Глава 2

Желая найти что-нибудь в Дир-Лике, вы просто останавливаетесь на первом попавшемся светофоре и оглядываетесь по сторонам. Парикмахерская, две станции техобслуживания, хозяйственный магазин, продуктовый, три церкви – вашим взорам открывается все. Дома расставлены здесь с нарочитой чинностью, совсем как в какой-нибудь деревеньке при игрушечной железной дороге. Деревья, выросшие до постройки домов, остались в целости и сохранности, тротуаров хватает лишь на три квартала. Взглянув куда угодно с любого уличного перекрестка, вы увидите зеленые луга, кукурузные поля и даже, что, впрочем, редкость, выгон с толстой гнедой лошадью, зарывшейся мордой в траву.

Айра остановил машину на асфальтированной стоянке у одной из церквей, серовато-белого каркасного куба, в который вели невысокие ступеньки, составленные из похожих на ведьмины колпаки пней. Других машин на стоянке не было. Как выяснилось, догадка его была верной: упрямое передвижение по Первому шоссе сократило путь, что, однако ж, оказалось не такой уж и удачей, поскольку в Дир-Лик они приехали на полчаса раньше, чем следовало. И все-таки Мэгги рассчитывала увидеть хоть кого-то из прибывших на похороны людей.

– Может, мы днем ошиблись, – сказала она.

– Ну как это? Серина же сказала тебе: «Завтра». Тут уж не собьешься.

– Тебе не кажется, что нам лучше войти в церковь?

– Конечно, если она не заперта.

Когда они вылезли из машины, оказалось, что юбка Мэгги липнет сзади к ногам. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Волосы спутал ветер, резинка колготок врезалась в живот.

Они поднялись по деревянным ступенькам, толкнули дверь. Та, жалобно заскрипев, распахнулась. Сразу за ней вытянулось тусклое помещение с голым полом и потолочными балками над темными скамьями. По обе стороны кафедры стояли большие букеты цветов, Мэгги они успокоили. Такие искусственные на вид букеты можно встретить лишь на венчаниях и похоронах.

– Алло! – наудачу позвал Айра.

Только его голос к нему и вернулся.

Они на цыпочках двинулись по скрипучим половицам прохода.

– Как по-твоему, полагается здесь соблюдать… стороны или еще что-то? – прошептала Мэгги.

– Стороны?

– Ну, знаешь, как бывает – сторона жениха и сторона невесты? Вернее…

Она захихикала над своей ошибкой. Правду сказать, большого опыта по части похорон у нее не было. Никто из ее близких пока не умер, постучи по дереву.

– Я хотела спросить, – пояснила она, – имеет ли какое-нибудь значение, где мы сядем?

– Главное, чтобы не в первом ряду, – ответил Айра.

– Ну конечно, не в первом, Айра. Я же не полная дура.

Дойдя до середины прохода, Мэгги опустилась на правую скамью, скользнула по ней, чтобы дать место мужу.

– Я думала, хоть музыка какая-нибудь играть будет, – заметила она.

Айра посмотрел на часы.

Мэгги сказала:

– Может быть, в следующий раз ты прислушаешься к указаниям Серины.

– Чтобы проблуждать половину утра по коровьим тропам?

– Все-таки лучше, чем приезжать первыми.

– Я ничего против первенства не имею, – ответил Айра.

Он сунул руку в левый карман пиджака и вынул оттуда перетянутую круглой резинкой колоду карт.

– Айра Моран! Ты же не будешь развлекаться картами посреди дома молитвы!

Он сунул руку в правый и вытащил вторую колоду.

– А если войдет кто-нибудь? – спросила Мэгги.

– Не волнуйся. У меня молниеносные рефлексы, – ответил он.

Айра стянул резинки, соединил обе колоды, перетасовал. Карты пощелкивали, как будто он из пулемета палил.

– Ну ладно, – сказала Мэгги, – придется притвориться, что я с тобой не знакома.

