Хильдегарда

Лишь немногие образцы монодической музыки могут быть с уверенностью атрибутированы какому-либо автору (хотя Герману Расслабленному приписывается два из четырех элегантных антифонов, обращенных к Деве Марии). Поразительное исключение в данном случае – немецкая аббатиса и мистик Хильдегарда Бингенская. После нее в изумительных манускриптах остался огромный корпус трудов по таким областям, как теология, естественная история и медицина, а также первый дошедший до нас образец музыкальной драмы, не предназначенной для какой-либо конкретной литургии («Ordo Virtutum», «Действо о добродетелях», моралите, в котором у дьявола нет никакой вокальной партии – он выплевывает и ревет свои слова), искусственный язык с собственной системой записи (Lingua Ignota, или «неизвестный язык») и 69 монодических музыкальных сочинений на собственные тексты. Большая часть ее творений мотивирована ее экстатическими видениями, часто порожденными разного рода недугами, которые случались с нею на протяжении всей жизни с самого детства и которые она весьма ярко описывала:

Внемлите: был некогда царь, сидящий на троне. Кругом его обступали величественные и прекрасные колонны, слоновой костью изукрашенные и несущие с великим почетом знамена царя. И вот довелось царю поднять малое перышко с земли, и повелел он ему лететь. И перышко полетело, не по своей воле, а потому лишь, что воздух понес его. И вот я – перышко, несомое дыханием Господа^[134].

Музыка ее обладает сходным возвышенным визионерским характером, паря в мелизматическом восторге, неслыханном в ее время. Вероятно, это первые образцы музыки, в которой мы можем расслышать голос и характер конкретного автора, как, например, в секвенции «O, Jerusalem». Прославленная при жизни, Хильдегарда получила высокое признание и в эпоху современного изучения, аутентичного исполнения и записи средневековой музыки.

Ars antiqua^[135]

Монодическая музыка не нуждается в точно записанном ритме. Поскольку все певцы исполняют одно и то же, каждый может следовать за примером товарища или же за естественным ритмом слов. Органум в его простейшем виде соответствовал той же схеме: в рамках отдельных вокальных партий слоги по-прежнему произносились одновременно и ритм формировался естественным образом. Тому же принципу наследовала и ранняя, импровизационная полифония. Подлинная полифоническая музыка, где разные вокальные партии содержат различные итерации текста, которые, однако, необходимо должны быть соотнесены друг с другом, требует совершенно иного подхода к кодификации и записи ритма. В этом состоит ключевое отличие музыки между 1160 и 1310 годами, в истории известной как ars antiqua – в противоположность сменившей ее ars nova. Как и в случае многих других такого рода пар, первая их составляющая становилась известной как «старая» лишь тогда, когда люди принимались именовать последующую традицию «новой»; современники никогда так ее не называли).

Два ключевых теоретика XIII века, Иоанн де Гарландия и Франко Кёльнский, описали принципы преобразования нот разных очертаний, имеющих различные и при этом точные ритмические значения, которые можно было читать в соответствии с детальной и сложной системой ритмических модусов. Франко писал, что «модус» это идея звуков, измеряемых по продолжительности длинных и коротких нот»^[136]. Оба автора использовали понятие mensurabilis^[137] в заглавии своих трактатов: «мензуральная», или «размеренная», музыка просуществовала до конца XV века, когда упрощенная форма нотации превратилась в ту, которой мы в целом пользуемся до сих пор.

Полифоническая музыка чаще всего исполнялась группой солистов. Отчасти причиной тому была литургическая практика, в которой порой на пассаж, исполняемый одним или несколькими голосами, следовал ответ хора в рамках вопросно-ответной схемы. Как, например, в градуале, подобном рождественскому «Viderunt Omnes»^[138], в котором все певцы вступают на слове omnes (все). Отчасти причина была практической: опытные певцы исполняли более сложные части, а прочие распевали в унисон привычные мотивы. Отчасти же соображения были эстетическими: парижский теоретик начала XIV века Иоанн де Грокейо поместил полифоническую музыку (а с нею и ее слушателей) в социологический контекст, сообщив, что мотет «не предназначен для простолюдинов, которые не понимают его красоты и не получают наслаждения от звучания его: он предназначен для слуха людей образованных и таких, которые находят утешение в искусстве»^[139]. Традиция поручения сложной полифонии группе опытных солистов просуществовала до XV века. Встречаются примеры упрощенной нотной записи, которые, судя по всему, предназначались для того, чтобы дать возможность музыкантам, не слишком сведущим в тайнах мензуральной нотации, принять участие в исполнении более простых и безыскусных образцов полифонии.

