И вскоре уже заходил к ним практически еженедельно. Для окон – громадных – требовались особые противомоскитные сетки и зимние ставни с хитроумным креплением, Джуниор каждую весну и осень руководил их снятием и установкой. Как шафер, который влюблен в невесту и крутится вокруг нее, хотя свадьба давно позади, он изобретал предлоги, чтобы на минуточку заскочить. Завозил начатую баночку краски или неиспользованный кафель, перепроверял замок, который смазывал всего неделю назад. Появлялся в любое время и, если дома никого не оказывалось, открывал дверь своим ключом. А когда замечал неполадки – щербинку в штукатурке или еле заметную трещинку в раковине, – то впадал в чудовищное беспокойство. Он вел себя так, будто пустил в собственный дом жильцов, которые не следят за порядком.

Одно из первых воспоминаний Реда в возрасте примерно трех лет – он вылезает из грузовика отца, а миссис Брилл ждет их на заднем крыльце, придерживая на плечах кардиган.

– Главное, Джуниор, не уходи сразу, если ее не услышишь! – истерически завопила она. – Она же, наверное, затаится, едва ты зайдешь.

На чердак тогда залезла белка, это Ред помнил.

– Паникерша была, жуть, – говорил он. – Считала, что все зверьки только за ней и охотятся, и всюду-то у нее пахло дымом, и еще она до смерти боялась, что к ней залезут. Залезут! На Боутон-роуд!

Но – самое страшное ее прегрешение – она так и не полюбила дом. Жаловалась, что он слишком далеко от центра, и скучала по старой квартире, откуда до ее женского клуба рукой подать. Правда, и на Роланд-авеню имелся женский клуб, но это, сами понимаете, абсолютно не то.

Хуже того, мистер Брилл часто уезжал, выражаясь словами Джуниора, по «делам-делишкам» и оставлял миссис Брилл без всякой помощи, не считая, конечно, двух их испорченных мальчишек (Джуниор неизменно называл сыновей Бриллов испорченными, хотя ни разу толком не объяснил почему). Они еще подростками весили каждый едва ли не больше Джуниора, но именно ему, заслышав шум в подвале, звонила миссис Брилл.

Ред практически не сомневался, что Джуниору не платили за труды. Бриллы принимали его услуги как должное. Они обращались к нему по имени, а сами оставались «мистер» и «миссис». И в Рождество миссис Брилл удостаивала его визитом наряду со своим дворовым мальчишкой и девчонкой-уборщицей. Стояла на пороге в пушистой шубе, с корзиной магазинных консервов в руках, и автомобиль урчал перед дверью; миссис Брилл никогда не заходила в дом, несмотря на то что ее всегда приглашали.

Джуниор жил в Хэмптоне, всего в трех-четырех кварталах от Бриллов – и одновременно в целом мире от них. Джуниор и Линии снимали дом на две спальни, который стоял несколькими футами ниже мостовой и оттого казался нахохленным. У Уитшенков было двое детей – Меррик (девочка) и Редклифф. «Ого!» – подумают некоторые. Неужели загадочное прошлое семьи скрывает неких Мерриков? И Редклиффов? Нет – просто Джуниор считал эти имена аристократическими. От самого их звучания веяло благородным происхождением, вероятно, по материнской линии. Джуниор постоянно изыскивал способы прибавить себе социальный вес и все-таки держал семью в жалком хэмптонском домишке, даже не потрудившись его отремонтировать, хотя кому, как не ему, было это делать?

– Я выжидал, – объяснял он много позже. – Выжидал, больше ничего.

И продолжал менять проводку в своем обожаемом доме на Боутон-роуд, подвинчивать петли, гонять многочисленных птиц и летучих мышей, не выказывая ни малейшего раздражения.

Холодным февральским вечером 1942 года миссис Брилл объявилась на пороге дома Уитшенков с обоими своими сыновьями. Все трое стояли без пальто. Миссис Брилл рыдала. Линии, открывшая дверь, воскликнула:

– Господи, что?..

Миссис Брилл схватила Линии за запястье:

– Джуниор дома?

– Дома, – Джуниор возник рядом с Линии.

– Случилась кошмарная вещь, – пролепетала миссис Брилл. – Кошмарная, просто кошмарная.

– Может быть, зайдете? – предложил Джуниор.

