Глава четвертая
Чарли

Телефон у меня стоит на беззвучном.

Жестоко, знаю, но она названивает каждые пару минут.

Мы уже обсудили, что в этом году она не будет готовить индейку на Рождество, потому что ее подруга Мэри вегетарианка. Она думает, что и сама станет с сегодняшнего дня вегетарианкой, но кусочек ветчины за ужином может и съест.

Потом обсудили ее новый гель для душа. Она обожает ягоды, поэтому, естественно, обязана была мне набрать и рассказать, что купила сегодня ежевичный гель и что пахнет он восхитительно. Я пообещал, что, если увижу в Донеголе гель с запахом ежевики, обязательно ей куплю.

Потом она спросила, скучает ли по ней Макс. Слышал ли я что-нибудь от Ребекки. Сказала, как была бы рада, если бы Рождество Ребекка провела со мной.

Боже, а как бы я был этому рад.

Надеюсь, я не слишком эгоистичен. Пожалуй, слишком.

Я обожаю Хелену. Но просто мне нужно сейчас немного побыть в тишине. Хочу послушать тиканье часов, храп пса, классическую музыку или как ветер снаружи гонит поземку, хочу забыться и прогнать пожирающую меня боль.

Даже не так. Я просто хочу остаться в тишине и обдумать все повороты судьбы, которые привели меня сюда. Как до этого дошло? Что я в Донеголе встречаю Рождество со своей собакой? Как моя, казалось бы, идеальная жизнь превратилась в такую?

Я скучаю по дочери. По ощущению того, как ее ладошка лежала в моей руке, как она смотрела на меня снизу вверх. По тому, как забирал ее из школы и слушал, как прошел ее день. Скучаю по истерикам и тому, как она заявляла матери одно, а мне – другое, чтобы получить желаемое.

Я хочу, чтобы она была в моей жизни.

Но эти желания, эти потребности отходят на второй план, когда вдруг заявляется хозяин коттеджа, Расти. Он выглядит смущенным и просит об одолжении. Всего на одну ночь, честное слово.

– Нет-нет, я совсем не против, – говорю я, чувствуя, как тянет в желудке и гудит голова. Лучше бы он, конечно, зашел внутрь: все тепло устремляется из коридора в открытую дверь, но он настаивает, что не может задерживаться.

– Я очень признателен, Чарли. – В его бороде запутались снежинки. – Мне так же неудобно от этой накладки, как и тебе. Ну, почти… Ты понимаешь, что я имею в виду.

Он и вправду выглядит очень виноватым.

– Если только на ночь, то уверен, мы справимся, – говорю я. Расти дует на ладони, пытаясь согреться. – Вы уверены, что не хотите зайти?

– Не могу. И так уже домой опаздываю.

– Ладно… Я осмотрелся тут, и ваша жена, конечно, права: домик на одного человека. Тут только одна кровать, так что я…

– Роуз настаивает, что поспит на диване, – твердо говорит он, и, кажется, он не в настроении спорить. – Она очень понимающая, и ей очень неловко, уверен, ты можешь себе представить. Я ей пообещал, что завтра машину починю, а если нет…

Он замолкает и смотрит через плечо, на пикап, где на переднем сидении сидит Роуз, уставившись в одну точку. Снегопад набирает силу. Я совершенно ничего о ней не знаю, но все же мне жаль ее. Снова.

– Все в порядке, на ночь ничего. Но после… – говорю я ему, но Расти выглядит как человек, которому так же сильно, как и нам, не помешали бы покой и тишина. – Слушайте, мы справимся. Совсем не проблема. Давайте помогу ей с багажом. Все в порядке, это всего на одну ночь.

Так и слышу снова в голове голос моей бывшей, Клод.

Да, помоги даме с багажом. Притворись, что все в порядке, хоть это не так. Ни за что не признавайся в своих истинных чувствах, Чарли. Не говори, что хотел один побыть. Твои проблемы не важны, только проблемы других.

Макс лает куда-то в сторону Роуз, и я вдруг замечаю огромный пушистый клубок, беснующийся рядом с ней на переднем сиденье.

Ох.

– Да, тут еще такое дело, вот, собака, – говорит Расти. – Слушай, я бы правда их поселил у себя, но если честно… Это меньшее из двух зол. Я прослежу, чтобы тебе все компенсировали. Сегодняшнего дня в чеке не будет. Ладно? Это всего на одну ночь.

