Джорджиане в любом случае не удалось бы этого сделать, ведь мачеха продала Уайтсокса. Нижняя губа ее задрожала. Этот конь был последним папиным подарком ей – и последним скакуном в конюшне, на которого они имели право. Мачеха заявила, что будет куда разумнее продать его, ведь в Лондоне им все равно негде его держать, а вырученные деньги пустить на неизбежные текущие расходы.

Джорджиана до последней минуты надеялась, что произойдет какое-нибудь событие, которое помешает совершению сделки. И что ей удастся сохранить эту последнюю связующую ее с отцом ниточку – но нет. Даже отчаянный призыв к Эдмунду ни к чему не привел. Хотя, конечно, он не знал всей истории.

И это, как она в конце концов решила, целиком и полностью ее вина.

Ей бы следовало обстоятельно изложить причины, вынудившие обратиться к нему за помощью. Возможно, даже в письменной форме. По крайней мере, в таком случае он обошелся бы с ее прошением уважительно. И возможно, повел бы себя посговорчивее.

Она могла хотя бы упросить его выкупить Уайтсокса, чтобы не переживать, в хорошие ли руки он попадет.

Вместо этого, ожидая его прихода, она бередила старые раны и ломала голову над нынешними проблемами, поэтому к его приходу готова была взорваться. Что и сделала. И оттолкнула его от себя.

Если вообще возможно оттолкнуть человека, давным-давно ставшего чужим. Холодным, недоступным незнакомцем, лишь внешне чуть-чуть похожим на мальчика, заключавшего в себе весь ее мир. Незнакомцем, который, повзрослев, ни разу не попытался восстановить их дружбу. Напротив, однажды, завидев ее, он даже перешел на другую сторону улицы.

Вынув носовой платок, она высморкалась.

– Ах, Джорджиана, пожалуйста, не плачь! – воскликнула Сьюки и поспешила к ней, чтобы обнять. – Мама, почему бы нам не разрешить ей прикрыть грудь кружевной косынкой, а?

Джорджиана обвила руками талию сводной сестры. Милая Сьюки! Какое же доброе у нее сердце!

Всякий раз, как Джорджиана из-за чего-нибудь расстраивалась, Сьюки принималась плакать вместе с ней. Когда мачеха вошла в дом новой женой отца и частенько задавала Джорджиане трепку, Сьюки переживала куда сильнее самой Джорджианы и, садясь у ее кровати, брала ее за руку и умоляла постараться хорошо себя вести, потому что ей невыносимо видеть, что ее часто бьют. В конце концов, Джорджиане стало казаться, что это Сьюки наказывают за ее провинности.

Так совместными усилиями мать с дочерью искоренили желание Джорджианы бунтовать против правил и условностей, определяющих поведение молодых леди. Да и к чему ей было продолжать вести тот образ жизни, что был у нее до повторной женитьбы отца? Эдмунд уехал, и ей не с кем стало боксировать, рыбачить и фехтовать. Местные мальчишки хоть и перестали дразнить ее за то, что отличается от прочих девочек, когда она побила парочку самых крупных из них, в свои ряды ее не приняли. В то время Сьюки была единственной, кто хотел с ней дружить. Она ходила за Джорджи по пятам, точно щенок, то и дело повторяя, как ей всегда хотелось иметь сестру.

– Кружевной косынкой? Тогда все решат, что у нее напрочь отсутствует вкус. Нет, нет и нет! Если мы хотим найти Джорджиане мужа, нужно заставить мужчин обратить на нее внимание.

– Но я не хочу замуж, – запротестовала та, снова принимаясь дергать себя за корсаж.

– О боже, только не начинай сначала! – устало проговорила миссис Уикфорд. – Уважаемая женщина должна вступить в брак, если только у нее нет семьи, готовой позаботиться о ней. И обсуждать тут больше нечего.

– Я знаю, но…

Миссис Уикфорд подняла руку, призывая к молчанию.

– Я пообещала твоему отцу, что найду для тебя хорошего мужа, и так и сделаю.

Джорджиана села на стул, не в силах оспаривать последнюю волю папы.

