«Процесс по делу Уильяма Прайса Оукли, обвиняемого в убийстве его жены Коры в прошлом году, начался сегодня, породив немалое волнение. Зал суда переполнен, желающие присутствовать с рассвета выстроились в очередь. Скамьи для прессы тоже заполнены, некоторые джентльмены прибыли из Лондона. Даже представитель международного агентства новостей, открытого бароном фон Рейтером, вооруженный пером и бумагой, готовится распространить по миру подробности. Дела об убийстве вызывают большой интерес во всех концах света».
Стэнли Хакстейбл, плотный рыжеволосый молодой человек, постоянный судебный репортер «Бамфорд газетт», был доволен заметкой. По поручению работодателя он сидит на всех судебных процессах. Как правило, они длятся недолго, злодеи предстают перед судом магистрата[4]. Бамфорд не колыбель преступлений, если не считать мелких краж и обычных пьяных драк в день получки. Стэнли не часто выпадает подарок вроде убийства и присутствия в своем профессиональном качестве на выездной сессии в Оксфорде. Для жителей Бамфорда Оукли свой, местный. Они хотят знать подробности, и дело Стэнли их предоставить, поспешно возвращаясь в конце дня в город с материалом для специального вечернего выпуска, освещающего процесс.
Вся страна разделяет их любопытство. Достаточно взглянуть на довольно тесную ложу для прессы, битком набитую потными журналистами. Сидящий рядом со Стэнли представитель агентства Рейтер без конца протирает платком лоб и шею.
Стэнли уложил котелок на коленях, облизал кончик карандаша. Когда он был новичком-репортером, его учили все записывать. «Ты думаешь, будто запомнишь, мальчик, но нет, уверяю тебя!» – говорил наставник. Поэтому он тут же записал: «В суде очень жарко».
Наверняка будет еще жарче. Зал небольшой. Ложа для прессы представляет собой единственную узкую скамью, обнесенную низкой деревянной перегородкой, расположенную сбоку под прямым углом к остальным скамьям, которые тянутся от стены до стены. Напротив ложи для прессы точно так же стоят скамьи присяжных. Слева от Стэнли свидетельское место. Впереди справа лицом к присяжным сидят адвокаты. За ними пустой ряд, наполовину огороженный, – скамья подсудимых. Дальше возвышающиеся ряды серых скамей для публики, которая быстро их заполняет, толкаясь в дверях. «Как сельди в бочке, – записал Стэнли. – И пахнет так же».
Наконец все уселись в ожидании, затаили дыхание, предчувствуя драму. И драма началась. Как сценический дьявол из люка, возник обвиняемый Уиль ям Оукли под конвоем – сначала головы, потом туловища поднимались по узкой лестнице из подземного туннеля, соединяющего тюрьму с залом суда. Оукли проводили на место, усадив на скамью подсудимых, шеи вытянулись, головы повернулись к нему. Вот кого люди пришли увидеть – убийцу! Конвоиры уселись в том же ряду, образуя сплошную массу плотных шерстяных мундиров и багровых лиц.
Предварительные формальности быстро завершились, обвиняемый звучно провозгласил: «Невиновен!», публика высказала нескрываемое удовлетворение. В случае признания виновности слушания закрылись бы через несколько минут, все отправились бы по домам, кроме осужденного и конвоя, который повел бы его по туннелю обратно в тюрьму и в конце концов на свидание с палачом.
Обвинитель мистер Тейлор, тощий, долговязый, длинношеий, поднялся, обеими руками ухватился за мантию.
– Поехали! – шепнул представитель агентства Рейтер.
Зал затаил дыхание.
– Господа присяжные, – начал Тейлор. – Перед нами ужасное преступление. Ужасное по замыслу, по исполнению и, что еще ужаснее, выдаваемое за творение руки Судьбы.
Хорошее начало, решил Стэнли, записывая. У старика неплохой стиль.
