Глава IV
Поединок

Над покрытой дымящимися развалинами Фамагустой медленно восходил день. Необозримый турецкий стан начинал мало-помалу вырисовываться в лучах утреннего солнца во всех своих подробностях. Насколько хватал глаз, повсюду виднелись целые тысячи высоких разноцветных блестящих палаток, из которых одни, более крупных размеров, были увенчаны золотым или серебряным полумесяцем, а другие, поменьше и поскромнее, конским хвостом.

Посреди этого хаоса резко выделялась обширная палатка визиря, главнокомандующего султанской армией. Эта палатка была из ярко-розовой шелковой материи, на ее вершине гордо развевалось зеленое знамя пророка. Один вид этого знамени поддерживал фанатизм поклонников ислама, делая их такими же страшными и свирепыми, как львы их аравийских пустынь.

На открытом пространстве перед станом начинали собираться толпы пеших и конных воинов, шлемы, броня и оружие которых сверкали в лучах солнца ослепительной рябью огненных бликов. Вся эта огромная масса людей с удивлением смотрела на фамагустскую крепость, видимо пораженная, как чудом, тем обстоятельством, что это гнездо христиан еще держится, несмотря на усиленную бомбардировку, которой оно подвергалось в течение целой ночи.

Вернувшись от коменданта крепости, которому он заявил об имевшем состояться единоборстве его и Лащинского с турецким витязем, капитан Темпеста молча наблюдал за движением в турецком лагере, стоя между двумя стенными зубцами, действительно точно чудом еще уцелевшими от громадных каменных ядер, от действия которых бастион был завален грудами обломков и мусора.

В нескольких шагах от капитана Темпесты, во впадине стены, находился капитан Лащинский, которому его оруженосец перестегивал кирасу, очень плохо на нем сидевшую. Поляк был немного бледен и далеко не спокоен духом, хотя ему не впервые уже приходилось драться с турками.

Внизу, во дворе крепости, синьор Перпиньяно с одним из славянских солдат держали под узцы двух великолепных коней, помеси итальянской и арабской пород. Взглядывая по временам на вершину стены, лейтенант с улыбкой смотрел на возню поляка с кирасой.

Пушечная пальба была прекращена оттуда и отсюда. Из неприятельского стана доносились голоса муэдзинов, громко возносивших утреннюю молитву, всегда заканчивавшуюся у них заклинанием истребить гяуров. На стенах Фамагусты венецианцы собирались завтракать куском черствого, заплесневевшего хлеба, обмакнутого в прогорклое оливковое масло, другого продовольствия у них более не оставалось.

У жителей Фамагусты и того не было, они должны были утолять свой мучительный голод травой и наваром из костей и кожи павших животных.

Лишь только муэдзины замолкли, из стана выехал молодой рыцарь и галопом понесся к стенам Фамагусты, собственно к бастиону Святого Марка. За ним, в некотором расстоянии, следовал его оруженосец, державший в руках белый шелковый флаг, над которым сверкал золотой полумесяц и развевался белый конский хвост. Витязь этот был красивый молодой человек, лет двадцати четырех, белолицый, с маленькой черной бородкой и усами, с живым и острым взглядом больших темных глаз.

Одежда и вооружение его отличались красотой и большой роскошью. Голова его была обвита розовым шелковым тюрбаном и прикрыта блестящим шишаком с длинным волнистым белым страусовым пером. Верхняя часть его стройной фигуры была сжата сверкающей посеребренной и украшенной чудными золотыми арабесками броней со стальными наручниками. Широкие шелковые шаровары, розоватого с белым цвета, были заправлены в желтые сафьяновые сапоги. На плечах рыцаря развевался длинный белый тончайшей шерсти плащ с лазурной каймой и такого же цвета кистями, в правой руке он держал кривую саблю, а за широким пунцовым кушаком у него виднелся ятаган.

Не доехав несколько сот шагов до стены бастиона, рыцарь знаком приказал своему оруженосцу воткнуть в землю флаг с целью показать осажденным, что он явился под защитой эмблемы мира. Прогарцовав затем несколько минут на месте на своем чудном белоснежном арабском, богато убранном коне, он громко крикнул по-итальянски:

– Мулей-Эль-Кадель, сын дамасского паши, вызывает на единоборство христианских рыцарей. Если никто из них и ныне не примет моего вызова, я буду смотреть на них как на негодных трусов, недостойных встретиться лицом к лицу с храбрыми рыцарями полумесяца. Если есть у кого-нибудь из них хоть капля хваленой рыцарской крови, пусть он не медлит доказать это. Мулей-Эль-Кадель ждет.