– Я вышла на веранду, – не двигаясь с места, заговорила она, – хотела заняться письмами. Знаете мой столик, за которым я пишу? Так там, на полу под стулом, лежит холщовая сумка, ну, такая, для инструментов, с застегивающимися ручками. Представьте, открытая, и внутри – воровские инструменты!

– Угу, – буркнул Джуниор.

– Отвертки, ломик и… о господи! – Она привалилась к сыну, выдержавшему ее вес. – А поверх всего – моток веревки!

– Веревки! – воскликнула Линии.

– Да, чтобы вязать людей.

– Святое небо!

– Знаете что, – решительно произнес Джуниор, – давайте-ка поедем и разберемся, в чем там дело.

– О, пожалуйста, Джуниор! Пожалуйста! Знаю, мне следовало позвонить в полицию, но я думала только об одном: надо скорее убираться отсюда, надо спасать моих мальчиков. Схватила ключи и побежала. Я не знала, к кому еще обратиться, Джуниор.

– Вы совершенно правильно поступили, – сказал Джуниор. – Я обо всем позабочусь. Вы оставайтесь с Линии, миссис Брилл, а я приведу копов, чтобы они все проверили до вашего возвращения.

– Нет, я ни за что туда не вернусь, – заявила миссис Брилл. – Этот дом для меня умер, Джуниор.

Тут один из сыновей подал голос:

– Ты чего, ма?

(Лишь эту реплику одного из сыновей Брилл сохранила история.)

Но та повторила:

– Умер.

– Давайте сначала разберемся, – и Джуниор потянулся за пиджаком.

О чем говорили женщины, оставшись вдвоем? Джинни как-то спросила, но никто не смог ей ответить. Линии сама об этом вроде не упоминала, а Меррик и Ред были маленькие (Меррик пять, Реду четыре) и вообще ничего не помнили. Казалось, Джуниор ушел – и все попросту исчезло. А когда вернулся, снова включилось, ожило при первых звуках его тягучего тонкого голоса: «Он грит», «Я грю».

Полицейские сказали:

– Это просто старая сумка какого-то работяги.

Джуниор ответил:

– Точно, – и пхнул сумку носком сапога. – Правда, веревка… – через секунду прибавил он.

– Рабочим часто нужна веревка.

– Это верно, тут не поспоришь.

Они постояли молча.

– Вот только обычно у них я работаю, – проговорил Джуниор.

– Вот как.

– И кто тут разберется?

Он поднял руки ладонями вверх, будто проверяя, не идет ли дождь, и, глянув на полицейских, вздернул брови и пожал плечами. И все они сошлись на том, что о деле можно забыть.

Потом из поездки возвратился мистер Брилл, и состоялась следующая беседа.

– Ты купишь дом? – изумился мистер Брилл. – Купишь, и что будешь делать?

– Как что? Жить, – отозвался Джуниор.

– Жить? Ага. Ясно. Но… Ты уверен, что тебе здесь будет комфортно?

«А кому бы здесь не было комфортно?» – риторически спросил Джуниор у своих детей много лет спустя. Но мистеру Бриллу тогда ответил:

– Во всяком случае, я могу быть уверен, что он хорошо построен.

Мистеру Бриллу хватило деликатности не объяснять, что он имел в виду совершенно другое.

Ред вспоминал свое детство в том доме так, будто вырос в раю. На Боутон-роуд детей хватало, чтобы при желании составить две бейсбольные команды, и они все свободное время проводили на свежем воздухе – играли вместе и девочки, и мальчики, и большие, и маленькие. Ужинали всегда торопливо – еда как досадный перерыв в забавах, навязанный матерями. А потом вновь исчезали из дома и возвращались, лишь когда их звали спать, – потные, с прилипшими к телу стебельками травы, протестуя, выпрашивая еще полчасика.

– Могу поспорить, что и сейчас вспомню имена всех ребят в квартале, – хвастал Ред перед собственными детьми.

Не такое уж великое достижение: большинство так и остались здесь или вернулись, пожив какое-то время в других, менее достойных местах.