– Обвиняемый Уильям Оукли, – говорил Тейлор, – женился на богатой женщине, на протяжении семейной жизни распоряжался ее деньгами и заботился о деловых интересах. Это ему было выгодно, ибо он нуждался в деньгах – он игрок, любитель скачек и женщин. Миссис Оукли вышла замуж совсем молодой, ей было лишь восемнадцать, она привыкла подчиняться решениям мужа. Однако с годами она проведала о его бесконечных интрижках и, будучи уже зрелой тридцатилетней леди, а не двадцатилетней девушкой, решила принять меры. Последней соломинкой, сломавшей спину верблюда, как говорится в пословице, стали предосудительные отношения, завязавшиеся между обвиняемым и нянькой Дейзи Джосс.
Миссис Оукли ясно дала понять, что больше не собирается прощать мужа. Она не станет давать деньги на оплату его долгов, возможно, даже потребует официального развода. И тогда Уильям Оукли разработал план избавления от жены. Не исключено, что мысль об этом зародилась у него в ходе регулярных посещений химического предприятия «Лондон кемикалс», с которого жена получала определенный доход. Мышьяк – широко известный и распространенный яд – используется на этом предприятии для изготовления крысиной отравы. Нетрудно тайно раздобыть некоторое количество. Однако отравить жену обычным способом, то есть подсыпать в пищу, непросто. У Уильяма Оукли не было повода появляться на кухне во время готовки. Супруги ели за одним столом, а блюда подавала служанка. В «Лондон кемикалс» он видел, как из руды получают кристаллы мышь яка, и слышал, что в процессе выделяется очень токсичный газ. Так Уильям Оукли нашел верный способ, джентльмены.
Запасшись на заводе небольшим количеством руды, Уильям Оукли ждал подходящего случая. Случай вскоре представился. После болезненного удаления зуба жена попросила доставить из аптеки в Бамфорде настойку опия, которую приняла на ночь и под воздействием которой сначала почувствовала сонливость, потом крепко заснула. Согласно плану Оукли, жена скончается во сне, причем смерть припишут другой причине, а именно чрезмерному количеству опия. Согласно плану, Оукли удостоверится, что жена спит, приняв опий, незаметно проникнет к ней в комнату, соорудит примитивное, но эффективное приспособление для получения паров мышьяка с помощью горящей лампы. Затем уйдет, плотно закрыв окна и двери. Позже вернется, закутав рот и нос, откроет окна, чтобы выветрился запах чеснока от паров, уничтожит улики, выльет из пузырька почти весь опий, вернется к себе и будет ждать утра. К тому времени красноречивый запах чеснока улетучится, мертвая миссис Оукли будет лежать в постели, а в полной бутылочке опия, купленной накануне, останется лишь несколько капель, что будет свидетельствовать о существенном превышении предписанной дозы лекарства.
Тейлор помолчал. Проверяет реакцию присяжных, догадался Стэнли. Обвинителю нечего беспокоиться. Зал жадно ловит каждое слово.
– На деле план не удался. Принятого миссис Оукли количества опия оказалось недостаточно, чтобы она не почуяла запах чеснока. Или, возможно, ее разбудил муж, закрывший за собой дверь после установки дьявольского устройства. Она проснулась, увидела нечто странное, попыталась подняться. Увы, пары уже подействовали, несчастная упала, свалив лампу. Ночная рубашка на ней вспыхнула, она скончалась, отравившись ядовитыми парами, не имея возможности сделать что-нибудь для спасения.
Затем произошло то, что Уильям Оукли не мог предвидеть. На сцене появилась экономка миссис Баттон. Она не сумела спасти хозяйку, но учуяла типичный запах чеснока и открыла окно. Если бы не открыла, господа присяжные, тоже могла умереть, надышавшись чудовищными парами. Экономка заметила среди осколков лампы некие посторонние предметы, хоть и не поняла в тот момент, что это означает. Мы продемонстрируем, что миссис Баттон видела остатки сконструированного Уильямом Оукли устройства, разбившегося вместе с лампой.
Следствие по делу о смерти пришло к заключению, что Кора Оукли упала под действием настойки опия, уронила лампу и погибла от ожогов и шока. Защита, безусловно, подчеркнет тот факт, что миссис Баттон в свое время это не опровергла, заговорив лишь после того, как мистер Оукли ее уволил. Действительно, мистеру Оукли было неприятно ежедневно видеть женщину, которая обнаружила инкриминирующие улики. Возможно, он заподозрил, что домоправительница почувствовала запах, видела остатки дьявольского устройства и гадала, что это такое. Миссис Баттон действительно забеспокоилась и после увольнения, не считая себя обязанной перед бывшим хозяином, отправилась к родителям миссис Оукли. Их не удовлетворили объяснения гибели дочери, и они, выяснив все обстоятельства, отправили Уильяма Оукли на скамью подсудимых.