– Любитель спорта, возможно? Не это ли всегда повторял твой отец? Что только спортивный аристократ тебе и подойдет, такой же энергичный, как ты, и разделяющий увлечение верховой ездой.

– Да, папа действительно так говорил, – угрюмо подтвердила Джорджиана. Он надеялся, что однажды она приведет в его дом именно такого зятя. Раз сама не родилась мальчиком, лучшее, что могла сделать, – это выйти замуж за человека, которого он с радостью назвал бы сыном.

Но она не хотела связывать судьбу с подобным человеком, поскольку от любителей лошадей и скачек всегда несет конюшней, что неизбежно возвращало мысли Джорджианы к омерзительной сцене, свидетельницей которой она стала. Всякий раз, думая об этом, она вспоминала, как горничная заливалась слезами, лишившись работы и дома.

Легко было мачехе говорить, что девушке не следовало позволять мужчине делать с ней то, что он сделал, пока они не женаты, но Уилкинз-то имел свое мнение на этот счет.

– Кроме того, ты же хочешь иметь детей? Разумеется, хочешь! – безжалостно продолжала мачеха, не давая Джорджиане и слова сказать. – Это вполне естественно.

– В таком случае я самая неестественная из всех женщин, – со вздохом ответила она, зная, что зачать ребенка можно, лишь проделав то, что Уилкинз проделал с горничной, а это выглядело в высшей степени омерзительно. Джорджиана не могла позволить мужчине делать с ней… это. От самой мысли об этом ее начинало мутить.

– Ты совсем по-другому заговоришь, когда встретишь правильного мужчину, – заявила ее мачеха. – Который одним взглядом развеет все твои глупые девичьи страхи и фантазии. Не удивлюсь, если это случится сегодня вечером.

– Зато я удивлюсь, – мрачно отозвалась Джорджиана. – Потому что светские мужчины предпочитают брать в жены девушек с титулом или приданым. А у меня нет ни того ни другого.

Миссис Уикфорд замерла на месте.

– Джорджиана! Я полагала, ты понимаешь, на что я потратила деньги, отложенные отцом тебе на будущее. Твое представление ко двору было его сокровенным желанием. Будь он жив, уверена, сам бы все организовал точно так же.

Джорджиану ее слова ничуть не убедили. Если бы отец мечтал о представлении дочери ко двору, то наверняка сказал бы ей об этом, вместо того чтобы делиться лишь с женой, так что сама Джорджиана узнала о его планах только после его смерти.

– Я… должна признать, что не вполне представляла, сколько это будет стоить. Из-за необходимости заплатить той женщине, вместо того чтобы… ну… – Миссис Уикфорд резко замолчала. – Я на подобное не рассчитывала. Не говоря уже обо всех этих обручах и перьях, а также драгоценностях, позволяющих вам выглядеть так, будто и правда принадлежите к высшему обществу…

Сьюки послала Джорджиане умоляющий взгляд, и та снова подавила закипающее в душе возмущение и ответила именно так, как ожидалось:

– Я знаю, матушка. Понимаю, что вы стараетесь изо всех сил… в нынешних непростых обстоятельствах…

– Непростых? Да тебе и половины неизвестно! Плохо уже то, что слабоумный кузен твоего отца снял для нас дом здесь, в Блумсбери, несмотря на высказанную мной настоятельную просьбу проживать по модному адресу…

Миссис Уикфорд окинула тесную, загроможденную вещами гардеробную, которую вынуждены были делить девушки, полным ненависти взглядом, и этого оказалось почти достаточно, чтобы приободрить Джорджиану, вспомнившую уверения мачехи, что в вопросах аренды мужчины понимают куда больше. Мачехе пришлось прикусить язычок в тот самый миг, как они вышли из экипажа, а рядом остановился фургон с их пожитками. Блумсбери отнюдь не считался модным районом Лондона, совсем наоборот. Их соседями оказались отставные адмиралы и капитаны, а вовсе не маркизы и графы. Миссис Уикфорд простила бы эту оплошность, будь особняк попросторнее, но, осмотрев его, пришла к выводу, что лишь гостиные могут похвастаться размерами, в то время как комнаты второго этажа, где им предстоит спать, настолько малы, что напоминают монашеские кельи.

