Цитаты из книг автора «Энн Пэтчетт»

Короче, я стал интерном, и, хотя по-прежнему совершал редкие вылазки в юридическую школу Колумбийского университета, где, стоя в дальнем углу аудитории, слушал лекции по жилищному праву, эти поползновения были немногочисленны и нерегулярны. Я следил за рынком недвижимости, как другие следят за бейсболом: запоминал статистику, но сам никогда не играл.

По правде сказать, дело было не в «Щелкунчике». Любая иллюстрация роскоши, помещенная вдаль, казалась мне окном в юность. Которая была теперь так далеко.

За годы ее отсутствия я многое узнал о Селесте: я понял, что ее готовность не отвлекать меня от учебы требовала усилий. Я и понятия не имел, что должен быть благодарен за это, пока не начал встречаться с другими женщинами, которые хотели читать мне утром статьи из газеты, пока я занимался, или свой гороскоп, или мой гороскоп, или объяснять мне свои чувства, плача над тем, что я никогда не выражал свои. Селеста, напротив, могла открыть какой-нибудь толстый британский роман — и поминай ее как звали.

Голландский дом, как его прозвали в Элкинс-Парке, Дженкинтауне, Гленсайде и даже в Филадельфии, был известен благодаря не столько архитектуре, сколько своим обитателям, всем этим голландцам с непроизносимыми именами. Если вы смотрели на него с определенного расстояния, он, казалось, парил в нескольких дюймах над холмом, на котором стоял. Панели из стекла, окружавшие стеклянные же двери, были размером с витрину магазина и скреплялись коваными железными лозами. Окна одновременно пропускали солнечный свет и отбрасывали его на широкую лужайку.

На Ванхубейков в гостиной невозможно было не засмотреться — будто поблекшие полноразмерные копии реальных людей, чьи суровые некрасивые лица выписаны с голландской точностью и чисто голландским пониманием света; на каждом этаже были десятки других портретов, поменьше, — их дети в коридорах, их пращуры в спальнях, множество дорогих им безымянных людей, рассредоточенных повсюду.

Любовь – это действие. Она к тебе приходит сама. И никогда не оставляет тебе выбора

Не знаю, кто придумал окрестить надежду добродетелью. Никакая это не добродетель. Это болезнь. Надеяться – все равно что идти с рыболовным крючком во рту, когда кто-то тянет, дергает за него.

Хитрость писательства, как, впрочем, и любой другой творческой профессии, состоит в том, что, помимо занятий искусством, вам также нужно зарабатывать на жизнь.

«Он помогает тебе стать лучше?» – спросила она меня. Мне хочется ответить ей: да, со всей силой, на какую он способен, своим примером доброты и внимательности, своим здравомыслием и невозмутимостью он помогает мне стать лучше. И это то, к чему стремлюсь я сама, – быть лучше; и нет, все это действительно ни разу не сложнее. Я

взрослых, выросших в разных семьях вдали друг от друга