Она стиснула ручки сумочки и переползла на другой конец скамьи.

Айра опустил карты на освобожденное ею место.

Мэгги отошла к витражному окну. ПАМЯТИ ВИВИАНА ДЬЮИ, ЛЮБИМОГО МУЖА И ОТЦА – гласила табличка под ним. Муж по имени Вивиан! Мэгги подавила смешок. И вспомнила о мысли, которая часто посещала ее в шестидесятых, когда молодые мужчины отращивали длинные волосы. Неужели тебя не передернет, думала она, если ты запустишь пальцы в мягкие, свисающие локоны твоего любовника?

В церквях ей всегда лезут в голову мысли самые неподобающие.

Мэгги направилась вглубь церкви, каблучки ее резко постукивали – так, точно она хорошо знала, куда идет. Поднялась у кафедры на цыпочки, чтобы понюхать белый, словно восковой, цветок, названия которого не знала. Запаха у цветка не было, никакого, зато от него исходил совершенно явный холодок. Собственно говоря, ей и без того было немного зябко. Она развернулась и пошла к середине прохода, к Айре.

Он уже половину скамьи картами занял. И передвигал их, насвистывая сквозь зубы. «Игрок» – так называлась эта песня. До разочарования очевидная. Надо знать, что держать, а какие сбрасывать… Пасьянс, который он раскладывал, был до того запутанным, что отнимал иногда по несколько часов, однако начинался просто, и потому Айра перекладывал карты почти не задумываясь.

– Это довольно скучная часть, – сказал он Мэгги. – Для ее исполнения можно бы подряжать любителя, как старые мастера поручали ученикам подмалевывать фон на их картинах.

Мэгги об этом обыкновении мастеров не знала. Ей оно показалось мошенничеством.

– Ты не можешь положить эту пятерку на шестерку? – спросила она.

– Отвали, Мэгги.

Она снова пошла, помахивая сумочкой, по проходу.

Интересно, что это за церковь? Снаружи ничего написано не было. Мэгги с Сериной выросли методистками, но Макс принадлежал к другому вероисповеданию, и после замужества Серина перешла в него. Хотя венчались они в методистской церкви. Мэгги пела на ее венчании – дуэтом с Айрой. (Тогда они только-только начали встречаться.) Церемония венчания была одной из самых диких выдумок Серины, подлинной кашей из тогдашних шлягеров и стихов Халиля Джебрана^[7] – и это в то время, когда все вокруг продолжали цепляться за «Обещай мне»^[8]. Что же, Серина всегда опережала свое время. И нипочем не угадаешь, какие она сегодня похороны устроит.

У двери Мэгги развернулась и снова направилась к Айре. Он покинул скамью, перешел в другой ряд и теперь склонился, изучая расположение карт. Видимо, добрался до интересной части пасьянса. Даже насвистывать стал медленнее. Не считайте денежки, сидя за столом… Мэгги он показался похожим на пугало: пиджак на плечах обвис, черный чуб взлохмачен, руки как-то странно разведены.

– Мэгги! Ты приехала! – позвала от двери Серина.

Мэгги обернулась, но увидела только желтое пятно, а на нем силуэт. И спросила:

– Серина?

Серина бросилась к ней, раскрыв объятия. Тело ее было целиком обернуто черной шалью с длинной атласной бахромой, которая почти касалась пола, и волосы Серины тоже были черными, не тронутыми сединой. Руки обнявшей ее Мэгги запутались в прядях, спадавших между лопаток Серины. Мэгги встряхнула пальцами, освобождая их, и с легкой усмешкой отступила от подруги на шаг. Серина при ее фигуре, полном овальном лице и ярких красках вполне могла быть испанской сеньорой – так всегда думала Мэгги.

– И Айра! – сказала Серина. – Как ты, Айра?

Айра встал (карты непонятно как исчезли), и она поцеловала его в щеку, что он безропотно вытерпел.

– Я ужасно огорчился, когда услышал о Максе, – сказал Айра.