– На одну ночь, – эхом отзываюсь я и подталкиваю Расти прочь от дома, в сторону машины и женщины, которая, я полагаю, так же сильно озадачена происходящим, как и я. Хоть я и пытаюсь это скрыть.

Знаю, что вообще-то я сам сегодня предложил нам остаться в коттедже вдвоем, но теперь, когда это и вправду случилось… Скажу только, что не так я представлял свой отдых. Особенно первый вечер. Я только собирался укладываться: растопил как следует камин, налил бокал красного вина и принял сложное решение выключить звук телефона, чтобы никто не беспокоил.

Ты сам виноват, Чарли. Так тебе и надо за то, что всегда пытаешься всех спасти. Таким на работе заниматься надо.

Я снова слышу Клод, и от этого еще сильней хочется избавиться от жалости к себе и достойно справиться с непредвиденными обстоятельствами, омрачившими начало отдыха.

– Простите меня, пожалуйста, – говорит мне Роуз, когда уезжает Расти, и мы вдвоем остаемся стоять посреди гостиной, наблюдая, как наши собаки осторожно принюхиваются друг к другу. Места немного, едва хватает для двух диванчиков, усыпанных подушками с цветочным принтом, кофейного столика со стопкой журналов и телевизора в уголке, расположившихся на отделанном старомодной терракотовой плиткой полу. – Я даже говорить не буду. Ни слова не произнесу, если вам так будет легче.

– Я не жду, что вы будете молчать.

– Мне просто надо отдохнуть и отогреться, Расти завтра починит мою машину, и я тут же уеду, – говорит она, пытаясь звучать беззаботно. – Притворитесь, что меня тут нет, если можете. Потому что я и сама в шоке от ситуации.

Притвориться, что ее нет. Как же. Она выглядит, словно прибыла из середины прошлого века, а вокруг нее носится огромная черно-белая собака.

– Вы голодны? – спрашиваю я, зная, что такого поведения ждала бы от меня покойная мать. – Я купил базовые продукты: рис, курицу, овощи. На сегодня точно хватит. Вы угощайтесь, а я пойду наверх, в спальню, чтобы не мешать.

На ней все еще то самое ужасно грязное пальто, которое, пожалуй, на этом этапе спасет уже только химчистка (если не мусорка), хотя выглядит оно очень дорого. Она кажется взъерошенной, и по ее тяжелому вздоху я понимаю: от ситуации ей так же тяжело, как и мне, если не больше. Я чувствую, что она переживает какие-то невероятные душевные терзания и пытается, как может, это скрыть.

– Я… Спасибо. Я не голодная, но спасибо, – говорит она, наконец снимая пальто. Наши глаза встречаются, и я вдруг вижу в этом мимолетном взгляде боль, засевшую в ней где-то глубоко.

– Я как раз собирался что-нибудь приготовить, – снова говорю я. Кажется, будто она вот-вот заплачет.

– Я не буду, спасибо, – шепчет она. – Мне ужасно стыдно, что пришлось вас снова побеспокоить. Вы очень добры.

Мы стоим перед растопленным камином, где-то в отдалении тикают часы, снаружи шумит ветер, и темнота зимы в Донеголе укрывает все толстым одеялом. Роуз выглядит даже бледнее, чем прежде, и совсем не так уверенно, как при первой нашей встрече на обочине. Кажется, она не сильно младше меня. И что-то мне подсказывает, что она хотела побыть здесь одна так же сильно, но вот почему – мне неизвестно.

– Это особенное место, – говорит она, оглядываясь. – Вам здесь непременно понравится.

Я хочу поинтересоваться, бывала ли она тут раньше, но боюсь, что этот вопрос может напомнить ей о причине, по которой она сюда приехала, и спровоцировать эмоциональную реакцию.

Кажется, мы, даже если бы и старались, не могли бы выглядеть более непохожими друг на друга. Роуз яркая, цветная, но мыслями далеко отсюда. А я кажусь себе блеклым и приглушенным в серой футболке и джинсах, с чересчур отросшими темными волосами и босой. Если я рок-н-ролл, то она – свинг джаз, по крайней мере снаружи. Рядом с ней я чувствую себя даже неряшливей, чем обычно.

– Вы присядьте. Я повешу пальто, – говорю я, понимая вдруг, что должен был предложить это сильно раньше.