«Точно! – нацарапал Стэнли. – Только надо еще доказать, старина!»
Рон Гладстон стоял перед ветхой каменной постройкой, с глубоким неодобрением цыкая зубом.
– Безобразие, – сказал он вслух. – Осмелюсь заметить, внутри еще хуже.
Постройка сложена в незапамятные времена. Находится в дальнем углу участка, далеко от дома, скрытая ветвистыми кустами. Начав работать в садах Форуэйза, Рон только через неделю узнал о ее существовании. Увидев заросшую развалюху, решил, что нет никаких причин сразу ею заниматься, отвел ей последнее место в списке дел и только сегодня решил посмотреть.
Прочные каменные стены неплохо выдержали испытание временем, но крыша из рифленого железа проржавела, перекосилась, посередине совсем провалилась. В дыру наверняка годами хлещет дождь. Он нисколько не удивился, обнаружив при методичном осмотре, что дерево сплошь сгнило. Отвертка входит в оконную раму и дверь, будто в сыр.
– Черт побери, – проворчал он в адрес двери. – Какой-то криворукий работал. Просела совсем.
Рон имел в виду, что створка неплотно прилегает к косякам и притолоке. Хоть и держится на ржавых петлях, но с годами провисла под собственной тяжестью, уткнулась нижним краем в землю. Заперта на засов с висячим замком, поэтому пришлось захватить отвертку. Винты оказались на редкость неподатливыми, но Рон в конце концов справился, снял железки, положил вместе с отверткой на землю. Следующая задача: смазать петли. Он взялся за ручку обеими руками и начал тянуть. На это ушло несколько минут с риском поцарапаться и занозить палец. Наконец масло сделало свое дело, и петли повернулись со скрипом. Протиснувшись в щель, он кивнул, вытащил платок, вытер лоб.
– Ух!.. Когда в последний раз открывали?
Глаза не сразу привыкли к темноте. Воздух сырой, затхлый, пахнет землей и гнилью. На одной стене окна, так густо заросшие паутиной, что ее можно принять за кружевные занавески. Треснувшие и разбитые стекла заросли грязью. Снаружи к ним плотно прижались кусты, просунув в дыры корявые пальцы и зеленые листья. Поэтому таким путем дневной свет не просачивается. Главный источник – дыра в крыше. Перед изумленным взором Рона открылись приметы давней садовой деятельности, покрытые толстым слоем пыли и паутины. Утрамбованный земляной пол раскис под дырой. Инструменты и утварь расставлены вдоль стен и в углах. Под окнами стоит длинная скамья, заваленная разбитыми глиняными цветочными горшками, поддонами для рассады, пожелтевшими пакетиками с семенами, высохшими остатками каких-то растений. Кучка камешков, как показалось с первого взгляда, оказалась при рассмотрении засохшими зернами крапчатой красной фасоли. Рон поднял один горшок, и оттуда просыпалась струйка земли, превратившейся в мелкую пыль. Как будто он гробницу вскрыл. Однако, в отличие от Говарда Картера[5], обнаружил не «чудеса», а сплошной хлам.
– Садовый домик был, – сообщил он самому себе и продолжил осмотр.
У задней стенки громоздится какой-то необычный с виду механический агрегат, заржавевший до неподвижности: нечто среднее между двухколесной тележкой и газонокосилкой. Видно, это и есть косилка, в которую запрягли пони.
– Прямо экспонат для музея, – констатировал Рон и переключил внимание на полки на стенах с жестянками, банками и пакетами.
Все ржавое, грязное, выцветшее. Этикетки практически нечитабельны. Рон почесал подбородок. Непросто будет избавиться от всего этого, не зная, что там такое. Нельзя просто вывалить старые удобрения и средства от сорняков на местную свалку, где они просочатся в почву. Муниципалитет шум поднимет. Фактически туда и следует обратиться. Надо только переговорить с мисс Оукли.