– Спасибо, – ответила Серина. – Я так благодарна вам за приезд, вы даже не представляете. В дом набились родственники Макса, я прямо почувствовала, как они подавляют меня численным превосходством. И в конце концов удрала оттуда, сказала, что должна кое-что подготовить в церкви. Вы завтракали?

– О да, – ответила Мэгги. – А вот в уборную я бы заглянула.

– Я тебя отведу. Айра?

– Нет, спасибо.

– Ладно, мы через минуту вернемся, – сказала Серина. Она взяла Мэгги под руку и повела ее по проходу. – Из Виргинии приехали двоюродные братья и сестры Макса, ну и конечно, его брат Джордж с женой и дочерью. И Линда здесь уже с четверга, а с ней внуки…

Ее дыхание пахло персиками, а возможно, это у нее духи были такие. На ногах сандалии с кожаными ремешками, обвивавшими до середины голые, загорелые икры, платье (Мэгги не удивилась, увидев его) из сочно-красного шифона, с V-образным вырезом, в центре которого поблескивало украшение (солнце с лучами) из горного хрусталя.

– Может, оно и к лучшему, – продолжала Серина. – Мне эта сумятица хоть задумываться не дает.

– Ах, Серина, очень было ужасно? – спросила Мэгги.

– Ну… и да и нет, – ответила Серина. Она повела Мэгги через маленькую боковую дверь слева от входа, затем по узкой лестнице вниз. – Все тянулось так долго, Мэгги, и в первый миг – ужасно, конечно, – но я почувствовала облегчение. Знаешь, он ведь болел еще с февраля. Только мы тогда ничего не понимали. В феврале же все болеют, месяц такой, у кого грипп, у кого простуда, а тут еще крыша протекает или котел ломается. Так что мы в то время ничего и не смекнули. Ему немного нездоровилось, вот и все, что он сказал. То там побаливает, то тут… Потом он пожелтел. Потом у него верхняя губа словно впала. Ничего такого, чтобы обращаться к врачу. Такого, чтобы позвонить ему и сказать… Но как-то утром я пригляделась к нему и подумала: «Господи, как же он постарел! У него даже лицо другое стало». А был уж апрель, когда все нормальные люди отлично себя чувствуют.

Огибая длинные металлические столы и складные стулья, они пересекли по линолеумному полу неосвещенный подвал с трубами и воздухопроводами на потолке. Мэгги чувствовала себя совершенно как дома. Как часто она и Серина секретничали в какой-нибудь классной комнате воскресной школы! Ей даже почудился запах мелованной бумаги – так пахли брошюрки, по которым они изучали Библию.

– И вот как-то вернулась я из магазина домой, а Макса нет, – продолжала Серина. – Была суббота. Когда я уходила, он копался на дворе. Ну, я не придала этому большого значения, стала раскладывать покупки…

Она подтолкнула Мэгги к облицованной белой плиткой уборной. К голосу Серины присоединилось эхо.

– Потом взглянула в окно, а там совершенно неизвестная мне женщина ведет его за руку. Она как-то… колебалась, явно думала, что он умственно отсталый или еще какой. Я выбежала из дома. Она сказала: «О! Это ваш?»

Мэгги вошла в кабинку, Серина прислонилась к раковине, сложила на груди руки.

– Мой ли! Точно соседка, которая притаскивает твоего пса с завязшими в бороде и усах отбросами и спрашивает: «Это ваш?» Но я сказала: да. Оказалось, что эта женщина увидела его бредущим по Дармор-роуд с садовыми ножницами в руках, а куда его несет, Макс, судя по всему, не знал. Она спросила, может ли чем-то ему помочь, а он ответил только: «Не уверен. Не уверен». Однако меня он, когда увидел, узнал. Я спросила у него, что случилось, и он ответил, что на него напало какое-то странное чувство. Он совершенно неожиданно обнаружил, что идет по Дармор-роуд. Потом та женщина завернула его назад, и он увидел наш дом и понял, что дом наш, однако к нему ни малейшего отношения не имеет. Он сказал, что на минуту словно отлучился куда-то из своей жизни.