Ars antiqua процветала в первую очередь во Франции. Ранним ее центром было аббатство Святого Марциала в Лиможе. Ее репертуар, состоящий из тропарей, секвенций и ранних органумов, существенным образом повлиял на наиболее известную группу композиторов, так или иначе подвизавшихся подле не монастыря, но светского (то есть управляемого священниками, а не монахами) собора Парижской Богоматери. Эти композиторы творили на протяжении периода с 1160 по 1250 год (что позволяет ныне распространить понятие ars antiqua вплоть до конца этого времени). Хотя здесь следует отметить, что большинство сведений об их жизни, теоретических построениях и их музыке датируется куда более поздним временем. Двое из этих сочинителей были (или же могли быть) англичанами: Вальтер Одингтон составил описание ритмических модусов приблизительно в 1300 году, а трактат, датируемый 20–30 годами раньше, предположительно был создан неизвестным английским студентом, работавшим в Париже. В исторических книгах он известен под определением Аноним IV, данным ему знаменитым французским музыковедом XIX века Эдмоном де Кусмакером.

Имена большинства композиторов школы Нотр-Дам неизвестны так же, как и имена фиксировавших их деяния ангелов. Однако Аноним IV упоминает двух человек, на рубеже XIII столетия заслуживших особую славу и, таким образом, ставших первыми двумя композиторами, чьи имена могут быть уверенно соотнесены с конкретными образцами полифонической музыки: магистр Леонин и магистр Перотин. Сообщается, что Леонин был составителем Большой книги органума, которую впоследствии отредактировал и расширил Перотин, бывший «прекрасным композитором, куда лучшим, чем Леонин»^[140]. В «Viderunt omnes» Перотина видно подлинное понимание музыкальной архитектуры. Сочинения обоих демонстрируют примечательную зрелость стиля школы Нотр-Дам, в котором принципы органума разрабатываются и усложняются с тем, чтобы исполнять музыку не только на два, но и на три, и четыре голоса. Их неустанное использование параллельных квинт и кварт обусловлено платоническими идеалами пропорций: позже, в традициях Ренессанса и барокко, такого рода голосоведение, звучащее грубо и непривычно для современного слуха, будет предано проклятию, хотя оно было создано весьма изощренными умами, прекрасно владевшими имеющимся у них материалом.

Источники музыки, датируемой XIII веком и стилистически однородной с образцами школы Нотр-Дам, встречаются по всей Европе, от монастыря Лас-Уэльгас в Северной Испании неподалеку от Бургоса до шотландского Сент-Андруса. Все они так или иначе основываются на литургическом цикле двухголосных органумов парижской Большой книги органума, приписываемой Леонину.

В церковной музыке того времени можно выделить множество типов, вариаций и техник. В «окетусе», или «гокете», на каждую ноту одного голоса приходится пауза другого и наоборот. Результатом является крайне заразительная, почти «джазовая» оживленность исполнения, как и в случае веселых пьес, распевавшихся поверх характерного повторяющегося «свингующего» баса (известного как pes, или «стопа»), которые можно найти в сборнике песен под названием «Вустерские фрагменты». Знаменитая английская светская песня «Sumer is icumen in»^[141] из архивов Редингского аббатства замечательно передает искрометную оживленность этого стиля. Как и прежде, светские и церковные мотивы звучат в данном случае весьма сходно. Мотет XIII века, как правило, содержал тенор, чья партия была составлена из фраз, базирующихся на одном из шести ритмических модусов, иногда повторявшихся, иногда сменявших один другой (предвосхищая этим следующую стадию развития музыки), а также несколько верхних голосов, двигающихся куда более свободно, хотя и, как правило, все еще в рамках трехдольного метра. Одной из самых загадочных форм развития мотета была традиция поручать верхним голосам иной текст, нежели тенору, совмещая латынь с французским, а священное со светским или даже совершенно профанным. Немного странно ныне слушать, как один певец славит Деву на латыни, а другой в то же время на французском воспевает земную любовь. Современный слушатель с трудом может сообразить, как к этому относиться: по словам исследователя Джона Колдуэлла, «вопрос социальной функции мотета так никогда и не был удовлетворительно прояснен»^[142].