В ответ на этот вызов через стену бастиона перегнулся капитан Лащинский, которому наконец удалось, при помощи оруженосца, наладить на себе кое-как кирасу. Грозно размахивая над головой шпагой, поляк рявкнул во все свое грубое горло:

– Мулею-Эль-Каделю не придется на этот раз уехать ни с чем от стен крепости. Сейчас я дам ему урок, которого он никогда не забудет… Я разрублю его пополам, как щенка, вместе с его лошадью… Кроме меня, здесь есть еще один храбрец, тоже поклявшийся снять с тебя голову!

– Жду вас обоих! – коротко отвечал турецкий витязь, продолжая гарцевать на своем коне и восхищая всех своей ловкостью.

– Жди, жди! Сейчас явимся и зададим тебе звону! – снова крикнул поляк.

Спускаясь вместе с капитаном Темпестой со стены, чтобы сесть на коней, Лащинский спросил его не без оттенка насмешки:

– Вы непременно хотите драться с ним?

– Непременно, – холодно ответил капитан Темпеста.

– Так давайте бросим сначала жребий, кому первому схватиться с этим головорезом.

– Как вам угодно, капитан, мне все равно.

– Вот у меня остался еще один цехин в кармане. Голова или крест?

– Выбирайте сами.

– Я предпочитаю голову. Это будет хорошим предзнаменованием для меня и дурным для турка. Кому выпадет крест, тому и начинать первому.

– Хорошо, бросайте.

Поляк подбросил кверху монету, и, когда она, перевернувшись несколько раз в воздухе, упала к его ногам, он испустил сквозь зубы страшное ругательство.

– Крест! – добавил он громко. – Теперь за вами очередь, синьорина… то бишь, синьор.

Капитан Темпеста взял поданную ему монету и также подбросил ее вверх.

– Голова! – объявил он спокойно, взглянув на монету, когда она вновь опустилась на землю. – Вам, капитан, первому выступать против сына дамасского паши.

– И отлично! Я сейчас проткну его шпагой, как сноп соломы! – хвастался Лащинский. – Если же, паче чаяния, я ошибаюсь и волей глупой судьбы выйдет, может быть, наоборот, то, надеюсь, вы не откажетесь за меня отомстить, хотя несколько и сомневаюсь в вашем мужестве и крепости вашей руки.

– Да? – насмешливо произнес капитан Темпеста. – Хорошо, увидим, у кого окажется больше мужества и крепче рука.

– Я доверяю только своей собственной шпаге.

– А я своей… Теперь на коней!

По приказанию командующего крепостью был опущен подъемный мост, по которому оба всадника и понеслись на равнину.

Все защитники Фамагусты и многие горожане, узнавшие о принятии двумя капитанами вызова турецкого витязя, столпились на стенах бастиона Святого Марка, с нетерпением ожидая начала интересного поединка. Женщины молили Мадонну о даровании христианам победы над неверным, между тем как воины, надев на концы алебард и острия шпаг свои шлемы и потрясая ими в воздухе, кричали:

– Задайте этому поганому турку христианского звону, чтоб он помнил его до второго пришествия, храбрые капитаны!

– Покажите неверным силу венецианских шпаг!

– Посбейте спеси с этого пестрого скомороха!

– Да здравствует капитан Темпеста!

– Да здравствует капитан Лащинский!

– Снесите голову этому неверному! Да здравствует Венеция! Да здравствуют сыны великой республики!

Оба капитана вскачь неслись прямо на сына дамасского паши, который пробуя клинок своей сабли, спокойно ждал их.

Капитан Темпеста сохранял полное хладнокровие, и на его прекрасном лице выражалось непоколебимое мужество, прямо поражавшее тех, которые знали, что этот герой – молодая девушка. Что же касается Лащинского, то он, видимо, чувствовал себя очень скверно, несмотря на свое хвастовство, и неловко держался на своем коне, точно ему в первый еще раз приходилось сидеть на таком скакуне. Это происходило от того, что его конь, снаряженный, как и лошадь капитана Темпесты, под тщательным наблюдением синьора Перпиньяно, казался ему плохо защищенным. Поляку мерещилось, что этот конь при первой же стычке с противником будет ранен и при падении подомнет его под себя.