Над держателем туалетной бумаги было написано мелом: МАРСИ + ДЭЙВ. У СЬЮ ХАРДИ В ЛИФЧИКЕ ВАТА. Мэгги попыталась освоиться с новым образом Макса – ни в чем не уверенного, озадаченного, наверняка слабого в коленках, как один из пациентов ее дома престарелых. Но вместо этого представила себе Макса, какого знала всегда, – мужчину, который походил на дюжего футболиста, с ежиком светлых волос и широким, добродушным веснушчатым лицом; Макса, который вбегал голышом в прибой на каролинском пляже. Но за последние десять лет она видела его лишь несколько раз: Макс не был чемпионом мира по умению удерживаться на работе, и потому семья его часто переезжала. Однако на Мэгги он производил впечатление мужчины, который навсегда сохранит мальчишечьи черты. Трудно было вообразить его стареющим.

Покончив со своими делами, она вышла из кабинки и увидела, что Серина разглядывает одну из своих сандалий, поворачивая так и этак ступню.

– Ты когда-нибудь делала это? – спросила Серина. – Отлучалась из собственной жизни?

– Что-то не припомню, – ответила Мэгги и открыла кран горячей воды.

– Хотела бы я знать, на что это похоже, – сказала Серина. – Просто оглядеться однажды и понять, что все тебя изумляет – место, в котором ты оказалась, мужчина, за которого вышла, женщина, в которую превратилась. Скажем, такое нашло бы на тебя, пока ты… ну, не знаю, ходила с дочерью по магазинам, – и ты вдруг стала бы собой, но семи-восьмилетней, наблюдающей за всем, что ты делаешь. «Как это? – сказала бы ты. – Неужели это я? Вожу машину? Принимаю сдачу? Пилю какую-то молодую женщину, как будто имею на это право?» А потом вошла бы в свой дом и сказала: «Нет, это все мне не по вкусу». И подошла бы к зеркалу: «Господи, да у меня подбородок куда-то вниз съехал совсем как у моей матери». Ты увидела бы все не завуалированным, понимаешь? И сказала бы: «А муж-то у меня далеко не Эйнштейн, это верно». Сказала бы: «Моей дочери не мешает сбросить кое-какой вес».

Мэгги откашлялась. (Все это было неутешительной правдой. Дочери Серины, к примеру, очень даже не мешало сбросить кое-какой вес.) Она протянула руку к бумажному полотенцу и сказала:

– По-моему, ты говорила по телефону, что он умер от рака.

– Верно, – подтвердила Серина. – Но когда мы узнали про рак, он был везде. Все тело проел, даже мозг.

– Ах, Серина.

– В один день Макс, как всегда, отправился на работу, продавать рекламу на радио, а на другой уже лежал пластом. Говорить толком не мог, видеть тоже, что ни делал, все вкривь и вкось получалось. И все время повторял, что слышит запах домашнего печенья. Спрашивал: «Серина, когда испечется печенье?» А я его сто лет не пекла! Говорил: «Как вынешь его из духовки, принеси мне одно». Ну я и напекла целую кучу, а он удивился и сказал, что не голоден.

– Зря ты меня не вызвала, – сказала Мэгги.

– А что бы ты могла сделать?

Да в общем, ничего, подумала Мэгги. Она не могла бы даже уверенно сказать, что понимает, какие испытания выпали на долю Серины. Казалось, на каждом жизненном этапе Серина немного опережала ее и на каждом описывала свой опыт правдиво, пугающе, прямо, словно какая-нибудь иностранка, ничего не знающая о принятых в обществе правилах. Как будто завесы сдирала! Это она сообщила Мэгги, что брак не похож на фильм с Роком Хадсоном и Дорис Дэй^[9] в главных ролях. Это она сказала, что материнство дело слишком тяжелое и, откровенно говоря, оно, может, и не стоит усилий, которые ты на него тратишь. А теперь новая напасть: у нее умер муж. И Мэгги было не по себе, хоть она и понимала, что это не заразно.