Ред и Меррик легко влились в детскую компанию, но их папа и мама не нашли общего языка с прочими родителями. Возможно, виной тому была Линии, слишком тихая и стеснительная. Заметно моложе Джуниора, худая и бледная, с обвислыми тусклыми волосами и почти бесцветными глазами, она обычно вся съеживалась и начинала ломать руки, если к ней обращались. Ясно, что не Джуниор всех отпугивал. Он-то спокойно беседовал с кем угодно. Говорил, говорил, говорил, пока у собеседника уши не отсохнут. Хотя, может, дело именно в этом? Люди отвечали ему вежливо, но сами предпочитали помалкивать.

Впрочем, неважно. Джуниор получил свой дом. И без устали с ним возился. Обустроил туалет в нише под лестницей, потому что, едва они въехали, понял, что одной ванной явно недостаточно, а в гостевой комнате соорудил шкафы для швейных принадлежностей Линии, поскольку гостей они никогда не принимали. Но нормальной мебели не заводили годами, деньги до последнего пенни ушли на первоначальный взнос за дом, а покупать старье Джуниор не собирался, слуга покорный!

«В нашем доме ценят качество», – заявлял он. Просто анекдот, сколько фраз у него начиналось со слов «в нашем доме». В нашем доме не ходили босиком. В нашем доме надевали парадную одежду, чтобы отправиться на трамвае в центр города. В нашем доме по воскресеньям и в дождь и в вёдро отправлялись в епископальную церковь Св. Давида, хотя Уитшенки никак не могли принадлежать к ней с рождения. По-видимому, выражение «в нашем доме» в действительности означало «в нашей семье». Эти понятия совпадали.

Одно оставалось загадкой. Сколько ни болтал в свое время Джуниор, его внуки так толком и не поняли, кто он такой. Кто в точности? Откуда? И откуда Линии, если на то пошло? Казалось бы, Ред должен иметь об этом хоть какое-то представление, а уж его сестра тем более, женщины всегда любопытнее. Но нет, оба утверждали, что ничего не знают. (Если можно им верить.) А Джуниор и Линии умерли раньше, чем их внуку исполнилось два года.

И еще: что Джуниор за человек, противный или приятный? Плохой или хороший? Непонятно. С одной стороны, от его амбиций всех коробило. Все прямо кривились, думая о том, как он рабски копировал тех, кто выше по социальному статусу. Но потом они вспоминали его стесненные обстоятельства, его заоконную тоску «мальчика со спичками» и преданность работе – в сущности, гений же – и неохотно признавали: «Что ж…»

Он был как все, говорил Ред. Противный и приятный. Хороший и плохой.

Но такой ответ никого не устраивал.

Итак, первая семейная легенда – про Джуниора: как Уитшенки поселились на Боутон-роуд.

Вторая – про Меррик.

В том, что Меррик истинная дочь своего отца, сомнений никогда не было. Уже в девять лет она срежиссировала собственный перевод из обычной школы в частную и потом – пока Ред кое-как учился в Мэрилендском университете, полностью сосредоточившись на строительстве, которое считал своим призванием, – прохлаждалась в колледже Брин Мор, постигая искусство превзойти собственное происхождение. Зимой по выходным она каталась на лыжах с друзьями, в теплую погоду ходила под парусами. Начала употреблять слова «божественно» и «вкуснейший» (не в отношении еды). Трудно представить такое в устах ее родителей! Она уже очень далеко от них ушла.

Лучшей подругой Меррик с четвертого класса была Поуки Вандерлин, тоже посещавшая Брин Мор. Весной 1958-го, когда они отучились предпоследний год, Поуки обручилась с Вальтером Барристером III, известным под именем Трей.

Балтиморец, выпускник Гилмора и Принстона, этот молодой человек работал в семейной фирме, занимался финансами. В летние каникулы, когда Меррик и Поуки с друзьями собирались на крыльце Уитшенков, курили «Пэлл-Мэлл» и жаловались, как им всем скучно, Трей часто присоединялся к ним. Похоже, в офисе ему разрешалось появляться по весьма свободному расписанию. Ред возвращался со своей летней работы около четырех – истинный работяга – и всегда заставал Трея на крыльце вместе с остальными. Безупречно белый кардиган, небрежно наброшенный на плечи, кожаные мокасины, надетые без носков (Ред увидел такое в первый раз, но, к сожалению, не в последний). Затем они все куда-нибудь шли и чем-нибудь занимались. Поскольку рассказывал эту историю сам Ред, то непонятно было, что именно делали друзья Меррик, но, наверное, ели в кафе, потом шли в кино или на танцы. А поздно вечером опять сидели на крыльце. В конце концов, оно, такое необычно просторное, такое глубокое, не давало промокнуть даже в грозу. Их голоса отчетливо долетали до двух спален в передней части дома – Реда и родителей. Ред нередко высовывался из окна и кричал: «Эй, вы! Кому-то, если забыли, утром рано вставать!» Но от родителей они ни разу не слышали ни слова упрека. Надо думать, Джуниор торжествовал: им с Линии родители не давали посидеть на крыльце, а у него толпятся все эти девочки и мальчики, раскованные, элегантные, с блестящими волосами.