Она отдает мне пальто. Садится. Потом снова встает.

– Вы не будете против, если я схожу в душ? – шепчет она. – Я до костей продрогла. Видите ли, моя машина сломалась, и…

– Да, Расти рассказал, – перебиваю я, чувствуя по ее тону, что она уже устала об этом говорить.

Она виновато улыбается.

– Я просто… пойду помоюсь.

– Конечно. Ванная справа по коридору, но вода быстро становится холодной, имейте в виду, – говорю я, но она, кажется, знает, куда идти.

Я слышу, как закрывается дверь, и, прихватив бокал вина и книгу, отправляюсь наверх, в спальню. Ужин приготовлю позже. Не так я планировал провести вечер, но я справлюсь. Я открываю книгу и пытаюсь читать под неярким светом торшера с патлатым абажуром. Макс уже сопит у меня в ногах, прогнув пружины матраса.

«Такое вот Рождество»^[3], – пою в голове я.

Соберись, Чарли, говорю я себе. И не такие ситуации в жизни случались.

Я закрываю книгу почти тут же и глубоко вздыхаю. Неидеально, но по крайней мере у меня еще есть кухня, там тоже можно спрятаться от гостьи-незнакомки.

Я предложил ей поесть. Она отказалась.

Просто не буду до утра попадаться ей на глаза. Вряд ли это будет очень сложно.

Глава пятая
Роуз

Да. Неловко.

Я раздеваюсь в тишине крошечной ванной, где скрипит слив бачка, занавески с цветочными принтами и деревянные полы. Боюсь лишний раз шуметь, чтобы не потревожить главного гостя коттеджа.

Он кажется милым.

Немного неловкий и заросший, но все равно красивый: полные губы, точеные скулы и мужественные черты лица. Не то чтобы мне было до этого дело.

Вежливый, пожалуй, но так смотрит своими голубыми глазами, будто несет невыносимую ношу. Может, так и есть? Он пил вино и читал книгу, сидя у камина со своей собакой, а тут заявилась я и все испортила.

Какой ужас.

Я захожу в кабинку и выворачиваю ручку на максимум: знаю, что у меня не так много времени, прежде чем закончится горячая вода. Я даже спустя столько лет об этом помню и улыбаюсь этой мысли. Многих бы такое раздражало, но для меня это еще одна черта характера домика, который я так люблю.

Могу поспорить, что Чарли будет беситься. Он кажется одним из тех людей, у которых в жизни все по полочкам. Ну или я делаю преждевременные выводы, основанные на первом впечатлении. Да нет, могу поспорить, что права. Наверняка он уже на кухне стол накрыл под свой ужин, продумав с точностью, что будет сегодня есть.

В чем-то он похож на итальянца, хотя акцент выдает жителя Белфаста, и я пускаюсь в пространные мысли о том, что ему по наследству передали какие-то старинные семейные рецепты, которыми он никогда не поделится с кем-то вроде меня.

Стоя под горячей водой и чувствуя, как меня наконец окутывает тепло, я задаюсь вопросом: как все это вообще произошло? Как будто я оказалась в каком-то фильме-катастрофе, и режиссер вот-вот закричит «снято», и все закончится. Или, может, все это просто дурной сон? Вода становится ледяной, напоминая мне о реальности.

Да-да, Роуз Куинн. Ты правда в коттедже покойной бабушки Молли, впервые за долгие годы, еще и с каким-то незнакомцем, хоть и планировала закрыться на семь замков и никому не показываться на глаза, пока не закончатся праздники.

Я выхожу из душа, слыша, как надо мной скрипят половицы. Домику уже лет сто, и я прямо-таки представляю, что сказал бы папа, будь он здесь.

Будь он мой, я бы уже отремонтировал душ. И двери промаслил. И обставил тут все совсем по-другому. У Марион нет вкуса. Только и может, что языком молоть, да все впустую.

В животе урчит, и я быстро вытираюсь насухо. Полотенца мягкие и теплые, и я словно снова маленькая девочка, приехавшая сюда на осенние каникулы.

Бабушка Молли готовила на плите супы и рагу и что-то пела себе под нос. А потом звала к себе попробовать угощение, и каждое блюдо было вкуснее предыдущего.

Я целый день нормально не ела и, хоть и сказала, что не голодна, на деле за хороший ужин могла бы и убить.

Остановившись, я осматриваю себя в запотевшем зеркале.

