Цитаты из книг автора «Энн Пэтчетт»

Поэтому прощение – ключ ко всему. Я не могу написать книгу, которую хочу написать, но я могу и буду писать книгу, которую написать способна. И прощать себя снова и снова на протяжении всей моей жизни.

Отсчитывая часы, множа страницы, я постепенно стала сокращать путь от головы к руке. И лишь после долгих лет практики, сама не знаю, в какой момент, пришла к искусству. Я так и не научилась переносить на бумагу все то прекрасное, что вижу в воображении, не чувствуя себя попутно убийцей. Но теперь я умею справляться с этим, прощать себе убийство.

научил меня любить процесс, научил писать столько, чтобы самой понять, что именно получается у меня по-настоящему хорошо

Если вы хотите писать, тренируйте этот навык. Часами, изо дня в день, и не ради того, чтобы опубликовать рассказ, но чтобы – вы ведь к этому стремитесь? – научиться писать хорошо;

Девяноста процентов того, что я знаю о писательстве, я узнала в тот год. Записывайте. Говорите правду. Страница за страницей. Учитесь писать на примере того, что сами же пишете. Темп сбавите потом, с годами. Мы должны были двигаться вперед любой ценой. Если ты не сдавал рассказ, на следующей неделе нужно было сдать уже два – что было примерно то же самое, как хлебнуть воды, пытаясь не утонуть.

Единственное, чем я была по-настоящему одержима, – ограничение по количеству слов. Объем эссе представлялся мне чем-то вроде легкоатлетического соревнования: 900 слов на толкание ядра, 1200 на прыжки в высоту, 2000 на прыжки в длину. У каждого из них был свой ритм и объем, которые я ощущала. «Пиши, сколько пишется, – говорили мне некоторые редакторы, – позже сократим». Но эссе на 2000 слов, сокращенное до 800, в конечном счете кажется мне необратимо искалеченным, как будто я вижу швы, проходящие между абзацами

Он пытался мысленно сочинить воскресную проповедь. И собирался рассказать пастве – тем немногим, кого сегодня здесь не было, – что на крестинах у Китингов повторилось чудо о пяти хлебах, но никак не мог удалить из повествования упоминание о спиртном. Сам он, ясное дело, не верил, что стал свидетелем чуда, – да и никто не верил, – но зато он своими глазами увидел великолепный пример того, как во времена Христа чудо это могло быть организовано.

Связывала сестер Китинг не любовь и не семейная схожесть, а крохотная ванная комната, куда можно было войти из обеих спален.

По всей вероятности, он считал, что по-прежнему несет ответственность за удобство своих гостей. Он разносил сэндвичи и собирал чашки. Мыл тарелки, смахивал пыль, дважды в день протирал пол в ванных комнатах. С кухонным полотенцем, повязанным вокруг талии, Рубен Иглесиас стал похож на обходительного гостиничного служащего. С отменной любезностью он интересовался: «Не хотите ли чаю?» или: «Не слишком ли я вас побеспокою, если пройдусь пылесосом под креслом, на котором вы сидите?» Все заложники полюбили Рубена. Все уже забыли, что он был вице-президентом страны.

Мы поженились в июне 1988-го. В день церемонии бесследно исчезли мои свадебные туфли. Клятвами мы обменивались на улице, и пчелы роились вокруг цветов в моих волосах. Свадебный торт от жары превратился в жижу, и, поскольку времени испечь новый не было, моя сестра заморозила пустые плошки, чтобы мы могли сфотографироваться так, будто что-то разрезаем. Когда мы выезжали из города, у машины полетел двигатель, и мы провели наш свадебный отпуск и все отложенные на него деньги в автосервисе в Пуласки, Теннесси – на родине ку-клукс-клана. Брак, продлившийся четырнадцать месяцев, стал самой настоящей катастрофой.