Ars Nova

Переходя к рассказу о следующей, последней стадии развития средневековой музыки, мы вновь оказываемся в компании нашего доброго друга Фовела, аллегорического коня. В написанном около 1310 года «Романе о Фовеле» содержится множество музыкальных примеров, часть из которых сочинена в более старой манере XIII века. Есть здесь также и серия мотетов, в которых используется новый подход. Предполагается, что они созданы ведущим музыкальным реформатором, Филиппом де Витри. Витри также может быть автором загадочного трактата, о котором нам известно лишь из более поздних, по большей части искаженных и неполных источников, чье название дало имя новому стилю, характерному для музыки XIV века: ars nova.

На техническом уровне ars nova увеличила число доступных значений нот и их возможных делений. «Темпус» был способом деления самой длительной ноты на более короткие и мог быть перфектным (деление на группу из трех нот) и имперфектным (деление на группу из двух). Понятие «пролация» описывало способы дальнейшего деления: она могла быть большой или малой (также указывая на деление на три и два). На практике в XIV веке это привело к постепенному введению нот все меньшей длительности и сопутствующему увеличению продолжительности наиболее долгих нот, в силу чего прежние лонги и двойные лонги вышли из употребления.

Как обычно в случае со средневековой музыкой, основой изменений был ритм. Новый стиль де Витри позволил интерпретировать две минимы в перфектном темпусе как пару «длинная-короткая», а не «короткая-длинная», что привело к появлению более естественного, менее синкопированного стиля исполнения. Другой характерной чертой нового ритма была техника повторения серии звуков разной высоты (известной как «колор») с использованием ритмических групп, называемых «талья» и также повторяемых, иногда со сменой ритмического деления в рамках каждого такта. Талья и колор не всегда имеют одну и ту же продолжительность и, следовательно, могут накладываться друг на друга: тенор Kyrie в Мессе Нотр-Дам Машо использует колор из 28 звуков, разделенный на семь повторений тальи, содержащей четыре ритмические единицы (7 × 4 = 28). Современные исследователи дали этому принципу название «изоритмии»: в качестве способа организации музыкальной пьесы он является логическим продолжением идеи прежних ритмических модусов.

Разумеется, как всегда, были люди, которые не любили новую систему и не доверяли ей. Церковная музыка всегда была уязвима для обвинений в том, что ее певцы и слушатели уделяют больше внимания чувственной привлекательности музыки, нежели вероучительным указаниям текста. В таких случаях критики – наши лучшие свидетели, потому что они отлично знают, что именно им не нравится. В 1324–1325 годах папа Иоанн XXII издал известный указ, в котором перечисляются неологизмы ars nova:

Некоторые ученики новой школы, озабоченные размеренным делением тактов, выражают ритмы в неведомых нам знаках, предпочитая создавать свои собственные правила, нежели следовать образцам пения, бывшим прежде. По таковой причине музыка возмущается непривычными нотами краткой длительности. Того более, они искажают мелодию гокетами, они уродуют ее дискантами и иногда даже наполняют музыку верхними голосами, распевающими светские песни. По каковой причине они часто упускают из виду, что фундаментальный источник всех наших мелодий находится в Антифонарии и Градуале^[143], и забывают о том, что они погребают под своими конструкциями. Они способны совершенно не знать церковные лады, которые они уже давно перестали различать, и готовы нарушать их пределы изобилием своих нот. Скромный подъем и умеренное затихание хорала совершенно исчезли. Голоса неустанно колеблются вперед и назад, тогда как сами певцы пытаются излагать музыкальное чувство с помощью жестов. Последствием указанного является то, что вера, истинная цель всякого богослужения, оказывается в небрежении, а тщета, которую надлежит искоренять, напротив, возрастает. Мы твердо намерены запретить подобного рода методу и изгонять ее из дома Господня куда более настойчиво, нежели в прежние времена^[144].

Это мало помогло.