Глава 3

Силы мои несколько окрепли. Я почти не вспоминал о волках, и все мои мысли были заняты матерью.

Вспоминая ее слова об ужасе, который она испытывает, я не мог до конца понять их значение, но осознавал, что она сказала правду. Наверное, я тоже чувствовал бы нечто подобное, если бы знал, что медленно умираю. Схватка в горах с волками не шла с этим ни в какое сравнение.

Было еще нечто не менее важное. Всю жизнь она молчаливо сносила свое несчастье. Точно так же как и я, она ненавидела царившие вокруг нас инерцию и безнадежность. И вот теперь, родив восьмерых детей, из которых выжили лишь трое, она умирала сама. Конец ее был уже близок.

Я решил встать и покинуть свое убежище, надеясь, что сделаю ей приятное. Однако это оказалось не в моих силах. Я не мог вынести мыслей о ее близкой кончине. Поэтому я продолжал ходить из угла в угол по комнате, ел то, что приносили мне слуги, но не мог заставить себя пойти к ней.

Так миновал почти месяц, к концу которого в нашем доме появились визитеры. Из-за их приезда я все-таки вынужден был покинуть свою комнату.

Войдя ко мне, мать сказала, что пришли торговцы из деревни и что они хотят лично воздать мне почести за уничтожение волков.

– Пусть убираются к черту, – ответил я.

– Нет, ты обязан спуститься к ним, – настаивала она. – Они принесли тебе подарки. А теперь иди и исполни свой долг.

Все это было мне совсем не по душе.

В большом зале я увидел богатых деревенских торговцев. Всех их я очень хорошо знал, и все они были одеты подобающим случаю образом.

Однако среди них был весьма странный человек, которого я узнал не сразу.

Он был примерно моих лет, очень высок, однако, едва встретившись с ним взглядом, я тут же вспомнил, кто он. Николá де Ленфен, старший сын торговца тканями, посланный отцом на учебу в Париж.

Вид его произвел на меня впечатление.

На нем был розовый с золотом парчовый костюм и туфли с золотыми каблуками, а воротник его украшали несколько слоев итальянских кружев. Только волосы его остались прежними – такими же темными и вьющимися. Они были собраны назад и перетянуты широкой шелковой лентой, но, несмотря на это, придавали ему тот же, что и раньше, мальчишеский вид.

Выглядел он именно так, как требовала того парижская мода. Эта мода благодаря почте довольно быстро доходила даже до такой провинции, как наша.

Я же встретил гостей в далеко не новой шерстяной одежде и изношенных кожаных сапогах, а кружева на моей рубашке давно пожелтели и были штопаны-перештопаны.

Мы поклонились друг другу, после чего он, как спикер делегации, развернул черную саржу и достал из нее красный бархатный плащ, отделанный мехом. Восхитительная вещь! Когда он взглянул на меня, глаза его сияли. Можно было подумать, что на самом деле сеньором был он, а не я.

– Монсеньор, – почтительно обратился он ко мне, – мы просим вас принять это. На подкладку плаща пошел самый лучший волчий мех, и мы надеемся, что он сослужит вам хорошую службу в зимние холода, когда вы соблаговолите отправиться на охоту.

– И еще вот это, монсеньор, – вступил в разговор его отец, протягивая мне великолепно сшитую пару сапог из черной замши на меху. – Это тоже пригодится вам на охоте.

Меня переполняли эмоции. Эти люди, обладавшие таким богатством, о котором я мог только мечтать, от чистого сердца преподносили мне чудесные дары и оказывали почести как аристократу.

Я принял плащ и сапоги и поблагодарил дарителей так бурно и искренне, как не благодарил еще никого в своей жизни.

– Ну уж теперь-то он станет совершенно невыносимым, – услышал я за спиной шепот моего брата Августина.

Кровь прилила к моему лицу. Я был вне себя оттого, что он посмел произнести эти слова в присутствии такого большого количества людей. Но, взглянув на Никола де Ленфена, я увидел на его лице симпатию и нежность.

– Меня тоже считают невыносимым, монсеньор, – шепнул он мне, когда мы поцеловались на прощание. – Позвольте мне когда-нибудь навестить вас, чтобы побеседовать и услышать рассказ о том, как вам удалось уничтожить волков. Только невыносимые люди способны совершить невозможное.