Как я так вляпалась. Это место кишит счастливыми воспоминаниями. Как тут забыть и жить дальше? Так бы и пнула себя за то, что принимаю необдуманные решения.

Я слишком спонтанная, знаю, и если на работе это скорее плюс, моя изюминка, которая помогает креативной деятельности, то в личной жизни я просто бреду, словно увязнув в жидком янтаре, перебираясь из одного дня в другой, потерянная в тумане скорби и притворства.

Но это Рождество… если я только смогу его пережить, это будет очередное событие, которое удалось мне без Майкла. Я смогу сфокусироваться на этом и других хороших вещах. На прекрасных друзьях: Карлосе, Мэйв, Ивонн. Мы ходим на горячую йогу, в книжный клуб, проводим вечера перед телевизором с вином и сырной тарелкой, по выходным гуляем. Иногда даже ходим в горы. У меня отличная работа, милый дом.

Нужно просто научиться справляться с Рождеством.

Я стираю с небольшого квадратного зеркала над раковиной конденсат и провожу пальцами по дорожкам, которые оставила на щеках тушь. Уверена, что за последние годы слезы оставили на коже борозды. С каким нетерпением я жду того дня, когда мое сердце сможет раз и навсегда обрести покой.

Думая о Майкле, я замечаю на полке одеколон Чарли и, не в силах удержаться, нюхаю крышку.

Запах древесный, Чарли так и пах, но сердце почему-то сжимается от мысли, как непохож этот запах на одеколон Майкла, теплый, знакомый, фруктовый. Все еще мужественный и привлекательный, но…

Господи.

Я закрываю глаза, вдыхая запах, и понимаю вдруг, как ненормально себя веду. Я закрываю флакон и ставлю обратно. Что я вообще творю?

Майкл умер, его уже не вернуть. И это не моя вина. Не моя.

Я буду повторять эти слова до тех пор, пока сама в них не поверю, пусть даже это займет всю жизнь.

Неважно, как утешала меня Эвелин, мать Майкла, сколько разговоров было с сестрой и друзьями, все равно я постоянно думаю о том, а что было бы, если…

Я слышу, как над моей головой снова скрипят половицы. Интересно, чем там занимается Чарли? Застрял наверху с книжкой и вином, хотя должен был наслаждаться коттеджем и одиночеством.

Все его вещи аккуратно лежат на полочке под окном. Увлажняющий крем, мыло для лица, гель для душа – все одного бренда органической косметики – и влажная бамбуковая зубная щетка, который он уже, кажется, пользовался.

Я собираюсь еще немного порыться в его вещах, как меня останавливает лай с другой стороны двери.

– Сейчас приду, Джордж, – громко шепчу я, но от звука моего голоса он принимается лаять еще громче. – Сейчас, Джордж. Две минуты. Хороший мальчик.

Но лай не стихает.

Ну же, пожалуйста, Джордж.

Я быстро вытираюсь и слышу, как закрывается дверь: наверное, в кухню. А говорил, что будет в спальне, чтобы не мешать. Как мне теперь пробраться в гостиную? Вся моя одежда осталась там, на диване!

И Джордж никак не прекращает лаять. К хору присоединяется и собака Чарли, так что ждать больше нельзя. Надо рвануть вперед и прекратить этот балаган. Я справлюсь.

Дверь в кухню слева, а в гостиную – справа, и спальня вверх по узкой деревянной лестнице у входной двери. Не думала, что он так скоро спустится.

Я поворачиваю ручку двери в ванную, которая всегда, что бы ты ни делал, громко щелкает, и Джордж неуклюже напрыгивает на меня, обдавая горячим, слюнявым дыханием. Держась как можно отчаяннее за полотенце, я пробираюсь мимо них с Максом, который теперь радостно бегает за своим хвостом и восторженно подвывает. Дверь в кухню, слава богу, закрыта.

Я на цыпочках крадусь по коридору, оставляя, вероятно, мокрые следы, открываю дверь, заныриваю в гостиную и беру с собой Джорджа, чтобы уменьшить градус шума.

Получается. Никакого больше лая.

Потеряв из виду друга, коричневый с белым спрингер-спаниель Чарли успокаивается, я намереваюсь переодеться в свою огромную и мягкую флисовую пижаму, идеальную для зимних вечеров.

Кажется, пахнет жарящимся на сливочном масле чесноком…