Он не вытерпел, чтобы не поделиться этими опасениями со своим спутником.

– Я уверен, что эта глупая скотина, на которую меня посадили, непременно сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку в тот самый момент, когда я стану протыкать этого щеголя. Как вы думаете, капитан Темпеста? – спросил поляк.

– А по-моему, напротив, ваша лошадь выглядит настоящим боевым конем и едва ли посрамит себя, – с улыбкой ответил его спутник.

– Ну, я вижу, вы не много смыслите в лошадях. Впрочем, это и не удивительно: ведь вы не поляк.

– Может быть, – сухо проговорил капитан Темпеста. – Зато я больше смыслю в оружии, вы сейчас в этом убедитесь собственными глазами.

– Гм! Сомневаюсь. Если я не сниму головы с плеч этого турецкого франта, то не знаю, как вы с ним справитесь. Но будьте уверены, что я обязательно постараюсь отправить его на тот свет, чтобы спасти и вашу и свою собственную шкуру.

– Не смею в этом сомневаться, синьор Лащинский.

– Если же, сверх всякого чаяния с моей стороны, этот нахальный красавчик ухитрится ранить меня, то я…

– Что же вы тогда сделаете, синьор Лащинский?

– Тогда я приму ислам и сделаюсь турецким подданным, чтобы он, по обычаю, не добил меня. Я человек без всяких предрассудков и хорошо знаю, что мы только один раз живем на свете.

– Хороший же вы христианин, нечего сказать! – вскричал капитан Темпеста, скользнув по поляку взглядом холодного презрения.

– Что же, я и не хвалюсь благочестием. Я – человек, обрекший себя на приключения, и мне совершенно безразлично, за кого биться: за Христа или за Магомета, лишь бы мне платили за это. Моя совесть нисколько не пострадает от того, что я сделаюсь мусульманином, – с цинизмом высказывался Лащинский. – А вот вы, кажется, не так относитесь к этому делу, синьора? – со смехом спросил он.

– Что такое? Как вы назвали меня? – стремительно обернувшись к нему с покрасневшим лицом и нахмуренными бровями, спросил капитан Темпеста, придерживая коня.

– Я назвал вас, как следует, – с насмешливой улыбкой ответил поляк, остановив и свою лошадь. – Вы думаете, что я так же глуп, как все другие, и не понял уже давно, что знаменитый капитан Темпеста – рыцарь в юбке? Я и ссору-то хотел затеять с вами с той целью, чтобы, не нанося вам, конечно, серьезной раны, умелым ударом прорвать вашу кирасу и дать возможность другим узнать, кто скрывается под именем капитана Темпесты. Ха-ха-ха! Вот посмеялись бы тогда у нас на бастионах!

– А может быть, вы первый не решились бы посмеяться? Вы не подумали об этом! – резко прозвучало с губ закованной в железо молодой герцогини. – Ведь я в военном деле буду поискуснее вас.

– Это вы, женщина-то? Ха-ха-ха!

– Так вот что, синьор Лащинский: раз вы угадали мою тайну, то, если турок вас не убьет, мы с вами дадим защитникам и обитателям Фамагусты другое интересное представление.

– Да? А именно?

– Мы доставим им удовольствие видеть, как бьются между собой христианские рыцари, будучи смертельными врагами, – хладнокровно ответила герцогиня.

– Гм! Может быть, – пожимая плечами, сказал Лащинский. – Но даю вам слово, что все-таки я буду щадить вас как женщину, кирасу же вашу обязательно прорву, несмотря на то что она тоже стальная, как и моя.

– А я со своей стороны обещаю вам, что непременно перережу вам горло, чтобы вы не могли выдать другим моей тайны, которая должна остаться при мне. Поняли, синьор Лащинский?

– Гм! Увидим… Однако нам лучше отложить эту интересную беседу до более удобного времени. Турок давно уже подает ясные признаки нетерпения.

С этими словами поляк пустил снова в ход своего коня и со вздохом прибавил про себя: «Как бы я был счастлив, если бы мог дать свое имя такой смелой женщине!»

Герцогиня молча последовала за ним.

Сын дамасского паши, ожидавший их в десяти шагах, внимательно вглядывался в христианских рыцарей, как бы изучая их.

– Кто первый из вас желает помериться с Дамасским Львом? – спросил он, салютуя саблей своим противникам.