Еще никто из торговцев не осмеливался так разговаривать со мной. Мы снова на миг превратились в маленьких мальчиков, и я громко рассмеялся ему в ответ. Отец Никола пришел в замешательство. Даже мои братья перестали перешептываться между собой. Один только Никола де Ленфен продолжал улыбаться с поистине парижским хладнокровием.

Как только все ушли, я взял красный бархатный плащ и замшевые сапоги и направился в комнату матери.

Она, как всегда, читала, одновременно медленными движениями расчесывая волосы. В просачивавшемся сквозь окно бледном солнечном свете я впервые заметил в них седину. Я пересказал ей слова Никола де Ленфена.

– Почему он назвал себя невыносимым? – спросил я. – Мне показалось, что он придавал этим словам какой-то особый смысл.

Мать в ответ рассмеялась:

– Да, в его словах действительно есть особый смысл. Он не пользуется уважением окружающих. – Она оторвалась от чтения и посмотрела на меня. – Тебе известно, что ему стремились дать образование и воспитать из него подобие аристократа. Так вот, еще в первом семестре, в самом начале своего обучения праву, он безумно влюбился в игру на скрипке и не мог уже думать ни о чем другом. Кажется, он тогда побывал на концерте какого-то виртуоза из Падуи, чья игра была столь восхитительной, что люди утверждали, будто он продал душу дьяволу. И тогда Никола бросил все и начал брать уроки у Вольфганга Моцарта. Он продал свои книги. Он играл и играл на скрипке и в конце концов провалился на экзаменах. Представляешь, он хочет стать музыкантом!

– И отец его, конечно же, вне себя?

– Естественно! Он даже вдребезги разбил инструмент, а ведь тебе известно, как относятся торговцы к любому дорогостоящему товару.

Я улыбнулся:

– Значит, Никола лишился своей скрипки?

– Нет, скрипка у него есть. Он тут же помчался в Клермон, продал там свои часы и купил новый инструмент. Этот юноша и в самом деле невыносим, но самое худшее состоит в том, что играет он действительно весьма неплохо.

– Ты слышала его игру?

Моя мать хорошо разбиралась в музыке. В Неаполе, где она выросла, музыка окружала ее повсюду. А я слышал лишь пение церковного хора да игру ярмарочных музыкантов.

– В воскресенье, когда я шла на мессу, он играл в своей комнате над магазином. Игру слышали все, кто проходил мимо, а его отец грозился переломать сыну руки.

При мысли о подобной жестокости я даже вскрикнул. Но рассказ матери чрезвычайно заинтересовал меня, и мне казалось, что я уже успел полюбить Никола, в первую очередь за его стремление поступать по-своему в столь нелегких обстоятельствах.

– Конечно же, ему никогда не удастся добиться успеха, – сказала мать.

– Почему?

– Ему слишком много лет. В двадцать лет поздно начинать обучение игре на скрипке. Хотя кто знает… Его игра по-своему великолепна. Быть может, он тоже когда-нибудь сумеет продать душу дьяволу.

Я рассмеялся, правда несколько натянуто. Все казалось мне таким странным и интересным.

– А почему бы тебе не отправиться в город и не познакомиться с этим молодым человеком поближе? – спросила она.

– Какого черта мне это нужно?

– Послушай, Лестат, твоим братьям это очень не понравится, а вот торговец будет вне себя от счастья. Еще бы! Его сын подружится с сыном маркиза!

– На мой взгляд, недостаточно веские причины.

– Он жил в Париже. – Она окинула меня долгим взглядом, потом вновь углубилась в чтение, время от времени медленно проводя рукой по волосам.

Я смотрел на нее, ненавидя в тот момент все книги на свете. Мне хотелось спросить ее о том, как она себя чувствует, сильно ли мучил ее сегодня кашель, но я не осмелился заговорить об этом.

– Отправляйся в город и побеседуй с ним, Лестат, – не отрываясь от книги и не глядя на меня, повторила она.

Глава 4

Прошла неделя, прежде чем я принял решение отыскать Никола де Ленфена.

В красном бархатном, подбитом мехом плаще и замшевых сапогах на меху, я шел по извилистой главной улице деревни по направлению к кабачку.

Магазин, принадлежавший отцу Никола, располагался как раз напротив кабачка, но Никола не было ни видно, ни слышно.

Конец ознакомительного фрагмента.