекратить читать мои мысли, чувства, образы и вообще использовать на мне твой дар, кроме случаев, когда этим ты спасаешь мне жизнь.

И стало тихо, даже фон пропал, будто кто-то захлопнул окно, за которым бушевал ураган. Я пораженно открыла рот, но тут же взяла себя в руки и сомкнула губы. Он приказал мне – и даже не успев осознать, – я подчинилась.

Вот такая связь?! Клятва на крови! Теперь я понимала, почему Келлфер говорил, что хватит с меня клятв!

Свет, во что же я загнала себя, в какое ужасное и абсолютное рабство?!

Дарис пошевелился и открыл глаза:

–Получилось?

–Д-да, – признала я. – Ты знал, что я читаю твои мысли? Все это время?

–Знал, – признался Дарис мрачно. – Мне казалось, тебя заводят мои фантазии о тебе. Сейчас я понимаю, как это мерзко.

–Это не было…

–Да ну? – Дарис повернулся ко мне. Сейчас он был немного похож на своего отца. – Еще скажи, что тебе это было приятно.

–Ты очень злишься на меня? Можешь приказать мне сказать правду, и я не смогу соврать, верно? Я говорю и подтвержу, если ты посчитаешь нужным: я не знала, что могу так повлиять на кого-то, и до последнего не понимала, какой вред причинила тебе.

–Отец мне сказал. Он считает, все происходило постепенно, и даже он не сразу смог понять, что что-то не так.

Значит, Дарис поверил не мне, а Келлферу.

–А где он?

–В большом гроте.

Грот, который мы называли большим, служил нам кухней, и там же располагались постели мужчин. Проход между гротами, низкий и узкий, на расстоянии десяти шагов от входа резко поворачивал, так что даже если в большом гроте горели свечи или что-то происходило, мы не могли этого увидеть. Услышать тоже: песчаник, в котором был выдолблен большой грот, глушил звуки, а эхо гуляло только в полностью обшитых камнем коридорах. Тем страннее прозвучало следующее предположение Дариса:

–Наверно, прислушивается.

–Как он может оттуда что-то услышать?

–Шепчущие умеют усиливать слух и зрение, – пожал плечами Дарис. – Может быть, и ты научишься.

Даже не скрывая от себя, насколько мне важен ответ, я спросила:

–Даже если он может, зачем ему слушать?

–Чтобы понять, не пытаюсь ли я убить тебя.

–Ты хочешь убить меня? – Сердце ухнуло вниз. Представилось, как Дарис приказывает мне перестать дышать – и я перестаю.

–Нет. Я люблю тебя. То, что ты сделала, не меняет того, как глубоко я узнал тебя за это время. Да, тогда я был под дурманом, но сейчас так же ясно помню каждый наш разговор, как помнил несколько часов назад. Только раньше все, что ты говорила, я воспринимал как попытку соблазнить меня. Протрезвев, я могу, пожалуй, действительно понять, о чем ты рассказывала и чем делилась со мной. Мне больно за тебя, я жалею тебя. Я даже понял бы, если бы ты прожарила мне мозги сознательно – и все же ненавижу ситуацию, в которую ты меня поставила, и то, каким ничтожным меня сделала. Но все равно я рад, что мы вытащили тебя. Это ты хотела услышать? – говорил Дарис ровно, и лишь на последней фразе голос его дрогнул.

–Прости меня, – снова попросила я, будто это что-нибудь могло изменить. Меня душили слезы.

–Возможно, тебе будет интересно узнать, – продолжил Дарис, – что я принял решение вытащить тебя еще до того, как ты заметила меня. Сразу, как увидел. Не потому, что ты невероятно красива, хотя ты и невероятно красива. – Он грустно усмехнулся. – А потому что ты была своей, попавшей в плен к чужакам, потому что ты сидела в клетке, как животное, и вид у тебя был несчастный и потерянный. То, что ты провернула, даже и не требовалось, Илиана. Я бы вернулся и без этого.

Он с силой сжал виски ладонями и снова закрыл глаза.

–Прости, – повторила я. Другие слова не шли на язык. Я понимала, что он ждет чего-то еще, и выдавила из себя: – Твой отец считает тебя очень достойным и добрым человеком.

–Мой отец… – Кажется, мои слова позабавили Дариса. – Достойным он меня назвать не мог. И я не так уж и добр. Просто он настолько не добр, и его подход к жизни так отличается от моего, что я кажусь ему добрым. Отец, кстати, доброту считает за слабость, а то и за глупость.

Это было неожиданно.

–Что ты имеешь в виду?

Дарис повернулся ко мне и заслонил свет свечи.

–Что если бы на моем месте оказался он, то одарил бы тебя вниманием не больше, чем собаку на привязи.

–Ты ревнуешь? – удивленно и потому чересчур прямо спросила я, вспоминая, каким наваждением была эта мысль для Дариса раньше.

–А нужно? – Он поджал губы. – Не думаю, что это имеет смысл, – ответил Дарис сам себе. – Моему отцу никто не нужен. Люди для него – игрушки, служащие его целям.

–Мне так не показалось, – покачала я головой.

Почему-то меня задели слова мужчины, будто они ставили под сомнение что-то очень ценное для меня. Да и разговор сворачивал в странное русло.

–Он пошел со мной только для того, чтобы я, влюбленный идиот, не наворотил дел, – снова печально улыбнулся Дарис. – И чтобы изучить тебя, как какого-нибудь почти вымершего вилохвоста. У тебя редкий дар. Когда я сказал ему, что ты умеешь читать мысли, вот тогда он заинтересовался, до этого и не думал мне помогать.

–Он не считает тебя идиотом, – ответила я.

–Считает, – пожал плечами Дарис. – Я не спросил тебя. Как ты себя чувствуешь?

–Хорошо, – честно ответила я. – Если не считать вины, которая дерет меня пополам.

И страха. Я не смогла сказать про страх, что Дарис сделает мою жизнь кромешным кошмаром, пользуясь своей властью. Ко мне иногда приводили тронувшихся рассудком бывших рабынь, сумевших сбежать с торговавших с Пар-оолом судов черноторговцев и переплыть Живое море. Благодаря этим сломленным женщинам я узнала, что если мы показываем кому-то сильнее себя, что готовы к плохому к себе отношению, то это зачастую толкает их на предложенный путь. Получается, что своим предположением мы не только даем разрешение, но даже подсказываем, каких условий для себя ждем. Так, например, тема насилия может перестать быть запретной даже у того, кто смущался взять женщину против воли – стоит бедняжке в плену попросить ее не насиловать, и укравший ее пират понимает, что именно насилие является для нее нормой, – нормой, его устраивающей. Никакого поиска, никаких размышлений о правильном или неправильном: жертва уже готова ко всему.

Я не хотела давать ему подсказок. Не была готова ко всему. Поэтому я сжала зубы и промолчала.

–Потому что ты очень хорошая, – неожиданно нежно ответил Дарис. – Давай бросим это. Знаю, звучит невыполнимо, и все же предлагаю заключить еще одну маленькую сделку: я не грызу себя, ты не грызешь себя.

–Звучит не слишком честно, – отозвалась я. – Ты в ней приобретаешь меньше, чем я, ведь ты и так не виноват.

–А в той сделке, на которую я вынудил тебя, разве не приобрел я больше?