Тем летом молодежь разделялась на пары. Приближался последний год обучения, а девушки тогда стремились выйти замуж сразу после колледжа. За Меррик ухаживал не один юноша, а сразу два, но Ред ни одного толком не знал. Они были на несколько лет старше и к тому же похожи, поэтому он постоянно их путал. Кроме того, он не верил, что кому-то может всерьез нравиться его сестра. Меррик, худая, нескладная, с уитшенковским выступающим подбородком, который больше шел мужчинам, чем женщинам, сменила прическу на новую, вызывающе модную. Ее волосы пышно топырились с левой стороны, а с правой липли к виску, как будто она стояла под сильным ветром. Но Тинк и Бинк, или как их там, от нее откровенно млели. Они называли ее Жер, от «жердь», и своим поддразниванием, очевидно, пытались завоевать ее расположение.

Отец как-то поинтересовался у нее:

– А кто тот блондин? Стриженный ежиком?

– Который? – спросила Меррик.

– Тот, что ныл насчет вчерашней игры в гольф.

– Который, папа?

Из этого Ред сделал вывод, что ни один не производит на нее особого впечатления. И еще: что родители, во всяком случае отец, прислушиваются к разговорам на крыльце куда внимательней, чем он думал.

Поуки тем временем в деталях обдумывала свою свадьбу. Оставалось меньше года, а событие такого масштаба требовало тщательной подготовки. Назначили дату и место. Обсуждалась цветовая гамма платьев подружек невесты. Меррик пригласили главной подружкой. Она заявила родителям, что все это невероятная скука, но мать возразила:

– Что ты, Поуки оказывает тебе честь.

А отец прибавил:

– Ты, может, не знаешь, но Вальтер Барристер I основал «Барристер Файненшиал».

Ред стал замечать, что, когда собирались одни девушки, Поуки чаще всего говорила о Трее уничижительно. Издевалась над тем, как он заботится о своей густой светлой челке, красиво падающей на лоб, привычно называла жениха «принц Роланд-парка». Изрекала: «По магазинам завтра пойти не смогу. У меня ланч с мамашей принца Роланд-пар-ка». Частично это, конечно, объяснялось тем, что в их компании насмешливая ирония была в ходу, о ком бы или о чем ни шла речь. Но, если начистоту, Трей заслуживал титула. Еще в школе он ездил на спортивной машине, и, кроме особняка в Балтиморе, Барристеры владели двумя другими домами на далеких курортах из разряда тех, что рекламируются в «Нью-Йорк таймс». Поуки утверждала, что Трей испорчен до мозга костей, и винила во всем его мать, «королеву Юллу».

Юлла Барристер, тощая как спичка, невероятно стильная, казалась вечно недовольной. Ред, когда видел ее в церкви, всякий раз вспоминал миссис Брилл. Миссис Барристер верховодила в этой церкви, и верховодила в женском клубе и, конечно же, в семье, состоявшей всего из трех человек. Трей был ее единственным сыном – выражаясь ее словами, ее драгоценным мальчиком, ее солнышком. И Поуки Вандерлин, разумеется, солнышку абсолютно не подходила.

За лето Ред наслушался бесконечных разговоров о том, что Поуки приходится терпеть от королевы Юллы. Поуки вытаскивали на невыносимо мучительные семейные обеды и чаепития с чопорными пожилыми дамами, посылали к косметичке королевы Юллы «сделать что-нибудь со своими бровями», распекали за неумение написать благодарственное письмо или за то, что письмо недостаточно благодарственно. Рисунок серебряной вышивки, выбранный ею для платья, поменяли, не спросив согласия, и рекомендовали подумать о свадебном наряде такого фасона, который бы выгодно скрыл ее пухлые плечи.