Джорджиана ничуть против этого не возражала. Наоборот, впервые после повторной женитьбы отца у нее появилась отдельная спальня. По-иному просто не получалось, поскольку никому не по силам было втиснуть две кровати ни в одну из комнат наверху. Не говоря уже о шкафах, комодах и полках, чтобы разместить все купленные ими наряды и безделушки.

А вот мачеха пришла в ярость. Она-то рассчитывала, что Сьюки поймает в свои сети ни больше ни меньше пэра, который, очарованный ее красотой, едва надев ей кольцо на палец, без возражений возьмется обеспечивать и ее матушку с сестрой.

Однако шансы на претворение в жизнь столь грандиозного плана, оставаясь в Блумсбери, представлялись такими же ничтожно малыми, как и их спальни.

– Не желаю больше слышать глупости из уст ни одной из вас! – нервически воскликнула миссис Уикфорд.

С этими словами она покинула гардеробную девушек, спеша принарядиться к сегодняшнему вечеру.

На мгновение воцарилась тишина. Сьюки с тоской во взгляде трогала кончиком пальца синюю ленту, а Джорджиана с тревогой рассматривала собственное отражение в зеркале.

– Неужели ты ничуточки не взволнована посещением первого светского приема? – удивилась Сьюки, очевидно заметившая выражение лица сестры.

– Нет, – резко отозвалась та. – Он меня пугает. – Желудок крутило от недобрых предчувствий с тех пор, как Эдмунд отверг ее. Она понимала безнадежность попыток пробить брешь в окружающей его крепостной стене, чтобы проникнуть в цитадель и обрести там желанное убежище. Разумеется, подобно большинству солдат со схожей миссией, ее грубо пресекли прежде, чем она успела добраться до цели.

– Кроме того… – Она повернулась к Сьюки, и в голове тут же всплыло беспокойство иного рода.

– О, Джорджиана, не начинай опять! – Сьюки надула губки.

– Прости, Сьюки. Я знаю, ты очень сдружилась с Дотти и Лотти Пагеттер, но все же чувствую себя виноватой от того, что матушка буквально преследовала их, узнав, что их кузине недавно посчастливилось выйти замуж за виконта.

– Никого она не преследовала.

– Но дружелюбие стала проявлять, только узнав о наличии виконта в их окружении.

Сьюки захихикала:

– Полагаю, это было несколько…

«Жестоко», – подумала Джорджиана, но вслух ничего не сказала.

– Тебе никогда не приходило в голову, что будет, если вы втроем влюбитесь в одного и того же мужчину?

Сьюки покачала головой. При этом на лице у нее появилось выражение, столь похожее на материнское, что Джорджиана удивилась, как это ее не выбранили.

– Мы пожелаем друг другу удачи и приложим все усилия, чтобы выйти победительницей. Боже мой, Джорджиана, разве охотники в полях не поступают точно так же? Никто же не ожидает, что они пойдут на уступки противнику.

Настал черед Джорджианы удивляться.

– Ты считаешь мужчин своей добычей?

Сьюки снова захихикала:

– Почему бы и нет? Принимать участие в этой игре очень весело, Джорджиана.

– Но это ведь не игра, не так ли? Это… наша жизнь. – Ужас перед тем, с чем вот-вот предстоит столкнуться, сковал ее сердце.

– Именно. Нужно насладиться в полной мере.

– Но…

– Будь же благоразумной, Джорджиана! Женщинам положено выходить замуж…

– В том-то и проблема! Родись я мужчиной, мне не пришлось бы зависеть от мужа.

Сьюки весело взвизгнула:

– Вот уж не надо!