Джейн Остин[6] одобрила бы, что он всегда называет Дамарис «мисс Оукли», а Флоренс «мисс Флоренс».
– Лучше посмотрим, что у нас тут, – проворчал Рон. Полез за коробкой, открыл, подозрительно принюхался, сунул палец. Кристаллики марганцовки. Старые садоводы готовили раствор. Смутно помнятся в детстве ведра с розоватой жидкостью и приказы отца осторожно поливать помидоры. А тут? Костная мука, слипшаяся в ком. Еще кристаллы. Похоже на сухую кровь.
Рон вытащил последнюю темную бутылку, придвинутую к самой стенке. Поскольку она со всех сторон была загорожена другими предметами, этикетка почти уцелела. Он поднес бутылку к свету под самопроизвольным «фонарем» в крыше, стер пыль с горлышка и ржавой пробки, нацепил очки на нос, прищурился и тихонько присвистнул в благоговейном страхе:
– Ничего себе!..
Раздались шаги. Кто-то быстро и тяжело топает по траве. Только не дамы Оукли. Что за черт? Рон поставил бутылку на полку, поспешно шагнул к двери, высунул голову и, как потом рассказывал, обмер в шоке.
Он увидел моложавого мужчину, непонятно откуда взявшегося и что тут делавшего. Одетого, по понятиям Рона, неряшливо, то есть в джинсы и рубашку, похожую на нижнюю, но надетую сверху по необъяснимой причуде. Почему-то сразу вспомнился спаниель, который у него когда-то был. Есть нечто похожее в больших темных глазах пришельца с выражением полной готовности угодить.
Тем не менее Рон преисполнился глубоких подозрений. Возможно, это грабитель, задумавший преступление. Рон горячий приверженец полицейских процедур, которые описываются в детективах. Одно из основных его убеждений заключается в том, что от любого представителя мужского пола от шестнадцати до тридцати, шатающегося вокруг без очевидной причины, добра не жди. Вдобавок парень довольно крепкий, несмотря на невинное выражение. Рон целиком вылез из домика и приготовился его выставить.
– Кого-нибудь ищете? – осведомился он с устрашающей любезностью.
– Нет. Просто сад осматриваю. – Произношение иностранное. Следовало догадаться. Обыкновенный дотошный турист.
– Это частное владение, – сурово бросил Рон.
– Знаю. – Молодой человек сунул руки в карманы, смерил собеседника взглядом с головы до ног.
Образ спаниеля растаял. Возникло впечатление, что первоначальная угодливость объяснялась тем, что незнакомец не знал, кто находится в сторожке. Увидев пожилого человека, он понял, что ему ничего не грозит. «Тут ты как раз ошибся, сынок», – мрачно подумал Рон.
– Вы здешний садовник?
Вопрос прозвучал небрежно, даже чуть презрительно, или, может быть, только так показалось. Рон ощетинился:
– Привожу сад в порядок ради мисс Оукли с сестрой. Чисто добровольно. Просто помогаю.
– Да?
Похоже, молодой человек решил сменить тон с дерзкого на дружелюбный.
– А я родственник. В гости приехал. Меня зовут Ян Оукли.
– А меня Кэри Грант[7], – саркастически объявил Рон.
Молодой человек протянул руку:
– Приятно познакомиться, мистер Грант.
– Гладстон моя фамилия, – буркнул Рон. – Гладстон!..
Молодой человек опасливо взглянул на него, как бы подозревая, что пожилой джентльмен не совсем уверен в собственной личности, и отдернул руку.
– Мисс Оукли не предупреждала, что ждет гостей, – вызывающе объявил Рон.
– Только меня одного. Почему она вас должна предупреждать?
Взгляд уже откровенно наглый. Впрочем, хоть вопрос невежливый, надо признать, справедливый. Почему его должны предупреждать?
– Что вы делаете в этом сарае? – полюбопытствовал Ян.
Рон снова возмутился: «Нахальный паршивец! Дать бы ему по шее. Что я тут делаю? Колдовское зелье варю! Конечно, физически с парнем не справиться. Молодой и здоровый».
О проекте
О подписке