Посмотрев в зеркало, она обнаружила, что над ухом, перекосившись, торчит из волос голубой цветок цикория. Мэгги выдернула его и бросила в мусорную корзинку. Серина ничего о нем не сказала – верное доказательство смятенности ее души.

– Сначала я думала: как же мы это переживем? – сказала Серина. – Как справимся с этим? А потом поняла: справляться-то придется мне одной. Макс просто-напросто считал, что я все устрою. Налоговая служба угрожала нам проверкой, наша машина нуждалась в новой коробке передач? Это были мои дела, Макса они интересовать перестали. Ко времени, когда начнется проверка, он уже будет мертв, да и машина ему больше не понадобится. Вообще-то смешно, если подумать. Разве нас не предупреждали насчет того, чем оборачивается исполнение желаний? «Будь осторожен в желаниях» – разве нет такого предостережения? Я вот еще в детстве поклялась, что никогда не буду зависеть от мужчины. Чтобы я ждала, когда кто-то из них обратит на меня внимание, – да ни за что на свете! Я хотела получить мужа, который будет сходить по мне с ума, держаться за меня как приклеенный, вот точно такого и получила. Точно. Макс не мог глаз от меня оторвать, провожал меня взглядом по комнате. Когда ему в конце концов пришлось отправиться в больницу, он умолял не оставлять его одного, и я стала проводить там день и ночь. И начала злиться на него. Я же помнила, как вечно приставала к нему: занимайся спортом, следи за своим здоровьем, а он отвечал, что все это для чокнутых. Заявлял, что бег трусцой – дорога к инфаркту. Послушать его, так тротуары усыпаны трупами таких бегунов. Я смотрела на него, лежащего на больничной койке, и спрашивала: «Так что ты предпочитаешь, Макс, взять и внезапно помереть одетым в шикарный, теплый, красный спортивный костюм или валяться здесь утыканным иглами и трубками?» Я говорила это, кричала во все горло! Вела себя с ним кошмарно.

– Ну ладно тебе, – жалко сказала Мэгги. – Я уверена, ты вовсе не имела…

– Я имела в виду каждое слово, – ответила Серина. – Вечно ты стараешься все приукрасить, Мэгги. Я кошмарно себя вела. А потом он умер.

– О господи… – полепетала Мэгги.

– Ночью, со среды на четверг. У меня словно тяжесть какая-то с груди свалилась, я отправилась домой и проспала двенадцать часов подряд. В четверг приехала из Нью-Джерси Линда, и это было хорошо – она, зять, ребятишки. Но мне все время казалось, что я должна что-то сделать. Что-то, о чем забыла. А это меня подмывало в больницу поехать, только и всего. Я себе места не находила. Это как фокус, который мы проделывали в детстве, помнишь? Встанешь в проеме двери, нажмешь руками на косяк, словно распереть его хочешь, а после шагнешь вперед, и руки сами собой взлетают вверх, как будто все это давление было, ну, запасено на будущее и сработало задним числом. Так вот, дети Линды принялись изводить кошку. Напялят на нее пижамку своего игрушечного медвежонка, а Линда этого даже не замечает. Она никогда их в узде держать не умела. Мы с Максом еле сдерживались, чтобы ничего ей не сказать. Каждый раз, как они приезжали, мы ей ни слова не говорили, только посматривали друг на друга через комнату, обменивались взглядами, знаешь, как это бывает? А тут вдруг мне переглядываться стало и не с кем. Так я впервые поняла, что и вправду потеряла его.

Серина перебросила со спины на грудь хвост волос, осмотрела его. Кожа под глазами у нее блестела. Собственно говоря, она плакала, но, похоже, не замечала этого.