– Ох, ну ты же поняла, что я имею в виду, – ответила Джорджиана, не в силах сдержать улыбки от того, что сестра намеренно ее не поняла. В этом вся Сьюки. Даже когда Джорджиана пребывала в самом подавленном состоянии, младшей сестре почти всегда удавалось приободрить ее. Она даже сумела заполнить бездну, разверзшуюся в сердце Джорджианы после отступничества Эдмунда. Хотя Эдмунд, с тоской размышляла она, никогда не приходил в ужас от ее поведения и не удивлялся ее суждениям.

– Будь я мужчиной, – продолжила она, хоть и понимала тщетность подобных мечтаний, – научилась бы ездить верхом, сама зарабатывала бы себе на жизнь и хозяйство тоже вела бы сама…

Джорджиана надеялась, что именно так и будет жить на оставленные ей отцом деньги. Купит где-нибудь маленький коттеджик и заживет очень просто. Вместе с мачехой и сводной сестрой, конечно, только они втроем. И чтобы никаких мужчин поблизости, ведь они так все осложняют!

Но миссис Уикфорд ни о чем подобном и слышать не желала. Она придерживалась прочно укоренившегося мнения о том, что женщины нуждаются в заботе мужчин, и ничто не могло поколебать этого убеждения. Даже дом в Блумсбери.

– Джорджиана, ради бога! Если бы мама это услышала…

– …то сказала бы, что я недостаточно стара для подобного, – со вздохом закончила Джорджиана.

– Нет, – возразила Сьюки. – Она бы этого не сказала, потому что ты слишком умна, и не стала бы огорчать ее. – Она послала сестре многозначительный взгляд.

Джорджиана тяжело вздохнула.

– Прости, Сьюки. Знаю, ты очень рада полученному приглашению на прием, и не хочу своим подавленным настроением все испортить.

– Просто ты взволнована, как мне кажется, – милостиво ответила Сьюки. – Ох, я и сама как на иголках! До сих пор не могу поверить, что миссис Пагеттер удалось внести наши имена в список приглашенных ее племянницы, когда всем вокруг известно, что предполагается тихий прием только для членов семьи и близких друзей. Я слышала, там будут по крайней мере два виконта и одному Богу известно кто еще. – Она бросила прощальный, исполненный печали взгляд на ворох лент и повернулась к Джорджиане. – Думаю, мы с тобой составим отличный дуэт, раз обе будем в белом.

– Как ты добра, Сьюки. – Таким образом она обычно выказывала свою солидарность. – Но даже увидев нас стоящими рядышком, никто и не подумает, что мы сестры. Хотя, надеюсь, нам не придется долго стоять друг подле друга. Тебя отнесет от меня волной смеха и болтовни, как только прибудем на место, и ты окажешься в эпицентре веселой компании. В то время как я отыщу для себя тихий, неприметный уголок, где и укроюсь ото всех. Надеюсь, у Дюранов есть пальмы в больших кадках.

– Укроешься за пальмой в кадке? Что за идея? Не станешь же ты отказываться от шанса, который мама с таким трудом для нас добыла?

– Для тебя все сложится наилучшим образом, – запротестовала Джорджиана, – потому что не на твой бюст будут смотреть все присутствующие мужчины. Нет, они запомнят черты твоего лица, возможно, даже какого цвета у тебя глаза. Что касается меня, то их взгляды не поднимутся выше шеи, и все из-за вот этого. – Она с отчаянием указала себе на грудь. – Ах, мой бюст слишком велик и тяжел… и с ним неудобно скакать верхом.

– Потому что привыкла ездить галопом. Вот если бы выбирала более спокойную манеру верховой езды…

– Не стану я выбирать более спокойную манеру верховой езды потому лишь, что на мой тринадцатый день рождения у меня выросла грудь!

– Однако именно так леди подобает кататься на лошади, – отозвалась Сьюки и, озадаченно покачав головой, шагнула к зеркалу полюбоваться своим отражением.

А Джорджиана осталась при мнении, что, какой бы красивой и женственной ни была Сьюки, в глубине души она похожа на свою мать. Именно по этой причине Джорджиана, хоть и испытывала к сводной сестре теплое чувство, никогда не была с ней абсолютно откровенной.

Как когда-то с Эдмундом, который был единственным человеком, после папы, принимавшим ее такой, какая она есть.