Меррик вновь и вновь громко ахала, будто на сцене.

– Нет! Не верю! – восклицала она. – Почему Трей за тебя не вступится?

– Трей, – презрительно бросала Поуки. – Трей уверен, что именно его мамаша развесила на небе луну и звезды.

А еще: Трей ни о ком не думает, Трей эгоист и вдобавок ипохондрик. И забывает о существовании Поуки, едва завидев на улице приятелей. И хоть бы раз в жизни провел вечер, не выхлебав столько джина, сколько сам весит!

– Ему бы поосторожней, не то он тебя потеряет, – возмущалась Меррик. – Ты можешь выбрать кого захочешь! Тебе незачем цепляться за Трея. Вон Такки Беннетт – чуть не застрелился, когда узнал о твоей помолвке.

Часто Поуки жаловалась на жениха в присутствии Реда, которого в той компании не считали за мужчину. Но Ред, бывало, спрашивал: «Как ты это терпишь?» или: «И ты согласилась выйти за этого типа?»

– Знаю, я дура, – отвечала Поуки. Но конечно же, так не думала.

Настала осень, все разъехались по колледжам, но Меррик вдруг начала являться домой каждый уикэнд, что совсем за ней не водилось. Ред сам часто наведывался домой, поскольку Колледж-Парк находился недалеко, но со временем понял, что сестра бывает дома еще чаще. По воскресеньям она ходила с семьей в церковь, а на выходе останавливалась поздороваться с Юллой Барристер. И даже если Трея, вопреки обыкновению, не оказывалось за плечом матери, Меррик, в новой скромненькой шляпке-таблетке, все равно энергично кивала головой, мило смеялась – фальшивым, как сразу почувствовал бы любой брат, каким-то жиденьким смехом – и внимала каждому слову, которое Юлла Барристер цедила сквозь зубы. А вечерами, когда Трей являлся с визитом, – «Это нормально, – говорила Меррик, – он ведь женится на моей лучшей подруге!» – они вдвоем сидели на крыльце, хотя погода стояла уже холодная. Дым их сигарет вплывал в открытое окно Реда. (Но если так холодно, удивлялись через много лет его дети, зачем открывать окно?)

– Она меня допекла, я не шучу, – сказал однажды Трей. – Что я ни сделаю, она недовольна. Клюет меня в темечко и клюет.

– Она тебя в грош не ставит, как я погляжу, – ответила Меррик.

– А как она поступает с мамой? Не может, видите ли, помочь выбирать меню для ужина на репетиции свадьбы, потому что конец семестра и надо сдавать курсовую работу. Курсовую работу! Когда у нее свадьба!

– Бедная твоя мама, – вздохнула Меррик. – Она же старается ради Поуки, хочет, чтобы она чувствовала себя членом семьи.

– Вот почему ты, Жер, все понимаешь, а Поуки – нет?

Ред с силой захлопнул окно.

Джуниор велел Реду не выдумывать глупостей. Потом, когда ситуация взорвалась, и правда вышла наружу, и почти никто в Балтиморе не разговаривал с Треем и Меррик, Ред заявил:

– Я знал, что так будет! Я видел, что происходит. Меррик все спланировала с самого начала. Она украла его!

Но Джуниор ответил:

– Сынок, о чем ты? Человека нельзя украсть, если он сам не хочет.

– Клянусь, она плела интриги еще прошлым летом, и, черт побери, ей все удалось. Она льстила Трею в лицо, а за спиной мешала с грязью перед Поуки. И подлизывалась к его матери, лебезила перед ней так, что меня аж тошнило.

– Ну, он все равно не собственность Поуки, – Джуниор помолчал и добавил: – Да и вообще, теперь он собственность Меррик.

И морщины около его губ стали глубже, как всегда, когда ему удавалось обстряпать какое-нибудь дельце в точности по своему желанию.

Какие же это легенды, скажет сторонний наблюдатель. Человек покупает дом, которым всегда восхищался, когда этот дом наконец выставлен на продажу; девушка выходит замуж за жениха подруги. Такое случается сплошь и рядом.

Но возможно, клану Уитшенков, возникшему совсем недавно, не хватало историй, не из чего было выбирать. Вот и приходилось извлекать по максимуму из того, что имеется.